«Белокриницкой».
Первым архиереем, поставленным в Белой Кринице для российских староверов, стал симбирский епископ Софроний (Жиров, 11879). Приехав в Россию, он тайно отслужил 19 июня 1850 года первую святительскую литургию в одной из богадельных палат на Рогожском кладбище. Однако Софроний не справился с пастырскими обязанностями, поэтому в 1853 году его сменил архиепископ Антоний Владимирский (Шутов, 1812–1881).
При архиепископе Антонии священство Белокриницкой иерархии распространилось по всей России, его принимали не только поповцы и беспоповцы, но и члены государственной Церкви. Последних в староверии привлекала подлинная свобода христианской жизни, ведь устройство Старообрядческой Церкви разительно отличалось от устройства Церкви официальной.
Во-первых, она управлялась не Синодом, состоящим из чиновников (пусть и в рясах), а Соборами, в которых участвовали не только духовенство, но и миряне. Во-вторых, старообрядческий приход управлялся самими прихожанами, а не консисторией. А в-третьих, староверы, как и древние христиане, сами выбирали себе священников из благочестивых и начитанных мужей.
Старообрядческий поп не был агентом правительства, не зависел от помещика, не жил поборами с верующих. Он был для паствы не только наставником, но и соседом, сродником, знакомцем, живущим одной жизнью с прихожанами.
Историк Н.М. Никольский писал, что после отмены крепостного права в 1861 году десятки тысяч крестьян в разных губерниях (Владимирской, Костромской, Нижегородской, Тверской и др.) переходили в старообрядчество («в раскол»): «Раскол был вообще наиболее близкой и понятной для великорусского крестьянина религиозной организацией. Крестьянин, переходя в раскол, не должен был ничем поступаться, ни в чем не должен был изменять своих религиозных убеждений. Он находил в поповщинской Церкви те же посты, те же праздники, тот же богослужебный чин, только более благолепный, тех же святых, те же молитвы. Но он вместе с тем как будто выигрывал необыкновенно много. Вместо того, чтобы зависеть от попа, попы зависели от него. Он знал, что поп над ним не начальник, а должен служить своему делу, в противном случае должен уходить… Из данника своего прихода он становился участником в решении его дел»[167].
Повсеместное распространение священства Белокриницкой иерархии беспокоило царское правительство. «Раскольники» покушались на один из оплотов самодержавия — Синодальную церковь!
Сам император Николай I, его министры, дипломаты и жандармы были озабочены появлением старообрядческого духовенства. О белокриницком митрополите судачили даже при дворе. Например, жандармский генерал-лейтенант Л.Ф. Дубельт записал в дневнике среди придворных новостей и сплетен: «Раскольничий митрополит, имевший свою резиденцию в Белокрынице, несмотря на требование нашего правительства, до сего времени проживает в Крагенфурте близ Вены и без малейшего за ним полицейского надзора» (запись от 28 октября 1851 года)[168].
Поскольку Николай I считал себя «блюстителем православия» и его «охранителем», то не замедлил предпринять меры против Белокриницкой иерархии. Он не удовлетворился пожизненной ссылкой святителя Амвросия и мечтал о совершенном уничтожении Церкви.
Белокриницкая иерархия была объявлена незаконной, в официальных документах и прессе ее духовенство иначе не именовалось, как «лже-епископами» и «лже-попами». Ни российское правительство, ни Синодальная церковь не признавали «белокриницкую» хиротонию, литургию, крещение, пострижение и брак, Если же старообрядческие священники попадали в руки российских властей, их ожидала страшная участь.
В XIX веке, не только при императоре Николае I, но и при Александре II «Освободителе», и при Александре III «Миротворце», в эпоху, когда жили и творили Федор Достоевский и Иван Тургенев, Петр Чайковский и Модест Мусоргский, Иван Крамской и Василий Перов, старообрядческое священство подвергалось чудовищным гонениям, мыслимым лишь в «темном» Средневековье.
В 1847 году, на обратном пути в Австрию, жандармами был арестован настоятель Белокриницкого монастыря архимандрит Геронтий (Колпаков, 1803–1868). Он приезжал в Россию для извещения верующих о присоединении к Церкви митрополита Амвросия и для сбора денег на обитель.
По императорскому указу Героития заточили сначала в Петропавловской крепости, а затем в Шлиссельбурге. В одиночном заключении архимандрит провел 21 год. Доведенный до сумасшествия, он был переведен перед смертью в один из единоверческих монастырей, где и умер.
А в знаменитой «духовной тюрьме» при суздальском Спасо-Евфимьевом монастыре содержались проповедник Афоний Козьмич Кочуев, некогда предложивший учредить архиерейскую кафедру за границей, и благочестивый мирянин Федор Васильевич Жигарев (1792–1856), привезший в 1847 году на Рогожское кладбище святое миро из Белой Криницы. Здесь же томились четыре святителя: Алимпий (Вепринцев), Аркадий (Дорофеев), Геннадий (Беляев) и Конон (Смирнов).
Архиепископ Аркадий Славский (1809–1889) и епископ Алимпий Тульчинский († 1859) были арестованы в 1854 году на территории тогдашней Турции русскими войсками во время очередной войны. Архиереев обвинили в том, что они служили молебен о победе турецкой армии, и как важных государственных преступников отправили в Россию. Три месяца их держали в Киеве, три месяца — в Москве, подвергая строжайшим допросам.
Затем арестантов определили в суздальскую «духовную тюрьму». Их поместили в одиночные камеры и лишили имен: Аркадий стал секретным заключенным № 1, а Алимпий — секретным заключенным № 2. В камере здоровье владыки Алимпия совершенно ослабло, и он скончался в 1859 году.
В том же году в «духовную тюрьму» был привезен под конвоем еще один узник — епископ Конон Новозыбковский (1798–1884), арестованный жандармами в 1858 году. А в 1863 году в монастырские казематы был заключен епископ Геннадий Пермский (1824–1892).
Святителей обвиняли в «незаконном присвоении священного сана» и в «совращении в раскол», что являлось одним из тягчайших преступлений в Российской империи. Только 8 сентября 1881 года три епископа-страдальца, совершенно лишившиеся здоровья в темных и сырых камерах, были освобождены указом императора Александра III, только что вступившего на престол.
К освобождению архиереев был причастен Л.Н. Толстой. Дважды он пытался через влиятельных родственников и знакомых хлопотать о них в Петербурге. В марте 1879 года писатель обращался к своей двоюродной тетке, графине Александре Андреевне Толстой — камер-фрейлине императорского двора, с просьбой ходатайствовать «за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре».
Толстая через императрицу просила Александра II помиловать заключенных, но неудачно. В апреле графиня сообщала Льву Николаевичу: «Получив ваше письмо, я возмечтала, что сейчас освобожу ваших раскольников. Но вышло иначе. Государь никогда ничего не решает без предварительных исследований, и надо было адресоваться к министрам».
Когда не удалось ходатайствовать через двоюродную тетку, Толстой решил действовать иным образом. Дочь писателя Мария Львовна Оболенская рассказывала об отце: «Он был знаком с тульским раскольничьим архиереем Савватием, а этот Савватий и рассказал отцу о заточенных. Отец же передал его рассказ своему приятелю, тогдашнему тульскому губернатору Урусову (Леониду Дмитриевичу), который, в свою очередь, рассказал об этом министру Игнатьеву. Игнатьев и устроил их освобождение»[169].
Именно по докладу министра внутренних дел Николая Павловича Игнатьева Александр III распорядился выпустить епископов на свободу.
Участь суздальских исповедников вполне могла постигнуть и архиепископа Антония и его преемника, архиепископа Савватия (Левшина, ок. 1825–1898). Оба были объявлены в розыск и только чудом неоднократно избегали рук полиции. За поимку владыки Антония было обещано огромное вознаграждение — 12000 рублей.
Жизнь и служение этих святителей были подобны подвигу апостолов. Постоянно скрываясь от сыщиков, полицейских и жандармов, они тайно совершали хиротонии, иноческие постриги, освящали походные церкви и тайные домовые храмы.
Устройство типичного домового храма — моленной находим у «противораскольнического» писателя Ф.В. Ливанова. Он описывает моленную с походной церковью в доме купца первой гильдии Ивана Петровича Бутикова (1800–1874): «Известно, что в доме (на чердаке) московского купца И.П. Бутикова существует раскольничья моленная со всеми принадлежностями, подобающими храму. Здесь нередко служит обедню раскольничий самозванец-архиерей Антоний (Шутов). И служит не для одного семейства Бутикова, но для всех, кому угодно из раскольников молиться. В моленную Бутикова при совершении в ней богослужения вход беспрепятственно открыт для всех. Моленная имеет аршин 10 длины и аршин 15 ширины. Левая сторона от входа украшена иконами наподобие иконостасов в православных храмах. А на правой стороне три окна, из коих вид на Москву-реку. Отступая несколько от стены, поставлена палатка из розовой штофной материи с восьмиконечным крестом вверху, с царскими дверями и северною дверью из золоченой парчи с розовыми цветами. По сторонам царских дверей повешены на крючках несколько маленьких икон. По правую и левую сторону палатки стоят четыреутольные хоругви на шестах с осьмиконечными крестами. Среди палатки в растворенные царские двери виден престол, покрытый розовою штофною материею»[170].
Власти боролись не только со старообрядческим духовенством. Правительство мечтало навсегда покончить и с «гнездом раскола» — Рогожским кладбищем. Самый чувствительный удар по нему был нанесен при императоре Александре II, когда были запечатаны алтари кладбищенских храмов.