— А ты чего тут командуешь? Я на тебя не работаю, — нарочито громко произнес Корсаков, чтобы и те двое, и мало ли кто еще, отчетливо услышали его слова. — Ты вообще почему исчез? Между прочим, ты должен…
Ганихин резко подался вперед и сказал:
— Ты целку не корчи из себя, не надо. Тебе босс ведь сказал, что это я твое досье собирал, значит, я про тебя все знаю.
— У тебя, дорогой, с головой все в порядке? — грубо спросил Корсаков.
Тот помолчал, взял себя в руки, спросил:
— Думаешь, долго ты будешь живым ходить, если босс узнает, как ты его жену трахал? — снова помолчал, но теперь уже, очевидно, для того, чтобы Корсаков мог понять услышанное, а потом обыденным тоном обрисовал ситуацию: — Обо всем будешь докладывать мне, понял? А уж я буду решать, чем можно волновать босса, а чем нельзя. Понял? — помолчал, похлопал Корсакова по руке. — Не спеши с ответом, Игорек.
12. Москва. 3 января
Конечно, самолетик, на котором они возвращались из Казани в Москву, был не чета азизовскому, но в том ли суть? Ведь сели они в него без толчеи и всяких там проверок, без ожиданий, без ругани в проходах и расположились так, что можно было спокойно развалиться и дремать, не думая ни о чем. Во всяком случае, Корсаков так и сделал.
Видимо, успокоившийся Ганихин вспомнил, что Корсаков работает не на него, а на его босса, а может, есть и в нем, Ганихине, что-то человеческое, но он сам предложил Корсакову подбросить домой.
Правда, «домой» не получилось: по дороге Корсаков вспомнил, что никаких запасов он дома не оставлял, значит, надо или бежать с утра, или сейчас зайти в ближайший магазин.
Нагруженный пакетами, он поднимался по лестнице, когда услышал, как открывается дверь на верхнем этаже и заскулила крохотная собачка — любимица хозяйки квартиры. Корсаков ускорил шаг, не имея никакого желания столкнуться с этой зловредной старухой, быстро открыл дверь, сделал шаг в квартиру, краешком глаза увидел кого-то, идущего по лестнице, и был очень удивлен, услышав сзади:
— Добрый вечер, мой дорогой Игорь!
Корсаков невольно развернулся, стремительно соображая, надо ли бросить пакеты, чтобы принять боевую стойку, но в этот момент человек, подошедший к нему, попросил:
— Ну, так-то уж не надо.
Корсаков удивился, узнав стоящего перед ним Владимира Евгеньевича Льгова, а тот, не сказав ни слова, слегка подтолкнул Корсакова и произнес почти беззвучно:
— Вы проходите скорее, проходите.
Закрыв дверь, Льгов посоветовал:
— А теперь все делайте так, как делали бы, если бы вернулись один, будто меня тут и нет.
— Что случилось? — не понимал Корсаков.
— Сейчас все объясню, — пообещал Льгов. — Вы только окна занавесьте, не зажигая в комнате свет.
— Да что случилось-то? — снова спросил Корсаков, занавешивая окна.
— Пока не знаю, — ответил Льгов, — просто за вами следят, а я не хочу, чтобы меня тут увидели.
— Кто следит? — удивился Корсаков.
— Откуда же я могу знать? — удивился и Льгов. — Знаю только, что минут за десять до вашего возвращения во дворе появились две машины. Выбрали удобные места, потом одна уехала.
Корсаков устало сел за стол и спросил:
— Кофе хотите?
— Кофе на ночь вреден, — вежливо отказался Льгов и присел к столу. — Я, собственно, вот почему приехал, дорогой Игорь Викторович: почему вы при нашей первой встрече не сказали о том, что Ветров убит? Вы думаете, мне постоянно обо всем докладывают из полиции?
Корсаков смотрел на него с удивлением, а Льгов продолжил:
— Ну да ладно. Просто после вашего визита я обнаружил повышенный интерес к моей личности.
— В каком смысле?
— Вопрос о смысле — философский, требующий долгих дискуссий и дающий весьма отвлеченный, неконкретный ответ, — усмехнулся Льгов, — а я просто заметил, что за мной следят, стали слушать мой телефон… — Льгов помолчал, потом продолжил как-то осторожно: — Отправляясь к вам, я не предполагал, что за вами тоже следят, хотел предостеречь на будущее, а тут такие дела…
— Вы думаете, это связано с убийством Леонида Иовича? — спросил Корсаков, не скрывая обеспокоенности.
— Вы ведь письмо Росохватского внимательно прочитали и основные его положения помните?
— Конечно! — подтвердил Корсаков. — Но, честно говоря, не могу поверить, что события тех времен могли бы…
— Игорь Викторович, в моем возрасте скоропалительные поездки в Москву не могут считаться естественным событием, и я проделал этот путь, опасаясь за вас, приехал для того, чтобы изложить вам устно некое собрание тех рассказов Росохватского, о которых я вам уже говорил, понимаете?
Корсаков кивнул, и Льгов продолжил:
— Вы уже поняли, Гордей догадывался, что ему во время следствия довелось познакомиться с Глебом Бокием, но в своих рассказах он его имени избегал, уж не знаю почему. После убийства Кирова Росохватский оказался в лагере, хотя всегда уверял, что никакого отношения к этому убийству не имеет. К пребыванию в лагере он — интеллигент — был совершенно неприспособлен, было ему невероятно трудно, и вот как-то его срочно вызывают к начальнику лагеря. Прибегает наш герой туда, а там по всему видно, что приехало какое-то большое начальство, потому что все вокруг юлой вертелись. Это самое начальство усадило Росохватского за стол и стало с ним беседовать. Услышав голос этого большого начальства, Гордей едва в обморок не грохнулся: это был тот самый «голос из угла»! Но ничего, сдержался, и беседа пошла бойко. Особенно нравилось Росохватскому, что Бокий вопросы задает грамотно и без плебейского хамства. Все это заняло не менее часа, после чего Бокий потребовал организовать обед, причем сказав «нам», то есть Бокию и Росохватскому. Лагерное начальство жалось тут же, по очереди выбегая покурить, боясь уйти надолго, и Росохватский боялся, что после отъезда Бокия ему не миновать наказания. Ушел Бокий точно так же, как и появился, неожиданно. Просто поднялся, попрощался и вышел. На следующий день он снова появился, но уже без лагерного начальства, в сопровождении незнакомца в штатском. Тот взял табурет и уселся у двери, а Бокий отвел Гордея в самый дальний угол.
«Вот что, профессор, — начал он, пугая Росохватского таким обращением, — я не всесилен и отменить приговор суда не могу. Зато могу доверить вам ответственную работу, которая на первых порах сможет существенно изменить условия вашей жизни тут, а при достижении успехов можно будет поставить вопрос о вашем возвращении в Ленинград, скажем, на условиях работы под контролем, понимаете?» Гордей судорожно кивнул. «Вы ведь сейчас работаете по моделированию поведения некоторых заключенных?» — «Да, но это поручение начальства», — торопливо оправдываясь, ответил Росохватский. «Успокойтесь, успокойтесь, профессор, я ни в чем не обвиняю. Просто я думаю, что вы сейчас лишь повторяете те же опыты, которые проводили год назад, верно? Да не стесняйтесь. Вчера вы высказывали очень перспективные идеи. Они все основаны на расшифровке тибетских манускриптов?» — «Да. Вообще было бы интересно заняться сравнительным анализом аналогичных взглядов в восточных учениях в целом. Наверняка там масса совершенно неожиданных подходов». — «Профессор, — мягко перебил Бокий, — я искренне уважаю ваш энтузиазм, но вынужден возвратить вас на грешную землю. Слишком много сейчас проблем, требующих неотложного решения, и тратить силы на сбор новых материалов мы не можем. Если дела пойдут так, как я предполагаю, то у вас появятся сотрудники, ученики, может быть, научная школа. Тогда ставьте любые условия, а сейчас, уж извините, задания давать буду я».
Бокий говорил тихо, ровным тоном, но от последних слов по спине Росохватского побежали мурашки. «Первое задание: подготовьте план работ по внедрению ваших моделей психологического давления в полевых условиях. То есть мне нужно увидеть, как в обыкновенной жизни будут работать эти модели. Сколько времени было затрачено на работу с Николаевым?» — «С Николаевым?» — «С тем, кто стрелял в товарища Кирова», — мягким голосом пояснил Бокий. «Ах… Ну да, конечно… Хотя, собственно, я с ним не работал. У меня был свой участок и свой, так сказать, подопечный». — «Свой? Кто конкретно?» — «Фамилии я не знаю». — «Это естественно, — согласился Бокий и вынул из кармана пачку фотографий. — С кем работали?» — «Вот. — Росохватский ткнул пальцем в одну из фотографий. — Очень примитивная психика и невероятные амбиции, а такое сочетание порождает полную непредсказуемость». — «Да? — удивленно спросил Бокий. — Ну, значит, и хорошо, что мы его потеряли из виду».
Зачем было отбывающему наказание ученому знать, что его «подопечного» просто-напросто пристрелили, когда тот начал всем подряд болтать о секретном задании?
«Так, значит, завтра вы мне утром отдаете план мероприятий. Календарный, с указанием сроков. Весь план должен быть рассчитан на восемь месяцев, не больше. Особым пунктом укажите требования, по каким следует отбирать участников опытов. Вам понятно? Ну, тогда идемте ужинать».
Ели в отдельной столовой. Начальница ее любезно указала Росохватскому: «Ваше место вот за тем столом, номер третий». У выхода из столовой Бокий на немой вопрос профессора, усмехнувшись, ответил: «Сами дойдете, без конвоя».
А после ужина Росохватский застал в лабораторном корпусе миловидную женщину, которая обустраивала одну из комнат, превращая ее в жилую. Там и сама осталась на ночь.
Утром Бокий явился рано, был энергичен, рассиживаться не стал. Взял план, подготовленный Росохватским, пробежал его взглядом, протянул тому же сопровождающему, который был и вчера. Объявил: «Наш молодой товарищ будет с вами работать. Он останется, и вы все ему поясните. Ваша первая и главная задача: подготовить полевое испытание. Вторая, тоже важная: наметить пути отыскания всех материалов, которые могли бы куда-то затеряться во время движения экспедиций уже по территории нашей страны, понимаете меня?»
Росохватский сразу же вспомнил о бумагах, переданных ему Варченко, и едва не проговорился об этом, но вовремя решил, что скажет потом. Тогда, когда замаячит возможность вырваться из лагерного ужаса.