Главная медсестра взяла ручку и бумагу и принялась составлять письмо, продолжая размышлять.
Будь она такой же легкомысленной, как Розамунда Фаркуарсон – глупая девчонка, решившая поразвлечься с Сандерсом, – она поставила бы деньги в одном из тех «стопроцентно верных» пари, которыми так увлекались мужчины из первой военной палаты. Но Изабель Эшдаун никогда в жизни не делала ставок – даже молоденькой медсестрой, когда все ее коллеги-стажерки поставили по пенни на то, кто первой заполучит мужа-врача. Тогда она решила, что делать ставки на мужчин глупо, а на лошадей и подавно, и ничто в последующие годы не доказало ей, что она ошибалась.
Впрочем, около месяца назад она убедилась, что доктор Люк Хьюз умеет включать необходимое обаяние, и это можно применять в определенных целях. Она прониклась симпатией к молодому человеку, как только он появился. Несколько раз они с удовольствием беседовали допоздна, и главная сестра сочла его подход к работе современным и полезным тонизирующим средством для больницы. Рождественские вечеринки с хересом часто приводят к неожиданным новогодним поступлениям в больничный фонд пожертвований, особенно если убедить красивого молодого врача использовать свое мужское волшебство. Но в последнее время доктор Хьюз держался рассеянно, пару раз был даже слегка резок, и она сомневалась в его способности выманить щедрые пожертвования от сухих пожилых дам.
Главная медсестра сложила бумаги в аккуратную стопку и в который раз пожалела, что не может сложить свои опасения так же плотно и убрать в ящик, как больничное белье, – умение, которое она постигла быстрее остальных медсестер и которым до сих пор гордилась, спустя десятилетия.
Ее беспокойные мысли прервал раскат грома где-то высоко в горах, а затем еще один – на этот раз гораздо ближе. Закончив письмо, главная медсестра поставила подпись и немного подождала, пока высохнут чернила. Она уже собиралась положить его в конверт, когда в голову ей пришла еще одна мысль, и она добавила постскриптум, завершив его витиеватым росчерком. Затем сунула письмо в общую стопку, чтобы рассортировать позже. Поднявшись с кресла – старые половицы жалобно заскрипели, – протянула руку и достала приткнутое сбоку от сейфа ржавое жестяное ведерко. Главная медсестра аккуратно поставила его под самую большую прореху в старой крыше, столько лет служившей единственной защитой ее кабинета от непогоды. Долгие годы удушливой жары летом и промерзания до костей зимой, долгие годы борьбы с чужим разгильдяйством… Нужно сообщить ночной смене, чтобы держали наготове свои ведра и швабры. Она сомневалась, что даже последний раскат грома послужит для санитарок достаточным предупреждением: у них сейчас на уме только предстоящие рождественские празднества. Многие желали хорошей грозы, чтобы стало посвежее, но для главной сестры гроза означала лишь то, что вскроются все хозяйственные проблемы ее больницы. Она проверила, на месте ли ключ от сейфа, – тот лежал в кармане, нагретый теплом ее тела. Выключила настольную лампу – в другом кармане лежал фонарик, а оставлять провод под напряжением в дождь было рискованно. И вышла в ночь – сквозь быстро сгущающиеся тучи еще виднелись редкие звезды. По-прежнему стояла невыносимая жара, но цикады наконец замолчали. Вскоре на них обрушится ливень.
Глава 4
Розамунде Фаркуарсон было приказано вернуться на службу не позднее семи вечера. Она уже опаздывала на два часа, а еще даже не добралась до моста. «Автобус, вероятно, уже подъезжает к больнице», – подумала она. Ну и ладно, семь бед – один ответ. Эти рейсы все равно скоро отменят, когда не останется запасов бензина. Битком набитая сумочка на коленях давала восхитительное чувство независимости. Сотня фунтов! Розамунда видела, с каким выражением смотрит на нее из окошка кассир тотализатора. «Вы можете получить свой выигрыш завтра в Жокейском клубе, если желаете». Еще чего! Ей не терпелось поскорее ощутить банкноты в сумочке.
Она прикинула, что двадцать фунтов придется отдать людям, у которых она купила машину. И двадцать пять – магазину одежды. А еще пятерку – Морису. Хорошо, что наконец появилась возможность вернуть ему эти пять фунтов. Наверное, нужно держаться как можно более официально. «Это было очень любезно с твоей стороны. Мне не следовало этого позволять, и я очень переживала по этому поводу. Большое тебе спасибо». Или это будет выглядеть так, словно она заметила в нем перемену? Может, лучше вести себя по-дружески непринужденно? «А, кстати, Морис – вот твоя пятерка. Я теперь купаюсь в деньгах, слыхал? Провела в городе чудесный день». Пускай видит, что она умеет веселиться и без него. Надо намекнуть на интересное знакомство на ипподроме. Как только приедет, она сразу пойдет к нему в палату, прямо в этом платье. В нем она чувствует себя особенной, и он должен это заметить.
Сестра Камфот будет торчать там на дежурстве, но Розамунда придумает какой-нибудь предлог. Можно сказать, что она поставила за него несколько шиллингов на скачках. Или он решит, что она навязывается? Ее охватило чувство глубокого отчаяния. Она испытывала почти физическую боль от осознания, что к прошлому возврата нет, что бы она ни делала. И копалась в этой эмоциональной боли, словно трогая языком оголенный нерв больного зуба. Морис одолжил ей пятерку, потому что чувствовал себя неловко из-за нее. Та вертихвостка Джонсон из паба в «Бридж-отеле» хотела указать ей на дверь. Он совсем потерял голову от Сьюки Джонсон, куда сильнее, чем когда-то от самой Розамунды – потому что Сьюки могла предложить ему гораздо больше, чем Розамунда при всем желании. Их роман с Розамундой случился лишь потому, что он был пациентом, а она – работницей больницы. «А теперь он переключился с меня на нее», – думала она с нарастающей болью. Достигнув пика страданий, когда уже не осталось сил терпеть эти самоистязания, Розамунда стала искать противоядие. Она сможет вернуть Мориса! Сегодня вечером он увидит ее в этом прелестном платье. Будет впечатлен ее выигрышем и порадуется вместе с ней. Меньше чем через две недели его выпишут и отправят в тренировочный лагерь – осваивать новейшую тактику и все такое. Это произойдет достаточно скоро, но до этого она успеет убедиться, что важна для него. Она снимет студию и устроит для него чудесную вечеринку, одновременно прощальную и приветственную, – «С возвращением ко мне, Морис!».
Розамунда строила эти планы, заглушая боль мечтами о примирении и новом счастье. Ближе к концу Длинного перегона противоядие подействовало, и она даже ощутила некое подобие веселья – почти такое же яркое, как ее красивое желтое платье.
Уже совсем стемнело, когда она доехала до моста. Ее маленькая машинка бодро проскакала по дребезжащим неровным доскам. С другой стороны дорога раздваивалась. Одна ветка резко ныряла налево через участок, поросший густым местным кустарником, и под тупым углом переходила в тропу, ведущую вверх по холму к «Бридж-отелю». А другая продолжалась прямо и вела к больнице Маунт-Сигер.
Когда Розамунда проехала чуть дальше по больничной дороге, в ближнем свете фар неожиданно мелькнули шесть белых пятен. Они двигались вдоль обочины, затем резко остановились и метнулись назад. Ударив по тормозам, Розамунда переключила свет на дальний. Белые пятна оказались ногами, обтянутыми пижамными штанами. Снизу они заканчивались носками и ботинками, а сверху – армейскими шинелями. Бедолаги, должно быть, изнывали в них от жары. Розамунда высунулась из водительского окна.
– И что же вы такое затеяли, черт побери? – любезно осведомилась она.
– Все в порядке, мисс, – раздался в ответ робкий голос. – Не обращайте на нас внимания.
– Да выключите вы свет, ради всего святого! – выкрикнул другой голос.
Розамунда выключила фары и достала фонарик, который направила на обладателя робкого голоса – и высветила вытянутое землисто-желтое лицо с настороженными глазами.
– Рядовой Поусетт, как я погляжу.
– Как поживаешь, Рози? Ты нас не видела, хорошо?
– Ну не знаю, не знаю, – протянула Розамунда. – Ты выбрался на свой страх и риск. Это уже в третий раз. Теперь ты попал.
– Да ладно, Рози. Войди в положение!
– Посмотрим. Кто тут с тобой?
Круг света сместился на второе лицо, смуглее первого, с умными блестящими глазами, нервно моргающими.
– Вот это да! – воскликнула Розамунда. – Гордость первой военной палаты собственной персоной! В самоволке? И что же это нашло на нашего капрала Брейлинга? Обычно ты не одобряешь такие выходки товарищей, Кат!
Брейлинг нетвердой рукой провел по лицу.
– Он пьян в стельку, – пояснил рядовой Поусетт. – Бедный старина Кат сегодня перебрал. Послушай, его жена беременна, а его не отпускают повидаться с ней. Он чувствует себя из-за этого так паршиво, что был вынужден напиться. Верно, Кат?
– Я бы к ней даже не притронулся, – промычал капрал Брейлинг. – Я сказал им, что не буду с ней фи… физически кон-так-тировать, я хотел просто кое-что передать на словах с расстояния. Я не хочу ее заражать. И в любом случае я уже здоров, никто из нас не заразен и нас скоро выпишут. Эх, что за невезение!
– Бывает, – беспечно сказала Розамунда.
– И мы утащили его с собой выпить, – виновато вздохнул рядовой Поусетт. – Ему это было нужно.
– «Мы»? – повторила Розамунда. – Хорошо, что напомнил. Тут был третий джентльмен, что-то я его не вижу.
Луч света слегка отклонился, на мгновение осветив берег, поросший диким тимьяном, и темные кусты, прежде чем наткнулся на темноволосый затылок третьего, стоящего спиной.
– Повернись, – выдохнула Розамунда.
Солдат медленно повернулся.
Воцарившееся молчание нарушил капрал Брейлинг, ткнув рядового Поусетта под ребра:
– Пойдем, Боб, думаю, нам стоит поторопиться.
– Ты прав, приятель. Ладно, Рози, пока!
– Увидимся, Рози!
Они двинулись прочь, хрустя тяжелыми ботинками по рыхлой щебенке.
– Хорошо провела день, Роуз? – спросил Морис Сандерс.
Рядовой Поусетт и капрал Брейлинг прибавили шагу, торопясь удалиться от места объяснения их товарища с Рози Фаркуарсон. Бесспорно, все при ней, и лицо и фигура, но Сандерс порой не мог не испытывать судьбу.