В-третьих, наоборот, Баир действует сообща с родственницей, вслепую используя Азизова, а может быть, и Ганихина. Корсаков вспомнил, как он и сам потерял голову из-за того, что вытворяла в постели Ойлун, и подумал, что Ганихин, кроме того, что «безопасник», еще и мужик, и сексуальным иммунитетом, скорее всего, не обладает.
Отдав много времени обдумыванию второго варианта, Корсаков вознамерился эту тему до поры закрыть. Все варианты сейчас просчитать просто невозможно, а следовательно, и пути развития событий тоже, но решение пришло неожиданно и было выражено простым вопросом: а почему не посоветоваться с Валерой Небольсиным, с которым их познакомили те же самые дела — дело «внука Николая Романова» и дело о «заговоре Ягоды».
Он набрал телефон Небольсина, но, услышав голос, явно принадлежавший человеку, находящемуся «при исполнении», вдруг вспомнил, что, если Льгов прав и за ним следят, то и телефон, конечно, прослушивают. Поэтому, вежливо выслушав ответ: «Валерий Гаврилович сейчас не в офисе», Корсаков неуверенно всхохотнул и сказал что-то вроде «Совсем забыл, что каникулы, извините за беспокойство». После этого воспользовался симкой, которую оставил Льгов, и позвонил уже по личному номеру Небольсина.
Тот обрадовался, спросил, «где находишься», и, услышав ответ, стал отчаянно ругать Корсакова и вызывать его «на природу». Корсаков спорить не стал, вину свою признал и дал слово исправиться в ближайшее время. На вопрос Небольсина, «куда прислать машину», ответил, что сейчас не сможет, а вот ближе к вечеру будет готов. Небольсин поругался еще для порядка, но в принципе вариант одобрил.
Готовясь к выходу, Корсаков долго размышлял, как же Льгов смог проскользнуть мимо «наблюдателей», все еще торчащих во дворе, но понял это, только выходя из квартиры. Он закрывал дверь, когда старуха с верхнего этажа, перегнувшись через перила, попросила:
— Игорек, передай своему дяде, что я всегда буду рада его видеть! И моя Стрелка — тоже!
«Игорек» само по себе уже отдавало патологией. «Стрелка» — злющая беспородная сучка, очередная «любовь» старухи — считала необходимым часть того, что каждая приличная собака предает земле, оставлять в подъезде. Поэтому все тихо ненавидели животное, а заодно и ее хозяйку, которая тоже, кажется, предпочитала не говорить, а лаяться.
А тут — надо же! «Игорек»! Ну Льгов, ну гулеван старый, восхитился Корсаков и от неожиданности применил слово, которое он относил к лексикону аристократии:
— Всенепременнейше!
Старуха расцвела!
Вот и славно!
Теперь оставалось только помотаться по Москве, создавая впечатление активной деятельности, а потом и вовсе оторваться, чтобы отправиться к Небольсину.
Беспорядочные перемещения, кстати говоря, совершенно не мешали думать, и Корсаков перешел к другой проблеме, которая его занимала сейчас, — к «лагерному эксперименту» Росохватского, а точнее, к фамилии того, кто, по рассказу Льгова, помогал в той работе. Фамилия Маслов создавала проблемы. Конечно, эта фамилия не относится к числу редких, и Глеб Маслов вполне мог оказаться просто-напросто однофамильцем, но совпадения настораживали: якобы несведущий Глеб быстро отыскал ту, которую Леша Горошников искал долго и безрезультатно. Глеб привел Корсакова на встречу с Ветровым, но встреча эта привела к последствиям трагичным и запутанным. Корсаков раз за разом перебирал все, что произошло тогда в городе на Неве, пытаясь отыскать хоть какие-то намеки на ответ, но ничего, кроме встречи на питерском вокзале, на ум не приходило. Конечно, речь шла о той встрече, которая произошла после того, как Корсаков «уехал». Маслов и Юля, работавшая у Ветрова, да еще какой-то парень…
Бред какой-то…
Корсаков посмотрел на часы. Пора!
И, совершенно спокойно повертев головой по сторонам, он будто спонтанно вошел в торговый центр, уже наполняющийся людьми. Помотавшись по разным отделам, то перебирая галстуки, то обсуждая с местной девицей ткань, из которой сшиты брюки, а по пути «куда-то» он исчез. Ему было совершенно не важно, от кого он ушел, важен был результат, а желаемый результат был достигнут.
До КПП загородного коттеджного поселка Игорь добирался на автобусе, а в будке, едва он вошел и назвал фамилию, его уже ждал, видимо, помощник Небольсина, который по дороге к коттеджу Небольсина произнес почти «в воздух»:
— Врач требовал в эти дни не беспокоить шефа. Валерий Гаврилович после болезни.
Корсаков хотел спросить, что за болезнь, но не решился: несолидно как-то, будто баба о болячках. Захочет — сам скажет.
Небольсин выглядел бодрым, хотя и немного уставшим. Обнимая гостя, поинтересовался:
— Как дела, чародей пера?
Корсаков, вешая куртку, ответил:
— Как говорится, перо до больницы доведет.
Небольсин, кивнув помощнику, видимо, в сторону кухни, уточнил:
— Ты в каком смысле «перо» упоминаешь?
Оба — выкормыши улиц — знали, что шпана и блатные называют «пером» холодное оружие.
— Да вроде вляпался я, — признался Корсаков.
Кивнув, хозяин уточнил:
— Ты голоден? — А потом изложил программу вечера: — Сейчас в баньку, пока стол готовят, а потом и к разговору приступим.
Правда, сам Небольсин в баньку вошел ненадолго, больше сидел в предбаннике со стаканом чая. На вопрос Корсакова ответил коротко, с недовольством:
— Да приболел я тут, так сейчас все оберегают.
На что вышедший вместе с Корсаковым банщик невозмутимо заметил:
— Зря ты так, Гаврилыч, потому что оттуда, — он повел бровями кверху, — дороги нет.
Разговор начали только в кабинете Небольсина. Слушал он внимательно, ничего не записывая, но, как потом стало ясно, запоминал все до мелочей. Выслушав, констатировал:
— Насчет диссертации — это блесна, и ты ее заглотил.
— Думаешь, блесна? — огорчился Корсаков.
— Боюсь, что до настоящего времени ты еще не понял сути! — сказал Небольсин.
— Можешь без загадок? — слегка обозлился Корсаков.
— Пока не могу, — с сожалением пожал плечами Небольсин. — Пока и сам не все понимаю, потому и предостерегаю…
— Предостерегаешь?
Небольсин усмехнулся:
— Азизов такой же Азизов, как я — Джигарханян. Правда только то, что он — Тимур. Это — от рождения. Тимур Борисович Макаров. Отец у него русский, мать — на четверть узбечка, и — все! Никакой Евразии. Сменил отчество и фамилию в начале века, когда начал расти. Причины и основания этого процесса — смутные, говорят, активно стал работать с этническими группировками… — Небольсин помолчал и пояснил: — Пойми, Азизов не тот человек, которым можно интересоваться…
Он развел руками, но в его последних словах и интонациях переплелись и злость, и какая-то опаска.
— Сильно заматерел? — поинтересовался Корсаков, потому что ему такое положение нравилось все меньше и меньше.
— Это как смотреть, — ушел от ответа Небольсин. — Стал он, сменив отчество и фамилию, «евразийцем».
— Слушай, Валера, а кто это такие, если всерьез, без дураков?
— Без дураков у нас теперь даже рыбу не ловят, — хохотнул Небольсин. — Если серьезно, они и сами толком не могут договориться между собой, что такое «евразийство». Я тоже пробовал понять, но… — Небольсин повертел рукой в воздухе. — Этакое интеллектуальное движение из Евразии в Азиопу, — пошутил он.
— Что-то вроде одной из постсоциалистических теорий взбесившихся доцентов? — повторил Корсаков где-то услышанную фразу.
— Ну почему «постсоциалистических»? Это более давнее.
— С присоединения Средней Азии? — высказал версию Корсаков.
— Ну, как тебе сказать? — задумался Небольсин. — Ты слышал такую фамилию — Платов?
По какой-то странной прихоти Игорь вспомнил, как много лет назад смотрел еще на кассете для видика запись спектакля «Левша» в знаменитом в свое время театре Ленсовета. По ходу действия надо было Левшу, подковавшего блоху, сопровождать в Англию. Тогда и появлялся малоизвестный тогда Петренко — Платов, который бодро отчеканил деталь биографии: «Из простой крестьянской семьи». На что царь ему отвечал: «Потому и не поедешь, что из простой крестьянской!»
Именно эту фразу о «семье» Корсаков и воспроизвел, отвечая на вопрос Небольсина, но тот шутку не принял:
— Он не из крестьянской семьи, а из казачьей семьи. В те времена сын генерала тоже не мог стать маршалом. Ну да не в том суть. Платов нам с тобой интересен тем, что был назначен императором Павлом ответственным за совместный с французами поход в Индию.
— Чего? — невольно удивился Корсаков.
— Того, — улыбнулся Небольсин. — Наполеон, на которого вся монархическая Европа зубы точила, ухитрился договориться с Павлом о походе в Индию. У Наполеона-то идея фикс была — поставить Британию на колени, и завоевание Индии он считал лучшим средством для этого.
— Не слышал, — признался Корсаков.
— Не страшно, — утешил Небольсин. — Тем более что поход так и не состоялся: Павла шлепнули свои же дворяне, так сказать, соль земли Русской. Ухайдакали царя-батюшку прямо в его же покоях, а сынок евонный, Сашенька, сразу же от страха и объявил: при мне все будет как при бабушке. А что при бабушке, при Екатерине-то Второй, было? Золотой век дворянства.
Небольсин замолчал и сидел хмуро. Видимо, не только безвременная кончина императора Павла печалила Валерия Гавриловича.
Он поднялся, достал из шкафа бутылку коньяка, плитку шоколада.
— Давай выпьем по чуть-чуть да пойдем прогуляемся.
Вечер уже вступил в свои права, но прекрасно смонтированное освещение делало снежную равнину почти солнечной. Снег поскрипывал под ногами, воздух вторгался в легкие, казалось, без малейшего усилия с их стороны, и вообще все окружающее радовало просто так, без всякого повода. Едва они вышли за пределы поселка, Корсаков хотел что-то сказать, но Небольсин его опередил:
— Интересную мне историю на днях рассказали. У приятеля моего еще по прежней работе двоюродная тетка есть, добрейшей души человек. Да, так вот, тетка эта от рождения глухонемая, но не совсем, а частично. То есть она немного слышит и немного говорит. Понять трудно, конеч