линные фразы.
Внезапно ворон запрыгал вокруг меня, взволнованно кряхтя, я отстранился.
— Вы упорно продолжаете говорить об отце в прошедшем времени, будто он на самом деле умер.
— А он на самом деле умер, — невозмутимо ответила Зои. — Я же говорю, из могилы восстал совершенно другой человек.
Я понимал, что Зои сердилась и на отца тоже, пытаясь под сенью метафор и аллегорий сокрыть свою обиду. Упорно считала его мертвым, вместо того чтобы принять и понять его мотивы, его замкнутость, его стремление не разглашать результаты своих экспериментов, прежде чем они не обретут стабильность и не станут безопасными. Я пытался объяснить, сколь тяжек его труд, сколько лет он отдал своим исследованиям, и как непросто было эти исследования вести, учитывая любопытство окружающих.
Зои нетерпеливо отмахивалась, жестом давая понять, что не желает ничего слышать в его оправдание.
Пока я говорил, ворон все ближе пододвигался ко мне, поглядывая то одним любопытным глазом, то другим. Я начинал беспокоиться, а не клюнет ли он меня в глаз, пока я самозабвенно повествую Зои о смирении?
— Герши, Герши, — вдруг проронила птица. — Герши болен.
Я нахмурился и отсел дальше от камня. Зои весело рассмеялась.
— Не бойся его.
— Я не боюсь животных, — с чувством оскорбленного достоинства ответил я. — Но это не птица, а словно человек, заключенный в оболочку из перьев.
— Печаль — умница, — ласково сказала Зои, потянулась к нему, но ворон вспорхнул, уселся рядом со мной, поглядывая то одним глазом, то другим, качал головой, будто жалел меня.
— Печаль — умница, а Герши болен.
Верно, Иноземцев успел внушить эту мысль своему говорящему питомцу так крепко, что фраза «Герши болен» накрепко засела в его маленькой голове.
— Посмотри, ты ему понравился.
— Герши надо лечить, — настаивала птица.
Я едва сдерживал негодование. Стал глубоко дышать, даже ключица разболелась.
— Не пойму, — раздраженно проронил я, пытаясь не обращать внимания на настырного ворона, — отчего месье доктор позволил оставить свои инициалы на этом надгробии. Ведь выяснилось же, что тут лежит служащий из какой-то конторы. Неужели его родственники не явились опознать погибшего?
— Какой служащий? — удивилась Зои.
— Который пробрался в тот день в дом вашего отца, чтобы подслушать, как работает аппарат. Шпион!
Зои аж придвинулась.
— Какой еще шпион?
— Я в газете прочел, старой…
— Ах в газете! — махнула рукой девушка и откинулась виском к мрамору.
— Да и матушка ваша, мадам Бюлов, сказала, что Давида доктор с запиской к ней отправил, в которой он просил позвонить в какую-нибудь газету, мол, шпиона поймал, надо придать огласке.
— Это папенька специально сделал, чтобы Давида отослать из подвала. Он вечно крутился вокруг, на шаг от него не отходил, — ответила девушка и вдруг впала в задумчивость.
— Я так и подумал, — вздохнул я.
— А что, если… — вдруг прошептала она в каком-то самозабвении. — Что, если и вправду это может служить безапелляционным доказательством…
И замолчала.
— Доказательством чего?
— Нет, наверное, огонь от него ничего не оставил. Здесь головешка одна была похоронена.
— Вы имеете в виду, что было бы неплохо провести эксгумацию? — спросил я.
— Да, именно ее.
— Ну так ваш отец в таких делах мастер!
— Даже если и так, не может же он сам себя эксгумировать.
— Да отбросьте вы свою обиду. Чтобы понять, что же на самом деле произошло в тот злосчастный день, нужно начать с единственной улики: с трупа, с неопознанного трупа, который лежит здесь вместо доктора. Распознав его личность, мы найдем другие зацепки и вскоре, быть может, распутаем это дело.
— Какое дело, Герши?! О чем ты говоришь?
— Дело вашего отца.
— О-о! Ты ничего не понимаешь! Ничего! — она схватилась за голову и, спрятав лицо в коленях, просидела так в молчании до тех пор, пока Печаль, воспользовавшийся паузой, вновь не выдал:
— Герши болен, Герши надо лечить.
— Я осознаю трудность предстоящей процедуры, — перебил я настырную птицу. — Но даже несмотря на то, что прошло почти три года, доктор сможет найти что-либо в клетках костных тканей. Ведь медицина и наука шагнули так далеко! А он еще в прошлом веке, когда судебные медики ничего не слышали о макрофагах, по этим самым макрофагам — малюсеньким клеткам — смог определить профессиональную принадлежность того, кого эксгумировал.
Во взгляде Зои скользнуло недоумение, она прищурилась и вскинула одну бровь. Мне пришлось рассказать историю о том, как месье Иноземцев спасал положение мадам Бюлов, которую обвиняли в смерти внука Лессепса.
— Эврика! — вскричала она, когда я закончил. — Смог папа`, сможет и Давид! Копаем сейчас же!
И бросилась куда-то, проронив, что за лопатами.
Я не успел не то что ее остановить, но даже слова сказать. «А как же разрешение?» — застыли у меня на языке.
Вскоре девушка вернулась, она знала, где могильщики держат свои инструменты, поэтому тотчас их позаимствовала. И, пропуская мимо ушей мои увещевания, воткнула лопату в сырую, утоптанную землю, чуть хрустнувшую от легкого морозца, сказав, что это моя. Засучила рукава пальто и принялась за работу.
— К утру справимся. Посмотрим хоть, что осталось. Соберем все косточки и — к Давиду, тот пусть разбирается. Ну ты, Эл, голова. Конечно! Мне надо было сразу догадаться, что Давид по костям сразу определит, кто есть кто. Ох, черт, сколько времени потеряно, — пыхтела она, изо всех сил вонзая лезвие инструмента в мерзлый грунт и отшвыривая глину, дерн, мелкие камушки во все стороны.
Я смотрел, как на мои босые ноги падают комья глины, и не знал, как остановить сие стихийное бедствие, виной которого стал мой неудержимый язык. На мгновение я увидел перед собой самого доктора, который точно так же самозабвенно работал лопатой на кладбище Пер-Лашез. Он тогда не выдержал неспешности бродяг, что нанял для столь щекотливого дела, раздобыл третью лопату и, совершенно не чураясь перепачкаться, махал черенком точно так же, как сейчас махала его дочь. Похожи как две капли воды. Ах, зачем же я рассказал ей про эксгумацию?
— Чего ты смотришь? — выпрямилась она, смахнув со лба прядь волос. — Давай помогай. Не одной же мне рыть яму глубиной в метр.
Я безвольно принялся за работу. Почва была хорошей, не каменистой. Но отчего-то после десятого взмаха почувствовал, как боль охватила мою руку, потом шею и голову. Вокруг все потемнело, и я не заметил, как оказался на земле. Отгоняя морок, глянул на вырытую совместными усилиями могилу. Зои продолжала работать, то и дело ее лопата натыкалась на что-то твердое — раздавался неприятный скрежет — видно, добрались до крышки гроба. Наконец она отбросила лопату, достала карманный фонарик фирмы Eveready — реклама их была развешена по всему Нью-Йорку — и, опустившись на четвереньки, зажгла его.
— Дерево уже повело, — констатировала она, одной рукой сжимая фонарик, другой разгребая землю. — Вот и кости.
— Говорят, прах человека, который осквернил могилу, тоже будет в свое время осквернен. Око за око, — недовольно изрек я, продолжая сопротивляться охватившей меня слабости.
— Тогда это наверняка кости папеньки. Он в свое время весь Туркестан перерыл таким вот образом, — тотчас нашлась Зои. — Будем хранить их теперь в цинковом ларце, чтобы не попортились.
Отчего-то эти речи показались мне совершенно неприемлемыми, я ощутил, как ком подкатил к горлу. Мне стало совсем худо. Через минуту я повалился на бок. Зои заметив это мое странное поведение, оставила вынимать кости из-под обломков полусгнивших досок гроба и бросилась ко мне.
— Эй, ты чего удумал? — Она осветила мне лицо светом фонаря. — Что за нежности? Ого! — вдруг вскричала она. — Откуда кровь? Ну и дела, Эл, да у тебя весь ворот пиджака кровью залит.
При этих словах опять всполошился ворон, загорланив откуда-то словно из-под земли: «Герши болен. Герши надо лечить!»
Зои зажала меж зубами ручку фонарика и стала расстегивать пуговицы моего пиджака, а следом и жилета. Добралась до рубашки и безжалостно разорвала ее. Вновь взяв фонарик в руки, она оттерла краем разорванной рубашки мою ключицу, — вероятно, пуля от движения плечами стала выползать наружу, рана вскрылась.
— У тебя воспаление.
— Это пуля, — онемевшими губами ответил я. — Наверное…
— Что? Пуля? Откуда?
— Давид стрелял в Юлбарса, а попал в меня.
— Но ведь это было уже неделю назад. Ты что же так с пулей и ходишь? Вот дурень. Ее надо вытащить. Эх ты, Эл, тибетский дурачок. По крайней мере, я уверена в том, что ты не автоматон.
— Что?
— Папенька мог тебя механизмами напичкать. Один бог ведает, что он там в подвале с тобой делал. Обычно его механизмы — только мертвякам подходят. Я боялась, что ты — того…
— Не понимаю.
— Ну все, довольно выпытывать. — Она скривилась. — Что делать будем? У меня все руки в глине, мы на кладбище, ночью! Хорошенькое дельце — пуля. Вот мой папенька тоже два дня с пулей в легком ходил, а потом его части лишился. Хочешь тоже лишиться какой-нибудь части тела?
Она принялась рыться в многочисленных внутренних карманах своего пальто. Достала флягу, велела мне глотнуть, сама сделала глоток, сполоснула руки. Потом внезапно замерла, глядя перед собой, будто замыслив что-то.
— Эй, Печаль, иди сюда, — шепнула она.
Ворон тотчас же, до того копошившийся где-то в недрах разрытой могилы, вспорхнул и уселся на ее плечо.
— Ты прав, птица, Герши болен. Давай вынимай пулю, — взяла ворона в одну руку и сполоснула его клюв крепко пахнувшей жижей из фляги. — Сейчас он покажет, какой умница.
И пересадила его на мое плечо. А сама села позади и сжала меня в тесное кольцо объятий, да так крепко, что я и рукой повести не смог.
— Не бойся, Эл, — выдохнула она в самое ухо, обдав пьянящими парами виски. — Он уже давно заметил по запаху, что ты ранен. Только своим клювом и сможет достать свинец. Давай, Печаль.