Я не стал нарушать уединенной беседы брата и сестры, отошел на шаг, бросил на них последний взгляд и пошел дольше.
Следующая зала была поменьше и походила на мастерскую. Разбросанные по полу рулоны холста, множество баночек с торчащими из них концами кисточек, кистей, валиков и шпателей, спрятанные друг за другом планшеты разного калибра, мольберты, стремянка у стены. Всюду радужные брызги, перепачканное полотно. Даже зеркало изнутри было слегка забрызгано краской. Вероятно, здесь обретался художник, тот самый, что законспирировал вход в кабинет доктора искусным полотном с изображением сектора «апрель».
И каково было мое удивление, когда за одним из мольбертов я приметил фигуру. Оказалось — Иноземцев. Он стоял, чуть отклонив корпус назад, скрестил руки на груди и, задрав седую бороду вверх, рассматривал большое панно, с которого в образе Кармен на него взирала Элен Бюлов. Мягкие волны черного шелка обнимали ее округлые плечи. Необычайно живая, словно даже чуть выдающаяся немного вперед алая роза в золотых локонах оспаривала первенство красоты у нежного овала лица, бархата щек и особого блеска янтарных глаз. Казалось, она вот-вот соскочит вниз, стукнет каблучками, щелкнет кастаньетами и пустится вокруг доктора в пляс.
Воображение и восторги от столь искусной живописи заставили зазвучать где-то глубоко в моем подсознании давно забытую музыкальную фразу из «Марша Тореадора».
Иноземцев застыл, точно завороженный, загипнотизированный. Казалось, он размышлял. И я, конечно же, не хотел ему в этом мешать. Сделал несколько шагов по коридору и только тут вспомнил, что видел его без маски, без больших круглых окуляров, без респиратора. Вернулся, не веря своим глазам. Чистый, без морщин и неизувеченный его профиль под потоком голубоватого света, с седой бородой и седыми аккуратно причесанными волосами, — зрелище самое удивительное после всех вышеозначенных событий двух минувших дней. Я даже догадок никаких строить не стал, пытаясь сыскать причину его поведения, всего этого мистицизма, которым он себя окутал. И не потрудился объяснить себе и то, как он попал сюда, в эту комнату.
По моим соображениям, доктор должен был находиться в помещении, по всей вероятности примыкающем к моему склепу. Видимо, оттого, что он предпочел не следить за своим пленником, а отправился созерцать портрет мадам Бюлов, я имел некоторое время для побега. Я решил не тревожить задумчивости доктора, отправился дальше.
Теперь я двигался, не столько увлеченный попыткой бежать, сколько построением соображений — а какую же залу я увижу следующей?
Третья дверь была покрыта коркой льда и поэтому я не сразу смог разглядеть что-либо сквозь толстый заиндевелый слой на стекле. Просторное помещение с белыми стенами тонуло в холодном освещении. Всюду ряды столов или высоких кушеток со спящими больными. По самые подбородки они были накрыты белыми покрывалами. Меня пронзило чувство тревоги. Может быть, оттого, что эта самая третья зала была похожа на покинутый мною склеп, а я сам — на одного из этих «больных».
Повинуясь безотчетному чувству, я вошел.
Зеркальная дверь оказалась не запертой, но вращалась она с большой неохотой — мешал нарост из снега и льда. Пахло нашатыркой. Чтобы достичь низких температур, доктор использует всюду абсорбцию аммиака, а трубы вынес за стены в коридор.
И едва моя нога ступила на холодный пол, я понял, что попал в морг. Фигуры, накрытые покрывалами, не двигались. Они вовсе не были под воздействием снотворного, они были мертвы — смерть витала под потолком, я чувствовал ее шевеление, ее мягкое касание к моему плечу, я чувствовал ее по отсутствию всякого сияния, обычно исходящего от живых.
Медленно направляясь вперед, я коснулся первого попавшего под руку покрывала и сдернул его.
На меня глядело бледное перекошенное гримасой боли мертвое лицо Элен Бюлов. В распахнутых, неподвижных, как стеклянные пуговицы, зрачках застыло нечто устрашающее и хищное. Я шарахнулся в сторону, задев рукой другой стол, покрывало с покойника, располагавшегося по соседству, сползло само. Но и под ним лежала Элен Бюлов, лицо коей было искажено еще более отвратительной гримасой. Меня парализовало на мгновение. Я стоял меж двумя столами и вертел головой то в одну, то в другую сторону, не веря глазам: две Элен Бюлов и обе мертвые. В порыве разгадать столь странную шараду я бросился к третьему столу, чтобы убедиться, не лежит ли под третьим покрывалом третья Элен Бюлов.
Я не осуществил задуманного — свет погас. Развернулся к двери, думая бежать, но обнаружил преграду — горящие впотьмах прямоугольник и две ладони, поднятые вверх, будто в знак капитуляции. Мне показалось, что в помещение вошел некто и, увидев незнакомца в моем лице, этот некто тотчас решил обезоружить его, то есть меня, потушив свет. Но пропитанные каким-то составом маска и перчатки выдавали пришельца. Он молчал, не двигался с места, лишь чуть подрагивая руками.
Я хорошо ориентировался в темноте. Развитое чутье — развитое жизнью в горах среди диких животных и опасности свалиться в пропасть — тотчас возвестило мне, что и позади есть кто-то.
Этот кто-то пытался не дышать, но тем самым привлекал к своей особе больше внимания, чем намеревался. Таким образом, я оказался меж двух огней. Не оборачиваясь, я успел отбросить согнутый локоть назад, разрушив им чьи-то ребра, а следом и тыльную сторону кулака, найдя им чье-то лицо. Второй незнакомец, рискнувший подкрасться ко мне со спины, не издав ни звука, грузно рухнул на пол, успел лишь зацепиться рукой за край высокой кушетки, на котором лежал почтенный покойник, и уронил его на себя.
Я не стал дожидаться приглашения к бою и одним прыжком наскочил на того, что стоял в светящейся маске и загораживал мне путь к отступлению. Но повалил на пол не то вешалку, не то садовое чучело. Под моими пальцами лопнул воздушный шарик, слетела маска, хрустнули две деревянные планки, на концах их пружинили две набитые ватой перчатки — искусственный привратник на случай появления незваного гостя, вроде меня, лежал поверженным.
Переступив через него, я выбежал в коридор. Понесся вперед, не разбирая дороги и не оглядываясь. Совсем скоро мне стало нечем дышать, воздух наполнился влагой, обрел несвойственную кислороду тягучесть. Мелькание стен замедлилось. Через какой-то промежуток времени вдруг показалось, будто я бегу на месте, стены, замедлив ход, остановились, а следом вдруг с небывалой скоростью понеслись мимо меня. Даже показалось, что я падаю, а стены принадлежат не коридору, а колодцу. Я потерял ориентацию в пространстве и делал нечеловеческие усилия, чтобы двигаться, — воздух превратился в прозрачный кисель. Веки тяжелели, колени подгибались, руками я пытался цепляться за стены, не понимая, пытаюсь ли я остановить свое падение или же, напротив, — отталкиваюсь, чтобы ускорить полет. Наконец одна из стен колодца приблизилась — я упал, окончательно выяснив, что стеною колодца считал пол коридора. От удара обрел некую степень ясности сознания. Но едва оторвал голову от пола, раздалось шумное дыхание за спиной, шаги. К лицу нагнулась темная фигура.
— Наконец я вас догнал, — выдохнул кто-то. И тут я неожиданно ощутил, как нечто острое пронзило мою спину, мгновенно парализовав лопатку и руку.
— Вы убежали, я не успел выдернуть шприц, — пояснила фигура, бесцеремонно сунув мне под нос блестящий цилиндрик с поршнем.
Далее ни слова не добавив, фигура ухватилась за мои лодыжки и, собрав все свои немногочисленные силы, потянула вниз по коридору. Кряхтя и сопя, она протащила меня пару метров, потом опустила ноги и, прислонившись к стене, вздохнула.
Я чуть приподнял голову. На большее меня не хватило — мое тело отяжелело, стало весить словно сотню пудов. Возникло давно позабытое чувство, когда гимнастические упражнения приходилось выполнять в облачении железных пластин. Их крепили к спине и животу толстыми ремнями. На руки и ноги надевали тяжелые браслеты. Нужно было двигаться, преодолевая груз этих своеобразных доспехов.
Фигура шумно вздохнула, прижав руку к боку. Благодаря одному-единственному взгляду (приподняв голову на секунду, я тотчас уронил затылок) я узнал Иноземцева по необычайным очкам, респиратору и наспех перебинтованной голове.
— Вы, кажется, переломали мне ребра, — пожаловался доктор. — И не уверен… цела ли лицевая кость. Повреждена ос зигоматикум, это уж точно.
— Прошу простить меня, — отозвался я и, сделав усилие, еще раз приподнял голову. Иноземцев просунул пальцы под респиратор, потер ушибленную скулу. Потом поглядел на пальцы, затянутые в перчатки. Пальцы оказались перепачканными в крови.
— Очки вы мне тоже сломали, — буркнул он, вынул носовой платок и какой-то бутылек. В воздухе запахло карболкой.
Закончив оттирать перчатки, вздохнул и вновь ухватился за мои лодыжки.
— Я бы мог идти самостоятельно. — Мне хотелось облегчить ему страдания.
— Не думаю, что вам удастся, — возразил он. — Я ввел довольно сильный медикамент. Скоро наступит глубокий обморок.
— Но пока этого не произошло, часть пути я бы прошел сам, — настаивал я, и даже приподнялся на локте. — Побег мне сегодня вряд ли совершить. Обещаю отложить его на другой раз. Быть может, это хоть как-то утешит вас? Я сожалею, немного не рассчитал удар. Кости у моих собратьев в Ташилунге попрочнее будут. Мы набиваем друг друга таким огромным количествами ударов, что в конечном счете сами становимся, как камни, прочными. Я попробую идти самостоятельно.
— Вы уверены?
— Вполне.
— Это очень любезно с вашей стороны… Ну что ж, позвольте, я вам помогу подняться?
И протянул руку. Я заметил, что та была худой и тонкой, будто трость, живая, но в то же время чужеродная.
Шатаясь и поддерживая друг друга, мы направились обратно, миновали ледник, достигли мастерской. Перед глазами плавали круги, но я шел, сопротивляясь норовящей окутать зрение пелене, постарался не пропустить мастерской, кинуть хоть и короткий взгляд сквозь зеркальную дверь на портрет Элен Бюлов с алой розой в волосах. И был удивлен. Доктор Иноземцев по-преж