итое выражение, как и подобает человеку, какового ждет впереди неприятное, но необходимое занятие, которое лучше всего исполнить побыстрее, с тем, чтобы скорее и позабыть о нем.
В гостиной на столе дымился самовар, стояли несколько приборов с чашками и блюдцами и подле каждого — розеточка с вареньем. Горка сушек высилась с одной стороны стола, горка калачей — с другой.
— Чаю? — спросил Козицкий и, не дожидаясь согласия, стал рассаживать гостей. — А может, наливочки вишневой или черносмородиновой? — предложил он, невольно бросив взгляд на станового пристава Винника. — Изготовлена по домашнему рецепту еще времен императрицы Анны Иоанновны. Так что качество продукта, можно сказать, проверено полутора веками. Не наливочка, господа, а нектар райский. Вот Ираклий Акакиевич про то хорошо ведает, не даст соврать.
— Мы на службе, а посему горячительные напитки нам не положены, — ответил за всех Уфимцев. — А от чаю не откажемся…
— Вот и славно. Настя! — позвал Козицкий.
В гостиную вошла привлекательная молодая женщина с подносом, уставленным разными закусками. По всему было видно, что Козицкий гостей ждал, а стало быть, к их встрече готовился. Во всех возможных смыслах, плохих и хороших.
За столом по преимуществу молчали. Несколько фраз, которыми обменялись Уфимцев и Козицкий, ничего не значили: что-то про урожай и погоду.
Время от времени появлялась Настя, и тогда урядник Гатауллин просто не отводил от нее взгляда, в котором явно читалось: «Ах, какая якши девка, мине пы такую». Молодая женщина и правда была весьма хороша: ладная фигура совсем не деревенской широкой кости, чистое лицо с правильными и тонкими чертами, ясный взгляд. Вот он-то и очаровывал. Женщина смотрела на гостей так, словно только что хохотала во весь голос и из ее глаз еще не исчезли лучистые искорки смеха.
Становой пристав Винник и исправник Уфимцев также обратили внимание на эти необыкновенные глаза. Ираклий Акакиевич невольно подумал про нее, что небось она весьма жарка в постели, и несколько раз с завистью посмотрел на Козицкого. Он знал, что эта женщина не просто экономка и прислуга Козицкого, а еще исполняет для него и иные обязанности: такие, какие жены исполняют для своих законных мужей. Связь эта началась давно, месяца через три после исчезновения мужа Насти, Семена, а может, даже и пораньше будет. Поначалу это был слух, докатившийся до станового пристава, как это обычно и бывает: кто-то что-то видел, кому-то что-то сказал, некто кое-что приметил. Потом слухи прекратились, поскольку Козицкий стал открыто проживать с Анастасией во флигеле барской усадьбы. А муж ее так и не отыскался. Ушел в июле прошлого года в лес по грибы и не вернулся. Заявила о его исчезновении сама Настя — тогда он видел ее глаза заплаканными. И все равно в них лучилось нечто, что притягивало взгляд, как магнит. Есть что-то такое в них, бабах этих, чему не придумано верных слов. И кроется это нечто в их взорах, а еще походке, жестах и легкой улыбке. И названия этому «нечто» не придумано…
Павел Ильич, напротив, приметил в лице Настасьи некую порочность, которую мог уловить только человек опытный, довольно уже поживший на этом свете и повидавший всякое. Было, было нечто такое во взгляде Анастасии и маленьких жестких складочках возле пухлых губ…
После чаю состоялся разговор. Становой пристав Винник с урядником Гатауллиным с разрешения управляющего, испрошенного так, для порядка, занялись досмотром усадьбы, а Уфимцев и Козицкий уединились в кабинете управляющего. Павел Ильич события не торопил: обстоятельно и последовательно он расспрашивал Козицкого о событиях дня шестого мая, когда в имение приехал с ревизией и за деньгами главноуправляющий Попов. Для себя уездный исправник Уфимцев решил так: если Козицкий будет отрицать свою ссору с Поповым, то есть врать, стало быть, он нагло лжет и во всем прочем, в том числе и о том, что Попов покинул имение. Это бы означало, что Козицкий, несомненно, виновен или причастен к исчезновению главноуправляющего…
— Выходит, Попова так и не нашли? — с некоторой печалью в голосе спросил Козицкий после того, как уездный исправник задал несколько почти ничего не значащих вопросов касательно того, в каком настроении пребывал главноуправляющий, когда приехал в Павловское, и торопился ли он обратно в Москву.
— Нет, — ответил Уфимцев.
— И вы теперь полагаете, что это я убил Попова, а труп спрятал здесь, в имении? — задал вопрос прямо в лоб Козицкий не без сарказма и примеси горечи от обиды, что ему не верят.
Павел Ильич не счел необходимым отвечать на этот вопрос. И в свою очередь тоже прямо спросил:
— Какие у вас были отношения с господином Поповым?
— Вполне обыкновенные, — чуть помедлив, ответил Козицкий.
— А что за характер был у Попова? — спросил Уфимцев.
— Не простой, — опять помедлив, ответил Козицкий. Было похоже, что он обдумывает каждое слово, прежде чем его сказать. — Он был строг и даже придирчив.
— Строг и придирчив… — раздумчиво повторил Павел Ильич. — А не значит ли это, что вследствие такого характера вашего главноуправляющего у вас были с ним, скажем так, трения?
— Значит, — просто ответил Козицкий. — Господин Попов был весьма скрупулезен и педантичен и замечал самую малейшую погрешность в отчетных бумагах.
— И он заметил такую погрешность в свой последний приезд? — осторожно спросил исправник.
— Да, — честно признался Козицкий. — Было замечено несколько описок с моей стороны.
— Эти описки касались материальных средств? — задал уточняющий вопрос Уфимцев.
— Не совсем, — кажется, с долей насмешки посмотрел на исправника управляющий имением. — Описки мои касались объема арендуемой у графа Виельгорского земли.
— А эти объемы были занижены или завышены? — без малейшего намека на какую-либо подозрительность спросил Павел Ильич.
— Я же сказал, что это были простые описки, и в ходе ревизии господина главноуправляющего Попова они были устранены, — не ответил на поставленный вопрос Козицкий. — Собственно, описка была одна, но она повлекла за собой еще несколько неточных данных в последующих расчетах…
— Финансовых расчетах? — догадался исправник.
— Экономических, — сдержанно поправил Уфимцева управляющий.
— Что ж, это хорошо, что ваша описка была замечена и все последующие ошибки исправлены, — спокойно вымолвил Павел Ильич. — Но все же хотелось знать, эта описка несла ошибку в занижении площади арендуемой у графа земли или в завышении?
— Ну, если вам угодно это знать…
— Угодно, — вставил словечко в образовавшуюся паузу уездный исправник.
— …то сделанная мною, естественно, совершенно случайно, описка занижала площадь арендуемой земли, — закончил свой ответ Козицкий.
— И тем самым снижалась арендная плата, которую должен был получить граф Виельгорский от арендаторов в качестве дохода со своей земли и в целом со всего имения Павловское, я правильно вас понимаю? — остро посмотрел на управляющего имением Павел Ильич.
— Но я же вам сказал, что ошибку я допустил непреднамеренно. И она в ходе ревизии господином главноуправляющим Поповым была исправлена, — вспыхнул от негодования Самсон Николаевич.
— Он ругался? — быстро спросил Уфимцев.
— Что? — не сразу понял вопрос Козицкий или просто не был к нему готов и тянул время.
Исправник едва заметно усмехнулся:
— Я спрашиваю, не произошло ли у вас ссоры с Поповым, когда ваша описка была обнаружена?
Вот если сейчас Козицкий скажет, что никакой ссоры между ними не было, и соврет, то он тем самым подпишет себе приговор, который будет звучать однозначно: виновен! Далее останется только дожать этого Козицкого, и, считай, дело раскрыто. Ну а если не скажет…
— Да, было. — Управляющий виновато отвел глаза и посмотрел в окно, как бы припоминая события второй половины дня шестого мая. — Между нами произошла довольно бурная ссора.
— Да? — не смог сдержать разочарования Уфимцев. — И в чем же она заключалась?
— Обнаружив мою описку, — чуть помолчав, сказал Самсон Николаевич, — Попов стал кричать на меня и всячески поносить, — Козицкий опять немного помолчал и скривился, — даже вором меня обозвал. Этого я уже не мог вынести и, будучи вне себя, ударил его… два раза.
— Куда вы его ударили? — с еще большей долей разочарования спросил исправник.
— В лицо и грудь, — последовал ответ.
— И что Попов?
— Ничего, — Козицкий, по своему обыкновению, немного помедлил. — Он пообещал, что я отвечу за это.
— Что дальше?
— Он взял мой отчет, деньги и ушел.
— И все? — спросил Павел Ильич.
— И все, — подтвердил Козицкий.
Из флигеля управляющего Уфимцев вышел в полной задумчивости.
Черт его знает. Может, и правда скандал между Поповым и Козицким тем и закончился: Козицкий ударил Попова за бранные в свой адрес слова, Попов озлился и ушел. Потому и не уехал из Павловского в тот же день, поскольку приводил себя в порядок после побоев, ведь один удар, как сказал Козицкий, главноуправляющий получил в лицо. Может, Илья Яковлевич пролежал весь вечер шестого мая с холодным компрессом на полученном синяке… Что, опять мимо?
И все же сомнения относительно причастности Козицкого к исчезновению главноуправляющего имениями графа Виельгорского оставались и не давали Уфимцеву покоя.
Что же делать дальше?
Колоть на признательные показания лодочника Якима, якобы перевезшего на тот берег Павловки Попова? Так лодочник божится и клянется, уверяя, что перевез главноуправляющего не якобы, а в действительности. Чему подтверждением служит найденный на том берегу реки саквояж Попова. Конечно, саквояж этот могли и подкинуть, чтобы доказать факт нахождения Попова на том берегу реки, но все же, все же… А потом, не враг же сам себе этот лодочник: только что говорил одно, и вдруг станет заявлять совершенно противоположное, подводя себя тем самым под уголовную статью «Уложения о наказаниях, гласящую о даче заведомо ложных показаний».
У станового пристава Винника и урядника Гатауллина тоже не имелось никаких новостей. Следов или даже просто намеков, хотя бы косвенно говорящих о том, что тело Попова спрятано или закопано на территории имения, не было никаких.