— Если только не пересекли океан вплавь и не бросили якорь в нашем заливе, — добавил он.
Я молча разглядывал незнакомца, составляя в мыслях план, как выбить ему из-под ног почву и быстро покинуть гостиницу.
— Мое имя Ласко Фечер, — настойчиво продолжал незнакомец. — И я не уйду, пока не узнаю, что вы, черт возьми, делали у моего соседа на скалах.
— Убегал, — коротко ответствовал я, открытым и ясным взглядом взирая в глаза фермеру. Мой ответ несколько удовлетворил его — сосредоточенно-напряженное лицо, наполовину сокрытое рыжей бородой, смягчилось. Мне даже показалось, что во взгляде его мелькнуло сочувствие. — А вы, должно быть, следили за мной?
— Любой на моем месте поступил бы так же. Вы не знаете, кто таков этот доктор Иноземцеф. — Фамилию доктора американец произнес на странный непривычный лад.
— О! Я как раз знаю его двадцать лет. И прибыл повидать.
— А удирали отчего?
Я было открыл рот, чтобы ответить, но не сразу подобрал слов, да и причину великану называть не хотелось. Мне бы пришлось застрять с ним в беседе на многие часы — в двух словах не объяснить, зачем я провел у господина Иноземцеф более месяца. Кроме всего прочего этого делать никак было нельзя — мне не хотелось попасть в тюрьму за вынашиваемую мысль об убийстве, которое я едва не совершил, или загреметь в психиатрическую лечебницу за теософские убеждения.
Тут вдруг один из постояльцев, восседавший в углу и уже битый час штудировавший «Нью-Йорк Жорнал», поднялся с места и направился прямо к нам. Котелок, черная бородка, усы, пенсне с темными стеклами, узкое, повязанное толстым шарфом серое пальто, показавшееся мне знакомым. Прежде я не обращал на него особого внимания — завсегдатаев, любивших за кружкой пива и выпуском любимой газеты провести полдня в заведениях, подобных этому, было полно.
— Привет, Ласко, — сказал он, чуть наклонив голову и взглянув на фермера поверх оправы. — Это мой клиент.
И, развернувшись ко мне, протянул ладонь, затянутую в белую перчатку, другой рукой он снял пенсне. Это был господин с вуатюретки, который утром перевез меня через Бруклинский мост.
— Еще раз приветствую вас, мистер Герши. Не удивляйтесь, что ваше имя мне знакомо. Я уже год веду пристальное наблюдение за владениями доктора Иноземцеф.
— Благодаря моим владениям, — буркнул Ласко, — где вполне по-хозяйски обосновался.
— И несмотря на то, что внутрь мне попасть пока не удалось, — продолжал странный господин, фальшивые усы и бородка коего при разговоре принялись постепенно отставать от лица, — я могу знать, кто и когда входит и выходит из оранжереи русского доктора. Вы вошли в его дом поздним вечером 10 декабря 1907 года, а вышли сегодня ночью при весьма загадочных обстоятельствах. Мое имя — Эдвард Бенкс, и я не сыщик и не журналист. И не собираюсь никого сдавать в полицию.
Молодой человек глянул на фермера с упреком. Он был невысокого, в сравнении с Ласко, роста, с гладко причесанными темно-русыми волосами, легким загаром, доказывающим его страсть к наблюдениям — на солнце с биноклем он проводил, похоже, довольно времени. Впечатление портило неумело наклеенная растительность на лице. Беспрестанно отклеивающиеся усы выглядели комично. Но это даже располагало — я тотчас почувствовал человека, не слишком искусного во лжи.
— Я пишу книгу о докторе. И только, — заявил он с видом оскорбленного достоинства и смахнул со лба прядку, чуть отошедшую от ровности прически.
— Но когда книга выйдет, ею заинтересуется полиция, — ворчливо вставил фермер.
— Быть может, быть может, — подхватил писатель. И, пригладив фальшивые усы, указал на пустой столик, который я не так давно покинул.
— Присядем, — добавил он. — Мы с Фечером расскажем вам кое-что, а вы нам, в свою очередь, поведаете о том, что видели внутри. По рукам?
Я рассудил, что неплохо было бы послушать человека, наблюдающего за доктором целый год. И не сразу сообразил, что придется после расплачиваться чужими тайнами, какими бы опасными они ни были.
Ласко снял шляпу, бросил ее на стол. Мы расселись — я против парочки своих новых знакомых.
— Я видел на скалах кровь. Вы бежали будто пленник, — первым заговорил фермер. — А док крадет людей, чтобы отрубать им руки и ноги. Поэтому я, знаете, верю вашему «убегал». Мои поздравления! Вы, быть может, первый, кто смог удрать. И ваше дело — идти ли в полицию. Мои жалобы там не рассматривают. Я им уже надоел до чертиков. Одна надежда на литературный талант Бенкси. Может, и у вас что выйдет. Я знаю русского доктора со времен земельных гонок. Он и я — мы оба принимали участие в заезде, но не выиграли ни клочка земли. То было в Оклахоме, ровно двенадцать лет назад. Док прибыл в Нью-Йорк с очаровательной супругой и сыном, увечным от природы — мальчик был без руки. Обосновались на Пятой Авеню по соседству со знаменитым в то время ученым из Сербии, тот постоянно давал доку советы, то ли с электричеством связанные, то ли еще с чем. Но закончилось все пожаром. Док и этот балканский ученый чрезвычайно дружны, или балканец неровно дышит к мадам Габриелли — не пойму. Но так вышло, что даже спустя столько лет эта троица остается неразлучной. Недавно серб приобрел у моего арендодатора, мистера Моргана…
— Арендодателя, — вставил Бенкс.
— Ага, он самый, мистер Морган. У него серб купил две сотни акров земли «Уорденклифф Билдинг Компани» и тоже стал выстраивать нечто вроде какой-то лаборатории. Аккурат по правую руку от моего участка, который я честно арендую у мистера Моргана и где высаживаю свой картофель. По левую же сооружен насыпной полуостров доктора, как вы уже успели заметить. Вот и получается: с одной стороны высоченная телеграфная вышка, которую серб собирается использовать, чтобы приручать молнии, с другой — стеклянный склеп, где рубят честной народ, что скот. И как я должен жить, скажите, черт раздери? Я ночами не сплю, выслеживая то одного своего соседа, то другого. Эти славяне, ей-богу! Я живу на пороховой бочке.
— Погодите, погодите, все по порядку, — не удержался я. — Что стряслось на Пятой Авеню? И где это?
— Пятая Авеню — это здесь неподалеку, в городе, — вставил мистер Бенкс, проведя по усам рукой, возвращая их на место. В эту минуту мне показалось, что роль рассказчика взял на себя фермер лишь потому, что писатель боялся потерять свой неловкий грим. — Где появлялся этот человек, всюду возникали неприятности.
— Не всегда тому является виной он, — ответил я.
— Вижу, вы с ним действительно знакомы хорошо.
— Да, не он, — отмахнулся Ласко. — А она! Его взбалмошная супруга. Я не знаю, что стряслось на Пятой Авеню, но точно знаю, что каким-то образом она оказалась замешанной в пожаре лаборатории сербского повелителя молний. Доктору пришлось спешно собрать вещи и съехать — скрыться. Девчонка против воли супруга купила на последние деньги билет на участие в земельных гонках. И конечно же, они прогорели. Потому как все места были заранее заняты. И таким простачкам — вроде меня, сына погонщика, и его — иммигранта, каких здесь тьма-тьмущая, нечего было соваться в бумеры.
— Что за бумеры? И что за земельные гонки? — вновь встрял я с вопросом.
— Бумер — участник гонок. В Оклахоме погнали индейцев — не злобных апачей, на сей раз кикапу — обратно в резервацию в Мексике. А их земли отдавали просто так. Почти просто так. Участие стоило от сотни до тысячи долларов. Нужно было собрать весь скарб, погрузить на телеги, прибыть на место старта и по сигналу помчаться быстрее ветра и вогнать в землю знамя с собственным номером. Успел — земля твоя.
— Лотерея, — многозначительно сверкнул глазами писатель.
— Ага, она самая. Девчонка — супруга дока — поняла, что обманута и решила проучить тех нехристей, которые заранее на облюбованный ею участок прибыли. Речка, холмы, небольшой участок равнины, плодородная почва. Она все загодя подсчитала. На участке тамошнем деревня индейская стояла, с жителями она успела свести дружбу, решила оставить их при себе, мол, сотрудничества ради. Один мальчишка был при ней вроде переводчика. А знамя вогнал фабриканец какой-то…
— Фабрикант, — поправил Бенкс.
— Фабрикант, — подхватил Ласко, — который тотчас племя кикапу выставил вон. Барышня была, оказывается, на редкость смышленой. Это сейчас мы ее все знаем под именем Зои Габриелли — медиума и спиритуалиста.
Я не смог скрыть улыбки и понимающе кивнул.
— Отчаянная девица, — вставил Бенкс, указательным пальцем придерживая усы. — Она такое представление устроила вместе с доктором и пареньком-кикапу — Хуанито, кажется, звали, лет шестнадцати был, тот что переводчиком за ними увязался. Да и с увечным сынишкой доктора нашел общий язык. Вот они втроем задумали извести новых хозяев.
При имени индейского мальчика меня передернуло. Я вспомнил высокого индейца с неподвижным лицом, что работал садовником у Иноземцева. Возможно, сейчас мне наконец откроется тайна левой руки Хуанито, безжалостно отрубленной.
— Может, сам дальше? — рассердился Ласко, грозно воззрившись на писателя.
Тот вскинул руку:
— Нет, нет, валяй ты.
Фермер досадливо повел бровями.
— Я был там, ты не был. Дай досказать. — И вновь обернулся ко мне. — Я устроился к фабриканту чернорабочим. Все видел, все слышал вот этими самыми глазами и ушами. Док с миссис Габриелли соорудили в густых зарослях ущелья неподалеку нечто похожее на большой рог из стальной пластины, собрали несколько ящиков с динамитом, вырыли для каждого глубокую яму, тоже поблизости от стройки. Она явилась к нашей стоянке в образе Духа, какого очень почитали индейцы. В одеянии из шкур и с синей, как небеса в ясный полдень, кожей.
— С синей кожей? — воскликнул я, и чуть было не добавил: «Как у самого Ваджрадхары, Вишну и…?!» Но вовремя себя остановил. Обернулся. В холле, где стояли столики, уже собиралась вечерняя публика — постояльцы, прохожие, зашедшие перекусить, завсегдатаев прибавилось. Кто-то читал свежий выпуск «Нью-Йорк Таймс» и конкурирующую с ней «Нью-Йорк Вордс», кто-то с шумом обсуждал новости биржевого рынка с Уолл-стрит. Солнце окончательно село. И официанты, количество коих тоже значительно увеличилось сообразно количеству посетителей, носились туда-сюда, принимая заказы, разнося подносы с выпивкой. К потолку поднялось большое облако сигаретного дыма и застыло серым смогом, ореолом клубясь в отсветах фонарей Эдисона, которыми здесь освещали. Фечер достал трубку и начал набивать ее табаком.