— «Зои, кто позволил? Убери камеру», — нарочито пробасила Зои, подражая месье Иноземцеву, а потом со вздохом добавила: — Три минуты, длиннее синема не бывает.
Некоторое время я пребывал в состоянии прострации. Я понимал, что глазам верить нельзя, что изображение на стене — всего лишь иллюзия, такая же иллюзия, какую я наблюдал на первом виденном представлении Зои: цветение деревьев, фонтан.
Меня тянуло к экрану, мне казалось, за белой простыней спрятано окно, в котором сейчас и происходило все это действие, столь ярко напоминавшее мои представления о перекрестиях миров.
Какое-то время спустя я все же совладал с чувствами, разобрался в том, что видел, и поднялся с пола, на котором сидел, будто оглушенный.
— Что же теперь со всеми ними стало? — спросил я.
— С кем?
— Со всеми этими людьми, которые лежали на кушетках.
Зои улыбнулась.
— Да живы почти все и здоровы. Они сейчас на Лонг-Айленде. Одни занимаются оранжереей, другие подземной плантацией, третьи… О, да там есть чем заняться.
— И что же? Они все гении?
Зои опустила голову.
— Не скажу. Дала слово не говорить.
— Ведь эта зала специально оборудована, чтобы пациенты, находясь под воздействием тока, при этом читали книги, смотрели движущиеся картинки и прослушивали звуковые дорожки из эбонитовых пластин граммофонов? А потом, как Давид, стали гигантами мысли. Месье Иноземцев простых работников себе на плантацию не хотел брать? Ему были нужны непременно гении?
— На то ты и тибетский оракул, чтобы все знать, — отозвалась Зои, вставая. Она ушла куда-то, потом вернулась с охапкой пленок.
— Давай лучше посмотрим что-нибудь из самого модного, — предложила она, роняя шуршащую охапку под ножки аппарата синематографа. — Вот, к примеру, «Ужасная ночь» Жоржа Мельеса. Любите Жоржа Мельеса? Или, нет, «Путешествие на Луну». О, нет, я совсем забыла про «Замок Дьявола». Это самая эффектная пленка. Ты должен ее увидеть!
Она выбрала одну из змеек синематографических лент и стала заправлять ее во чрево деревянной коробки. Экран засветился ярче прежнего, появилась каменная стена не то подвала, не то тоннеля. Я решил поначалу, что это лонг-айлендская оранжерея, но нет, то была совершенно другая стена, с уходящей вдаль арочной анфиладой — широкой, просторной, рисунок которой повторялся бесконечное количество раз, будто мы глядели внутрь одного из поставленных друг против друга зеркал. Вдруг из недр этого тоннеля в дыму и огне появилась огромная птица и бросилась прямо на меня.
К стыду своему, я впал в очарование увиденным. И когда эта чертова птица бросилась, я отшатнулся от экрана, едва не сбив со стремянки синематограф. Картинка на стене закачалась, птица исчезла в облаке взрыва, а на ее месте появился человек в плаще, он его распахнул, но лица незнакомца я уже не увидел, экран потух, потому что я, продолжая пятиться назад, задел провода.
Зои хохотала как ребенок, повалившись на пол и обхватив руками живот.
— Ну ты чудак, ха-ха-ха, насмешил, ха-ха-ха, ой, не могу…
Вдруг ее смех прервался. Она замолчала, уставившись на экран, который не был обозначен световым прямоугольником, но тем не менее его можно было разглядеть в темноте, как и человеческую фигуру в плаще, слишком отчетливо выделяющуюся впереди. Картинки синематографа были плоскими, но вдруг они стали выползать из стены, причем без помощи проекционного фонаря и при потушенном электричестве.
Зои отползла назад и спряталась за стремянку с аппаратом. Некоторое время она глядела на неподвижную фигуру, потом стала судорожно соединять разорванные провода.
Экран вновь засветился, появилось прерванное изображение каменного тоннеля, мешающее разглядеть препятствие, возникшее меж аппаратом и экраном. Зои выдернула пленку из проекторного окошка. Теперь синематографический аппарат был просто лампой, и мы совершенно отчетливо увидели живого доктора, прежним манером обмотанного бинтами, с респиратором и огромными круглыми очками на лице, пучеглазо выдававшимися вперед, одет он был в куртку с высоким воротом, просторные брезентовые штаны, заправленные в высокие ботинки, — экипировка гонщика. Как он здесь возник — ума не приложу. Признаться, некоторое время я думал, что это иллюзионный эффект, и даже, подойдя близко, тронул его за рукав. Рукав оказался настоящим.
— Герши, вы, верно, не в своем уме, — проскрипел доктор, заставив меня шарахнуться в сторону. Невероятным усилием воли я не сел на пол вновь — от неожиданности подогнулись колени.
— Ну что тебе надо? — бросила Зои из своего убежища, однако сама не вышла, а напротив, еще больше забилась в угол к генератору. — Зачем ты преследуешь меня? Ехал бы себе в Сиэтл.
— Мне не нужно в Сиэтл. Я не участвую в этих глупых гонках. Я явился сюда, чтобы вразумить непослушное дитя и вернуть его домой.
— Не выйдет, — огрызнулась Зои и выдернула провода из генератора, погрузив все вокруг во тьму. Воспользовавшись тем, что уже зашло солнце и в щель меж досками не били лучи солнца, она сиганула к лестнице — до нас доносились ее глухие торопливые шаги, убегающие вниз и постепенно затихающие. Иноземцев стоял ослепленный. Я видел, как он, до того находясь под светом проекционного фонаря, вскрикнул, едва Зои его потушила, и прижал руки к лицу.
Не дожидаясь, когда доктор придет в себя, я бросился за Зои.
Мы сбежали вниз, стеклянный холл сиял огнями — сквозь щели импровизированных ворот врывался свет, стоял какой-то низкий гул, будто совсем близко работал генератор тока. Я распахнул одну створку. Электромобиль Иноземцева двигался прямо к пандусу. Пустырь вокруг был залит золотым светом электрических фар. Зои отворила вторую створку и смотрела вперед, в глазах застыл неподдельный ужас. Она качала головой вправо-влево, словно отрицая что-то, при этом и не думая посторониться, хотя авто двигалось неминуемо на нас.
— Кто за рулевым колесом? — спросил я.
Зои молчала, не отрывая взгляда. Свет отражался в остекленевших зрачках девушки, делал ее похожей на одну из тех кукол с черными склерами, которые хранились в камере для неудачных моделей.
— Это Давид? Это ваш брат за рулевым колесом? — не унимался я. Казалось странным, что доктор, оставшийся наверху, не сидит внутри своей прекрасной «Сильвер Элен». Но кто еще мог управлять автомобилем? Ведь тогда экипаж его так и не показался гостям Таймс-сквер.
Я успел дернуть девушку за руку, ибо невидимый пилот, похоже, и не думал сбрасывать скорость, он въехал на пандус, сунул нос и два круглых глаза фар внутрь и остановился. Электрический двигатель гудел некоторое время, потом отключился.
Зои бросилась обратно к лестнице, не стала дожидаться, когда из авто выйдет брат — а это был именно он, больше некому. Не двигалась же «Элен» без пилота!
Отец с сыном подали заявку на участие только для того, чтобы не иметь трудностей на дорогах — участников везде и всюду пропускали, не терзали на таможенных заставах и не задерживали досмотрами. Конечно, такое чудо, как «Сильвер Элен», останавливали бы на каждом посту, и каждый шериф каждого городишка, которые мы миновали, почел бы за удачу выпотрошить его, вывернуть наизнанку и не отпустил бы, пока тот не выполнил все его просьбы. То ли дело — участники гонки. Их задерживать было нельзя. Иноземцев нипочем бы не догнал дочь, если бы не обзавелся паспортом участника.
Я как привязанный поспешил за девушкой по лестнице наверх. Я едва нагнал ее, и на последних ступенях мы вдруг сошлись с доктором лоб в лоб. В безумном страхе тот оттолкнул меня с дороги и понесся вниз — напрочь исчезли и хромота его, и старческая немощь. Он был напуган, весь трясся в исступлении. Нам оставалось несколько ступенек, и что же я увидел в зале с кушетками-оригами наверху!
Проекционный фонарь, казалось, сошел с ума, или замкнули провода, соединяющие его с генератором, он то загорался, освещая кушетки, на которых были распростерты люди в больничных бумажных сорочках, то гас, то вновь зажигался, и нашим взорам представала пустая зала — на кушетках никого не было, зато меж ними возвышалась фигура доктора Иноземцева — точно такая же, какую я видел в подвале на Лонг-Айленде. Передо мной являлись то одна, то другая картины. Исчезали больные, появлялся доктор. Из-за постоянных вспышек, мне казалось, он не стоял на месте, двигался, ходил, менял позы, то показываясь лицом, то поворачивался спиной. Я не сразу понял, как такое возможно, и отнес сию новую иллюзию на счет синематографического чуда. Но могли ли технически сотворенные чудеса так напугать доктора? Или же он был ошарашен встречей со своим двойником?
Я запутался. Я запутался и не мог понять, кто есть живой доктор, кто — кукла, что есть реальность, что — духи проектора. И пока я пребывал в недоуменном оцепенении, вглядываясь в наполненное колдовскими фимиамами пространство залы, больница вновь сотряслась от звуков заведенного мотора. Только тогда я заметил, что Зои рядом нет, бросился вниз. Свет фар, который все еще озарял лестницу, стал рассеиваться, угасать, неприятное низкое гудение вовсю работающего электрического двигателя, отчетливо слышимого в ночной тишине, удалялось, исчез нос электромобиля, любопытствующе заглянувший в ворота, — Иноземцев уехал. И, вероятно, Зои была с ним. Одновременно перестал моргать неисправный аппарат синематографа.
Больница потонула в кромешной тьме.
Я остался в ней один.
Внизу удалялся электромобиль Иноземцева, увозя Зои, наверху витали картины прошлого, возрожденные с помощью пленки.
Долго я не мог и пошевелиться, замер на ступенях, судорожно вцепившись пальцами в перила. Наконец совсем перестал доноситься, замер вдалеке звук мотора — электромобиль, верно, успел удалиться на приличное расстояние, сверху тоже воцарилась тишина. Я словно застыл меж двумя мирами, совершенно не зная, как поступить: спуститься ли и отправиться вдогонку за электромобилем, или подняться поглядеть, что за чертовщина погнала доктора вон.
Вдруг кто-то коснулся моего плеча.