х заменили на дощатые. Но и эти жалкие доски были на замке — на увесистом амбарном замке. Венчал здание большой бельведер с купольной кровлей, кажется, стеклянной.
Очнувшись от раздумий, Зои соскочила вниз, достала наваху и, жестом приглашая присоединиться, принялась срезать пучки сухих ветвей. Верх «Форда» выглядывал на пару футов из кустов. Мы накрыли его холстиной, а на холстину набросали импровизированной соломы.
Я не вполне понимал, для чего нужна столь странная конспирация, но уже привык не задавать вопросов. Ответы на них приводили к тому, что вопросов становилось еще больше.
Пробираясь сквозь кусты, мы очутились на пандусе. И я окончательно утвердился во мнении, что в ворота вносили некое таинственное оборудование, возможно большой генератор тока.
— Здесь кто-то был до нас… Или все же… я не могу поверить… — затаив дыхание зашептала Зои, выражение на перепачканном сажей лице ее было очень напряженным, сосредоточенным, точно у зверька, почуявшего опасность. Она сняла с головы шлем, обнажив взлохмаченные черные иглы волос. И если бы у Зои, как у ирбиса, были острые ушки, то она непременно бы прижала их к затылку. Невольно я залюбовался ее кошачьей грацией.
Она остановилась у досок и указала на амбарный замок, зацепленный лишь за одно, как оказалось, из двух ушек — блестящий оттого, что его ежедневно держали в ладонях, крепко сжимали и потирали пальцами. Вокруг замочной скважины имелись свежие царапины. Зои тронула его, он тотчас распался на части и с грохотом брякнулся на мраморный пандус.
Она резко дернула доски на себя. И я опомниться не успел, как сиганула внутрь.
— Папа, папенька! — закричала она жалобно.
Я пустился бегом вслед за ней, в темноте не разбирая предметов. Внутри нас встретила большая круглая зала, похожая на дебаркадер с высокими, наполовину застекленными стенами, уходившими к стеклянному куполу, запыленному и увешанному сеткой паутин. Разветвляющаяся направо и налево большая мраморная лестница вздымалась через межэтажное перекрытие к купольной крыше и соединялась со вторым этажом. Темная фигурка Зои уже мелькала за фигурными балясинами. Мрамор пола и ступеней был покрыт опилками и песком.
Природа песка ясна — частые ураганы, убийственные смерчи в этих краях были столь же привычны, как дождь в Лондоне или засуха в пустыне Атакама. Песок свободно проникал сквозь щели в окнах. А вот опилки меня насторожили.
Но и им я нашел объяснение.
На втором этаже высокие, заколоченные досками окна, сквозь которые пробирался мягкий розовый свет заката, перемежались с деревянными полками, столами и каменными тумбами, на каждой из которой красовался рожок граммофона. Полки были предназначены для книг, но не все они были заполнены, да и не все целы. Часть полок постепенно шла на дрова. О постепенном, длительном использовании сего топлива говорил переполненный золой камин и неровный рисунок пыли на стенах, с которых эти самые полки были безжалостно сдернуты.
Таинственный квартирант бережно складывал книги в углу — там их собралось большое множество: десятки пирамид, напоминающих нью-йоркские небоскребы в миниатюре. Пирамиды закрывали большое темное устройство, похожее на шкаф. Он был окутан сетями проводов, утыкан какими-то рычажками, выкрашенными в желтый, зеленый, синий, имелись разнообразные циферблаты с делениями, со стрелками и указанием единиц измерения.
И металлический росчерк — «Дженерал Электрик».
Провода тянулись за книгами, полом уходили к окнам и столам.
Следуя за проводами, я подошел к одному из столов, возле коего, как ни странно, не оказалось ни единого стула. Зато он имел две ножки из плотной пружины. И не только это придавало столу вид весьма необычной конструкции. Частями состоящий из дерева, частями из металла, он имел затейливый рисунок швов. Я положил ладонь на угол, и стол принялся складываться, будто кораблик-оригами. Я отдернул руку, столешница выпрямилась. Я нажал ладонью на середину, она снова согнулась, будто бутон тюльпана.
Недоумевая, что за неведомое пружинно-деревянное устройство, я отошел на шаг в надежде разглядеть его тайну издалека. Но и со стороны ничего не увидел, лишь больше увяз в догадках.
Тем временем Зои оббегала помещения, расположенные в крыльях больницы. То справа, то слева доносилось ее зов:
— Папа, папенька, отзовитесь, я знаю, что вы здесь.
Вскоре ее крики смешались с всхлипыванием и закончились рыданием.
Она выбежала из двери, располагавшейся за темной глыбой генератора, — вероятно, то был тот самый ЧГТ, — и со слезами бросилась мне на шею.
— Эл, ну что ты стоишь как истукан, найди его, — прогундосила она в мой воротник.
— Если бы я знал, кого вы ищете, Зои, я бы помог. Нельзя помочь, не зная чему.
Она оставила меня, прошлась вдоль конструкций столов и вдруг, лихо запрыгнув на один из них, улеглась так, словно то был гамак, а не стол. Скроенные особым образом доски сложились под ней, почти полностью приняв форму ее тела. Казалось, она прилегла на облако.
— Вам не понять, — глухо проронила она. — Это самое отвратительное чувство на свете, когда не знаешь, мертв ли единственно родной человек или нет. Постоянно воскрешаемая надежда в конце концов может свести с ума.
— Мой отец застрелился, когда разорилась Панамская компания, — сказал я после минуты молчания в надежде хоть как-то утешить девушку.
— И потом восстал из мертвых? — спросила она, приподняв голову.
— Нет… Надеюсь, что нет. Надеюсь, его прах покоится на Пер-Лашез и по сей день. А душа обрела новое рождение.
— Чушь, нового рождения не существует. — Она уронила затылок на подголовник.
— Почему вы так уверены?
— Получается, что людей — живых и мертвых — миллиарды, а душ — сколько по-вашему? — коли они вынуждены бесконечное количество раз возвращаться на землю. Нет, чушь. Отец не верил в реинкарнацию, он верил в закон сохранения энергии.
— Это одно и то же.
— Нет, не одно. — Она поднялась, облокотившись о ту часть странной кушетки, которая превратилась в подлокотник. — Энергия меняется, а душа, по учению теософов, остается неизменной. Вон даже мистеру Тесле не удалось ничего вспомнить. А все потому, что энергия его памяти успела после смерти слепиться с энергией вселенной, а потом отлепилась уже совсем иной по форме и составу. Если душа отделилась от тела и не обрела единения со всем сущим, значит, она не отделялась. Вот так получаются ходячие мертвяки. Смерть — не конец.
Я опустил голову, решив не вступать в дискуссию, — Зои вновь принялась изъясняться особыми, понятными только ей метафорами, которыми она обычно выказывала степень своей обиды и негодования на родителей.
Спустя некоторое время девушке наскучило дуться, она соскочила с чудо-кушетки, мгновенно обернувшейся гладким столом, и направилась к генератору.
— Рада представить вашему вниманию, господа, — воскликнула она, подражая манере главного редактора газеты «Таймс», — ЧГТ‐1985.
И стала без разбору дергать рычажки, заставив большой черный шкаф издать несколько тарахтящих звуков. Он загудел и затрясся.
— Да он исправен! — внезапно посерьезнев, проронила она.
И вернула все рычажки на место, отскочила на шаг, будто в страхе, что аппарат дернет ее разрядом тока.
Потом развернулась и бросилась к противоположной стене, которая была укрыта темными шторами. Она раздвинула их в стороны, обнажив белый квадрат синематографического экрана.
— Мы можем устроить просмотр синема! — радостно прокричала она. — Представляешь? Прямо здесь. Вот на этом самом месте.
Потом вернулась за темный шкаф и выкатила оттуда еще одну удивительную конструкцию, похожую на деревянную стремянку на колесиках высотой, доходящей Зои до плеча, на самом верху коей была привинчена прямоугольная коробка с дверцей и глазком посредине, на коробке еще одна — глухая и значительно меньше первой.
Это было первое мое знакомство с синематографом. Я много раз слышал это странное слово — синематограф. Но не представлял, что же оно могло значить. Я видел, как работает кинетоскоп Эдисона — точно такая же коробка с окуляром, при взгляде в который можно увидеть целую историю, выраженную в движущихся картинках. Но чтобы наблюдать, как люди скачут прямо на стене, — это, право, меня несколько озадачило. Как же они туда попадают?
Зои, сбивчиво объясняя, как работает аппарат синематографа, изобретенный братьями Люмьер десяток лет назад, открыла дверцу коробки и стала старательно вкладывать между причудливыми деталями длинную ленту, смотанную в объемный моток. Я следил за ее руками, мимо ушей проносился поток невообразимых слов, мол, некие кривошипы и пластины, закрепленные на оси, при вращении прогоняют пленку меж отверстиями и пазами, а когда окошку спереди соответствует фотографический снимок, оно открывается и на экране возникает изображение.
Наконец, она закрыла дверцу, подсоединила провода к генератору, сказав, что они заменяют ручной привод, и белый экран вспыхнул светом, идущим от проекционного фонаря. Я невольно отшагнул.
На экране появилась картинка зала, в котором мы с Зои и находились, несмотря на серо-белые тона, я узнал его по полкам и двум рядам причудливых кушеток-оригами. Окна были занавешены жалюзи, с потолков свисали люстры, расположенные в ряд по центру, на полках — целых и невредимых — книги, на кушетках копошились люди в белых бумажных сорочках и в облаке проводов. Все их тела были обсыпаны мелкими пластинами, от которых шли многочисленные нити проволоки.
Во власти неведомых сил я двинулся вперед, дошел до экрана и протянул к нему руку — на рукав мой тотчас же легли черно-белые тени. Я сначала отдернул руку, потом вновь ее поднял.
— Как это возможно? — проронил я.
Зои рассмеялась.
Изображение зала на стене стало перемещаться влево, скользнуло по боковой стене, по перилам убегающей вниз лестницы, и я почувствовал, что моя голова кружится, все вокруг кружится. Я не заметил, как оказался на полу: присел и стал крепко прижимать ладони к паркету в страхе, что он от меня ускользнет, а глаз не отрывал от движущихся теней. Передо мной продолжали мельтешить люди — беззвучные фигуры, — то, как оказалось, появились облаченные в белые халаты медицинские работники, они вились вокруг больных, двигаясь неестественно быстро, снимали показания, что-то записывали. В одном из них я узнал месье Иноземцева — с седыми взъерошенными волосами, с бородой и в привычных очках, он что-то торопливо отстраивал на своем аппарате. Рядом стоял Давид, держа тетрадь в руках, затянутых в перчатки, заносил показания — карандаш носился по строчкам, точно бешеный танец вытанцовывал. Вдруг доктор обернулся прямо к нам, протянул руку, будто заслоняясь от яркого света, лицо его исказилось негодованием, он собирался что-то сказать, открыл было рот, но картинка резко исчезла, экран опять стал белым.