Более парадоксальной, абсурдной ситуации и представить сложно. Три дня мы провели в гараже: Зои сидела на матрасах и рассматривала старые газеты, листала книги — здесь их было много, Давид, погруженный в работу, которую тихо ненавидел, и я — не знавший, куда себя деть. Я не мог уйти, но и оставаться было невыносимо.
Порой во взгляде девушки вспыхивали огоньки, она поднималась, подходила к Давиду, принималась критиковать его работу, ворчать, называть его безруким.
Господи, она так часто называла его безруким!
Лицо Давида становилось каменным, глаза наливались слезами, а она вдруг ни с того ни с сего начинала смеяться и по-детски его дразнить, трепать за уши, ерошить волосы. И Давид тотчас менялся в лице — она словно нажимала на какие-то тайные рычаги в его душе. Видно было, как он борется, чтобы не улыбнуться, с какой старательностью удерживает маску холодности. И в глазах уже не стояли слезы, а горела неподдельная радость.
Иногда она отнимала у него какой-нибудь инструмент и принималась бегать по гаражу. А юноша стоял, надувшись, и только тихо шептал:
— Отдай… ну отдай, хватит.
— Ты догони меня. — Зои показывала язык и строила смешные рожицы. Ей-богу, будто ей лет десять, не больше. А Давид заливался краской. Его сердце было полно любви к безобразнице, быть может, даже не столько братской, сколько оно было занято более нежными чувствами.
Мне приходилось покидать гараж, чтобы не мешать их объяснениям. Зои бросала на меня быстрый взгляд и предупреждала, что если не вернусь через час, то она снимет с Давида скальп. А потом поворачивалась к нему и нарочито громко и тоном наигранно-сладким просила научить мумифицировать трупы. Я бы предположил, что она шутит, но тотчас вспоминал духовое ружье и снотворные иглы. До сих пор не пришло полной уверенности, что она не выстрелила тогда в Элен ядом. На всякий случай я приобрел трость — хорошую, крепкую, стоившую целое состояние, но способную вынести любой удар, и не расставался с нею даже ночью.
Однажды я спросил Давида, как продвигается процесс исследования останков с Вудлона, на что тот вежливо ответил:
— Доктор Иноземцев занят этим. Мы ждем его ответа.
— Зои говорила, что у доктора была удалена часть легкого из-за пулевого ранения… — вспомнил вдруг я. — Нет ли каких либо особенностей, которые бы наверняка дали бы знать, что это не его прах.
Давид поднял на меня полные боли глаза, и я пожалел о своих соображениях.
Прах так и оставался в гараже, до доктора его не довезли. Давид разложил останки в должном порядке на полу второго этажа, где располагалась раньше контора «Электрик Вехикл энд Ко», иногда прохаживался вокруг скелета, состоящего из обгоревших, полуосыпавшихся костей, что-то соображал, садился рядом, делал зарисовки.
Но в конце концов со вздохом он откладывал кости и приступал вдруг к портрету Зои. Рисовал ее в образе индийской прорицательницы с диадемой на лбу, в летящих одеждах, рисовал за рулем «Форда» или с изогнутым китайским мечом в руках, а порой в соломенной шляпке, с пучком фиалок у уха. И прятал рисунки так, чтоб невольная натурщица их не увидела. Но та знала, чем занят брат, когда, уложив на колени бювар, а на бювар лист бумаги, принимался возить по нему карандашом быстро-быстро, с самозабвением нанося штрихи, полутени, линии, порой чуть поднимая глаза на Зои, улегшуюся с книгой на матрасе, и вновь опуская к рисунку.
На четвертое утро Зои подошла ко мне и, ткнув пальцем в повязку под пиджаком, спросила:
— Больно? Нет? Тогда пошли.
И зашагала к своему «Форду». Давид выполз из-под авто и, проверив рычаг зажигания, коротко оповестил, что все в исправности.
— Это не он? — тихо спросила Зои.
— Я не могу это узнать, — так же тихо ответил Давид.
— Тогда будь здоров. — И принялась за заводную ручку — Г-образное устройство спереди: завела мотор. Тот уже не издавал тарахтевших звуков и не заполонял пространство отсека бурым газом. Уселась за руль, нажала на клаксон, мол, подтолкни. Давид толкнул «Форд» и безвольно направился к механизму, открывающему ворота, принялся крутить лебедку, пока Зои объезжала запыленные механизмы для смены электрических батарей. Гараж наполнился парящими в солнечном свете пылинками.
Я задержался на мгновение, надеясь, что юноша, пока Зои выгоняла авто, успеет сказать мне хоть слово, чтобы я мог понять, как действовать дальше. Но тот смотрел в пол, бледный как смерть, со впавшими черными глазницами, заросшим подбородком и опущенными уголками рта. Он был словно двуликий Янус, будто маска театра комедии дель арте. Одинаково выразительно он умел проявлять сияющую радость и отрешенную горечь. Жаль, что первое я видел лишь на манекене, на искусно отлитой из воска фигуре, а на живом Давиде — только выражение горечи.
Глава XIIIРедакция «Нью-Йорк Таймс»
Добраться до штаб-квартиры «Нью-Йорк Таймс» было делом двух минут, она тоже находилась на Бродвее и представляла собой узкий кирпичный небоскреб-башню в двадцать пять этажей, увешанную светящейся днем и ночью рекламой. Стоял погожий, солнечный денек, на голубом небе плыли белые перины облаков. Мы отъехали лишь пару метров, как незнакомый господин в котелке и сером узком пальто бросился наперерез движению, едва не под колеса нашего «Модал Кей». Мелькнули перед моими глазами его белые перчатки, цепко впились в кожаный верх. Зои выжала тормоз. Воспользовавшись остановкой, незнакомец без труда забрался на заднее сиденье.
— Приветствую вас, — выпалил он, задыхаясь.
— Вы с ума сошли! — прокричала девушка. Вокруг уже собралась толпа, которую дерзкий господин в котелке и белых перчатках принялся успокаивать, раздавая направо и налево велеречивые реплики, мол, спасибо за беспокойство, жив остался, господ на «модал кей» прощает.
Кто-то стал кричать, что это авто с красными бархатными подушками давно уже рассекает по улицам Нью-Йорка без соблюдения правил и автодорожных приличий.
Месье Бенкс, а это был именно он, развернулся к ошарашенно взиравшей на него Зои и вкрадчиво попросил ее поддать газу. Видимо, писатель совершенно не знал, что, коли автомобиль стоит, просто так, без особых ритуальных пассов со стартером, что выдавался впереди радиаторной решетки, не тронуться с места. Мне пришлось спуститься, пробиться сквозь плотную массу любопытных и завести мотор. Толпа все это время шумела, с большим трудом машина прорывалась сквозь нее.
— Кто вы, черт возьми? — вспылила девушка, лавируя между прохожими. Пестрой убегающей в облака громадиной показалось здание газеты в бесконечной ленте Бродвея. Здание разделяло площадь надвое, переименованную из Лонг-Акр-сквер в Таймс-сквер в честь сей популярнейшей газеты.
— Разрешите представиться — Эдвард Бенкс. Биограф вашего отца.
— У моего отца нет биографа!
— Есть. Но он пока об этом не знает.
Зои скривила такую кислую мину, что мне на минуту показалось, что ей дурно.
— Убирайтесь прочь! — Она стала резко сдавать то вправо, то влево, тщетно пытаясь сбросить мистера Бенкса с машины. Но тот крепко держался за спинку моего кресла, в то время как мне не за что было зацепиться, разве что только за стекло, но оно тотчас же треснуло бы. И если бы не спасительное крыльцо «Нью-Йорк Таймс», возле коего Зои остановилась, я непременно бы полетел на мостовую.
— Что вам надо? — резко бросила она, развернувшись назад.
— Возьмите меня с собой!
— Куда?
— На гонки! Я напишу о вашем подвиге и прославлю на весь свет.
Зои прыснула, в конце концов, деловито-неуклюжая манера писателя показалась ей достойной смеха.
— Откуда ты взялся, чудило?
Я окатил месье Бенкса серьезным взглядом, потом повернулся к девушке и напомнил ей историю о том, как повстречал его и месье Фечера, не забыв прибавить, что первый, кроме литераторского, имел большой шпионский талант.
— Вы журналист из «Жорнал», — закончил я, — хотя клялись, что никоим образом не относитесь к прессе.
— Я не отношу себя к прессе, — горячо возразил молодой человек, и брови его в удивлении поползли вверх. — Что за вздор?
— Мадам Капюрон-Биреева успела мне о вас кое-что рассказать.
Бенкс горестно вздохнул, уронив голову.
— Если вы об этом, то я не из «Жорнал», а… — Тут он просиял улыбкой, широким, театральным движением руки указал на здание газеты. — Я из «Таймс». И мог быть вам весьма полезен. Я беспрепятственно проведу вас к самому мистеру Оксу. А что касается принадлежности, телом, да, — я принадлежу «Таймс», а душа у меня свободная, потому я строчу статейки о дельцах с Уолл-стрит и параллельно работаю над футуристическим романом о русском докторе Иноземцеф.
Зои перевела на меня недоуменно-недоверчивый взгляд, словно вопрошая, как быть.
— Вас так просто не пропустят, — поспешил заметить писатель. — Несмотря на ваш несколько странный вид, юная медиум Габриелли, вас могут узнать, и тогда по велению вашего же папеньки отправят восвояси.
Несколько секунд Зои гипнотизировала лицо Бенкса, тот насмешливо рассматривал свои белые перчатки.
— О’кей, пошли, — сказала она, а мне незаметно для нашего общего знакомого подмигнула, пока тот обернулся спиной.
От этого легкого, ироничного движения века, от этого наполненной саркастической усмешкой взгляда меня передернуло — совершенно неведомо, что она задумала, эта девушка, ловко стреляющая из сарбакана.
Мы вошли. Господин журналист направо и налево раздавал приветствия, одного хлопнул по плечу, другому подал руку — всего его знали как славного парня. В том, что он работал в «Таймс», не оставалось никаких сомнений.
Кабинет Адольфа Окса располагался на пятом этаже. И мы смело отправились к нему в чем были. Я в своем перепачканном грязью и кровью полосатом костюме и Зои в бесформенном мужском пальто поверх измазанного, в черных масляных разводах комбинезона. По дороге она выгребала из карманов комья грязи, которые, как оказалось, еще там остались, роняя их на чистый мраморный пол, даже нашла потерянную фалангу указательного пальца незнакомца с Вудлона и сунула ее в нагрудный карман, с довольным видом похлопав по нему ладонью. Репортеры, журналисты, фотографы шарахались в стороны при виде нас, Бенкс едва успевал их успокаивать. Мы даже получили привилегию подняться на лифте одним. Бедный лифтер вспотел от напряжения, пока кабина поднялась на пятый этаж.