— Верно, то была краска? — предположил я.
— Ага, как же! — выпустил густое облако дыма изо рта. — Все тоже так решили. Чтобы добиться такого оттенка кожи, она ежедневно выпивала унцию питьевого серебра.
— Ах! Но ведь коллоидное серебро крайне опасно! Это яд! — Я опустил голову, с ужасом вспомнив сколько буддийских божеств изображались с синей кожей. И отчего Элен Бюлов пришло в голову красить себя в синий? Зачем? Что за загадки вселенной?
Тут подошел официант и поставил перед нами по стакану виски, хотя я не помнил, чтобы кто-нибудь из нас заказывал что-либо. Я не прикоснулся к нему, а мои собеседники без церемоний, точно по команде тотчас проглотили свои порции. Фечер велел принести еще.
— То-то и оно, что яд. Потом она это поняла, когда загибаться стала. Но прежде успела такого страху нагнать на всех. Такие спектакли устраивала! Расхаживала синекожей сиреной с обритым черепом, вся изрисованная татуировками. На тощем тельце — тряпица вокруг пояса, и все, на плече грозный орлан восседает, из пальцев искры сыплются, изо рта огонь. И синяя-синяя. Подходила прямо к костру, рядом садилась, и давай фокусы показывать. Был у нас один, как околдованный за нею в лес пошел. Что и говорить — потом с катушек слетел. Все зубами перестукивал, повторяя: «Она синяя, синяя! Я ее кожу пальцами тер — это не краска. Она с небес явилась».
И все то при земной дрожи по ночам и небесном гуле. Хуанито то в рог трубил, то динамит взрывал. Потом ямы он закапывал, ветками заметал следы, и к утру никаких последствий его действий не оставалось. А рабочих все меньше и меньше становилось. Жить в тех местах, где земля сотрясалась по ночам да еще и неведомое синее чудище бродило под звуки далекого горна, напоминающего иерихонские трубы, было неприятно. Земли эти кикапу принадлежат — ничего не попишешь, говорили, навьючивали лошадей скарбом и покидали место. Даже сам фабриканец махнул рукой…
— Фабрикант, — настойчиво поправил писатель.
— Фабрикант, — кивнул Ласко, покосившись на товарища из-под отяжелевших век. Ему вдруг стало тяжело дышать. Говорил он через силу. — Уже и в городе о чудо-юде прознали, приезжали репортеры-журналисты, шериф приходил — аккурат вместе с доком и явился, расследовать необычный феномен явления духа народа кикапу. Вот тогда-то у них и случилось несчастье — синяя пришелица занемогла. Нашли ее без чувств в овраге. Док забрал якобы на опыты. Мальчишку быстро изловили — кто, неведомо. Угостили двумя ударами ножа. Говорят, он к доку помирать отправился.
— Потом прошло много времени. — Фечер зевнул. — Я обзавелся куском земли на Лонг-Айленде, и думать забыл о них. Глядь, а недалече от меня насыпной полуостров сооружают. Хозяин — тот доктор, а с ним белокурая леди, а лицом точь-в-точь — синее божество, только уже румяная и здоровенькая. Ну надо же, подумал, соседи у меня, а? Ей-богу, не хотелось мне, чтобы эти два трюкача мне устроили здесь нечто подобное. И отправился в полицию. А шерифом тогда был президент наш, господин Рузвельт. — Вновь протяжно зевнул, чуть не вывихнув челюсть. — Он мне велел не лезть куда не следует, ибо был доктор важным судебным медиком при нью-йоркской полиции, а госпожа Габриелли — тайным агентом в разоблачении шарлатанов всяческих.
Второй стакан виски окончательно сморил рассказчика, он, сдвинув трубку в уголок рта, подпер рукой подбородок, говорил нехотя, не прекращая отчаянно зевать. Бенкс тоже клевал носом. Оба медленно, но верно впадали во власть сна. Будто здешняя задымленность действовала на них убаюкивающе.
— Меня до сих пор терзает вопрос, — заплетаясь, проронил Ласко, еле открывая рот, ему мешал прижатый к руке подбородок, который все норовил скатиться с опоры, головой он клевал уже основательно, и взгляд из-под тяжелых сизых век был совсем бессмысленным. — Как кожу фокусница отмыла? Как выздоровела? И как они господину Рузвельту внушили доверие? Не иначе здесь дьявола происки.
— Но теперь ваш черед, — вставил Бенкс. Но тут как шлепнется на столешницу, распластался по ней и громко захрапел.
Ласко бросил на писателя недоуменный взгляд.
— Глянь же, как стакан его сморил. — И тоже — бум, лбом об стол. Через минуту до меня донесся уже двойной храп.
Что-то было не так в этом двойном, внезапном помрачении ума. Говорили, говорили, друг друга перебивая, спорили, пререкались и, на тебе, — вдруг уснули.
Я пожал плечами, встал. Зато не нужно было выполнять свою часть уговора — рассказывать о приключениях в оранжерее этого неугомонного, таинственного доктора. Да и что бы я мог сказать?
Для приличия пару раз позвал по имени одного внезапного соню, другого, толкнул в плечо Бенкса, но писатель глубоко спал. Я поднял голову, опасливо огляделся: зал полон гостей, все шумели, были заняты своими компаниями, иные, подобно моим новым знакомым, спали, уронив голову на стол и уткнувшись носом в сгиб локтя. Я еще раз пожал плечами, подхватил кипу старых газет и повернул к себе в номер. Есть чем ночь занять.
Глава XГараж Уитни
Поднимался я по лестнице, а в мыслях крутились все те же вопросы: как смогла излечиться Элен от отравления коллоидным серебром и почему не осудили доктора за дебош на просторах земель кикапу?
Доктора нужно непременно вывести на чистую воду. Уж дьявол ли, или пособник богини Шридеви, или какие духи индейские здесь замешаны, оставлять это никак было нельзя. И в полицию, как выяснилось из рассказа соседа доктора, идти бессмысленно — у того, видно, с законниками случился какой-то тайный уговор. Не иначе.
Я отворил дверь, тщательно ее запер. С наслаждением скинул тесные оксфорды, начищенные коридорным до блеска, и уже намеревался отправиться читать газеты, но обнаружил, что посередине моего номера стоит официант из кабака внизу, волосы у него будто женские.
Тут официант оборачивается, а это Элен Бюлов, да еще с ножом в руках. Волосы ее белые, как снег, были разбросаны по плечам, растрепаны, будто она металась и в сердцах их дергала, лицо залито слезами. Ну все, подумал, пришла просить расплаты за тигра, которого я погубил.
Она бросилась в мою сторону, но вместо того чтобы накинуться, вдруг повисла на шее и разрыдалась.
— Убейте меня, Эмиль, убейте… — всхлипывала она мне в самое ухо. — Сама не могу… сил нет совсем. О, как я устала! Как же я устала от всего этого! До чего мы дожили… Какое безумство.
Я оторвал ее от себя, усадил на диван и вынул нож из рук — насилу разжал пальцы, так она вцепилась в рукоять. Сидела, всхлипывала, волосы мокрые на лоб свесились. Вдруг подняла голову и взглянула на меня, а глаза несчастные, усталые.
— Ну что вы? Чего молчите? Вы же за этим приехали? Давайте уж! — проронила она. — Закончите начатое. Во всех смертных грехах одну меня привыкли винить. Уж лучше бы к своему доктору пригляделись основательней. Неужели за целый месяц вы ни о чем не догадались?
— О чем я должен был догадаться?
Элен поглядела на меня еще отчаянней.
— Если и имеется на свете белом дьявол, так это он и есть! Вот о чем вы должны были догадаться… Ох, извел меня совсем, сил нет терпеть его выходки. Хоть бы… дочь пожалел. Ни стыда, ни совести! Доченьку жалко, бедная Зоинька совсем ошалела. Вы видели? Это она нарочно. Никогда в мыслях у нее не было вести себя таким низким образом. Настоящей леди всегда была. Ох, Давид, Давид… С тех пор заперся в гараже, и если бывает дома, так разве один-два раза в месяц.
— Будьте любезны, подробнее. Обещаю сделать все, что в моих силах.
— Не могу, — отчаянно замотала она головой. — Он узнает, убьет. Вон этот Фечер вас выследил, уже поспел наговорить с три короба всяческой чуши и невидали. А вы уши развесили.
— Как вы узнали?
— Я видела, как за вами следом ехал его дружок, журналист из «Нью-Йорк Жорнал». Я ведь тоже в ту ночь бежала… Не знаю только — зачем? Все равно меня найдет. Не он, так полицейские агенты. Я ж у них как служебная псина, все вынюхивать должна шулеров да шарлатанов и выводить их на чистую воду, обо всех их уловках рассказывать, кто на что горазд и кто каким преступным трюкачеством на жизнь зарабатывает. Иначе никак. Иначе ни оранжереи, ни лаборатории, ни Зоиных выступлений — ничему не бывать. Такое условие. Вам ведь этот старый ирландец уже поведал обо всем. Это я его усыпила. Его и журналюгу. Так что надо бы нам отсюда съезжать.
— Вы?
— Ну да, виски со снотворным я подала. А вы за разговором не заметили.
— Я должен был догадаться.
— Герши, Герши… — вздохнула она. — Что же теперь делать? Как быть? Я не могу оставить Зоиньку с этим монстром. Та его все на прочность проверяет. Как бы не случилось несчастья…
— Что я могу сделать?
Она встала, прошлась туда-сюда, мягко точно кошка, ступая по ковру, изящно отбросила прядь волос со лба, обернулась ко мне, будто сейчас что скажет, потом зачастила из угла в угол. Замерла, подняла на меня глаза — а во взоре проносятся мысли одна за другой с частотой шторма.
— Есть один способ, — наконец изрекла она. — Единственно, что выводит его из себя — это страсть Зои к быстрой езде.
Потом она всплеснула руками, спрятав лицо в ладонях, опять разрыдалась.
— Нет, нет и нет… Ей нельзя разрешать. Убьется, убьется, безумная… Ванечка это знал и бранил ее. А если она ослушается, тогда вслед гончих отправит, полицейских. Уж они Зою в отчий дом живо вернут. Да и… позабыла ведь — успел он посетить издательство «Нью-Йорк Таймс», которая ралли устраивает. Сказал, ежли такая-то, такая-то девица явится, ни за что от нее заявки не принимать.
— По-моему, справедливо, — заметил я, вспомнив, как девушка резва в управлении своим «фордиком».
— Его надо во что бы то ни стало вытравить из его норы, — горя глазами, вскрикнула она. — И тогда он образумится, расшевелится, перестанет прятаться, начнет новую, человеческую жизнь. Он погибает, я погибаю, мы все — гибнем из-за глупого каприза, из-за нежелания принять правду.
Такой Элен Бюлов я не видел прежде никогда. Отчаявшейся, исступленно ищущей спасения и радеющей не за себя, а за детей своих, как истинная мать, и ради них готовая отдать всю кровь до последней капли. Уж эти чувства были воистину правдивы и не имели ничего общего с игрой и театром иллюзий. Элен была как безумная. Я начал тревожиться, что ее охватила самая настоящая горячка.