Her weapons were her crystal eyes…
— неслось с «концертной площадки».
Making every man a man…
Black as the dark night she was…
Got what no-one else had…
Солистка сделала шаг вперед, оседлав микрофоную стойку, как ребенок деревянного коня. И бедрами начала выделывать такие кренделя, что мало кто смог бы вытерпеть пытку. Ведь вроде для всех она это вытворяла, но ни для кого конкретно.
— А вкусненьким можно было бы и поделиться, — сказал в пространство сержант Кудлатый. — Западло в одиночку-то сладкое жрать… — Где женщины, там до ссоры недалеко.
— Брось, Витек. Ты ж знаешь, что Валера сам не свой до сгущенки. Пусть порадуется напоследок. Ему скоро на дело идти. — После того, что бойцы видели на импровизированной сцене, неожиданно спокойный голос сработал не хуже ушата холодной воды в летний день. И — что удивительно: сказано было тихо, а все услышали.
Мегатонники обернулись. Неизвестно как, неизвестно когда, не оставив за собой даже цепочки следов, среди них оказался тринадцатый обитатель объекта У-18-Б — высокий худощавый блондин в накинутой на плечи зеленой фуфаечке. Аккуратно поддернув брюки, он примостился на краешке бревна. Откинул со лба непослушную прядку волос. Зевнул.
— Толян! — воскликнул Кучин, невольно притоптывая ногой в такт движению бедер солистки. — Здорово! «Спрайту» будешь? По случаю!
— Лучше чайку горяченького налейте, — попросил прапорщик Анатолий Хутчиш. — Что у вас тут за дискотека? Спать не даете.
— Товарищ генерал поздравляет нас с Рождеством!!! — объяснил Шикин, передавая Хутчишу исходящую паром эмалированную кружку.
— А! Ну-ну. — Хутчиш кружку взял, неторопливо обернулся и, не вставая, кивнул Евахнову: — Здравия желаю, товарищ генерал.
Генерал засопел. Будь его воля, он сгноил бы ни в грош не ставящего начальство наглеца на нарядах вне очереди. Но знал генерал, что этот обуревший прапор ему не по зубам. Да что там ему, — сам министр обороны как-то объявил Хутчишу десять суток «губы», а на следующий день примчался самолично извиняться. Не просто извиняться — перед строем!
На третьем глотке сгущенки Зыкину в рот полезла какая-то инородная пакость. Мысленно выматерившись — даже сгущенку нормально варить разучились, уроды! — он подцепил пальцами кусочек обслюнявленной полоски, потянул наружу, но потом передумал и незаметно затолкал обратно.
Shizgara! Yeah, baby shizgara!
I'm your Venus! I'm your fire!
At your desire!
Well, I'm your Venus! I'm your fire!
At your desire!
Wow!..
A-aa-aa-aa!
— Товарищ генерал, разрешите обратиться! — решил разрядить обстановку сержант Кудлатый. У него бабушка была армянка. — А танцы будут? Ну, в целях близкого ознакомления с творчеством вокально-инструментального коллектива… — И подмигнул с той долей панибратства, которую генерал еще мог позволить.
И кончилась песня. И снова вроде бы забарахлила техника у девчат. Может, падающий снег закоротил контакты? Девицы-красавицы словно чувствовали, что их пожирают глазами. Такие позы принимали, так томно выгибали спинки, что у бойцов пот на лбу проступил.
— На его месте я б туда не совался, — задумчиво протянул Кучин, наблюдая, как полковник Авакумский, скользя по льду, бежит к замолчавшим девушкам, чтобы объявить следующюю песню.
— Ну так и предупредил бы, — логично посоветовал Кудлатый. Из ансамбля ему больше всего нравилась та, что за ударными. Егоза.
— Нефиг. Сам понимать должен, что не в обычную вэ-чэ погостить приехал. Что здесь даже дышать сторожко надо, не то что бегать… Эй, Синдерелла, ты куда?
— Отолью пойду. — Зыкин поднялся с бревнышка и отошел за елку, подальше от ушлых сотоварищей. Оглядевшись — не подглядывает ли кто — он вновь подцепил краешек постороннего предмета в банке и стал вытягивать бумажную ленточку — точь-в-точь как телеграфная.
«СОВЕРШЕННО СЕКР…» — меленькими буковками в одну строку было напечатано на ней; дальнейший текст скрывался под слоем сгущенки. Зыкин сунул конец в рот и принялся обсасывать с ленты сгущенку.
«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, — гласила очищенная надпись. — ПО ПРОЧТЕНИИ УНИЧТОЖИТЬ. БОЕВОЕ ЗАДАНИЕ. АНАЛИЗ РЕЗУЛЬТАТОВ ПРОВЕДЕННЫХ…»
Лента была длинной. Зыкин в задумчивости почесал репу. Он надеялся, что дали добро его рапорту с Чечней, а оно, видишь как, повернулось.
Нет, то не забарахлила техника, то пришел черед следующего номера концертной программы. На последних шагах полковник Авакумский поскользнулся окончательно, и быть бы ему в горизонтальном конфузе, но первая среди красавиц, солистка, выступила навстречу, лихим движением головы откинула иссиня-черную гриву волос за плечи и ловко, хоть и вслепую, подхватила полковника. И возложила его левую руку на крутое бедро, а правой доверила свою ладонь.
Полковник опешил. Полковник никак не ожидал, что его пригласят, но подобрался и втянул живот.
А далее началось танго на снегу. И загипнотизированные волшебным действом дали закружились вокруг танцующей пары. Все быстрее вписывались в водоворот кочки и проруби, ледяные исполины и полоска леса на далеком горизонте.
И казалось, будто не гитары рождают музыку, а музыка сама возникает внутри каждого из зрителей. И сердца суровых мегатонников подхватили жаркий ритм знойного танца.
И снег стал горячим, превратился в опадающий цвет акаций, пусть не развевалась мантилья, не стрекотали кастаньеты…
Empieza el llanto de la guitarra.
Se rompen las copas de la madrugada!
Empieza el llanto de la guitarra!
— Как думаешь, Толян, учебная тревога намечается или настоящая? — спросил Кучин и покосился на генерала, ошивающегося в опасной близости от замаскированного компьютера. В прошлое свое посещение генерал обыскал каждую пядь островка, но компьютер не нашел, был невероятно зол и заявил на подъеме флага, что он не он будет, если не изобличит того разгильдяя, который «спекулирует золотом и вынуждает Центробанк ради пополнения золотовалютных резервов девальвировать рубль».
Хутчиш пожал плечами.
— А что, будет тревога? — поинтересовался вернувшийся к костру Зыкин, вытирая липкие пальцы горстью снега. Ему было больно смотреть, как солистка танцует с другим.
Одна из гитаристочек подбросила белую розу, роза несколько раз перекувырнулась в воздухе. Полковник, завершая очередное па, наклонил исполненную грации партнершу, и та поймала цветок зубами, словно не закрывала траурная ленточка ее глаза от окружающего мира. И еще быстрее понеслись по окружности проруби, ледяные истуканы и кочки, сливаясь в сплошные линии. И снег превратился в соль.
Es inutil callarla.
Es imposible callarla!
— Молчать, салага, когда дедушки беседуют, — отшил Зыкина Кучин, а Хутчиш терпеливо пояснил:
— Валера, ты вертолет видел?
— На котором генерал прилетел? Ну, видел. — Большая снежинка села Зыкину на ресницу и растаяла. Горькая, как слеза.
— И что в нем было необычного?
Llora monotona como llora el agua,
como llora el viente sobre la nevada!
— слова, слетающие с лиловых губ, припечатывались каблуками танцующих к горькому снегу.
— Я ж говорил — салага, — буркнул Кучин из-под опущенного лба, продолжая украдкой следить за генералом. Нет, пронесло и на этот раз. Евахнов ничего не заподозрил и захрустел снегом дальше.
Словно только эта четверка — генерал и три мегатонника — не попала под чарующую силу танца. Остальные бойцы уподобились ледяным истуканам, кто с чашкой стынущего чая в руке, кто просто с открытым ртом…
Es imposible callarla.
Llora por cosas lejanas!
Ритм танца пульсировал в висках. Нервный и тревожный, скрывающий неведомую угрозу и заставляющий внимать этой угрозе с покорностью агницев. Перец и шафран хрустели на зубах.
В поднятом танцующей парой вихре кружилось низкое небо, жирным мазком живописца обжигала зрачки волнующаяся грива девичьих волос. И лепестки белой розы трепетали, как оперение пущенной из лука стрелы. И под расстегнутой на две верхние пуговицы шинелью полковника можно было углядеть вместо гастука концертную бабочку цвета хаки.
— Погоди, Илья, — отмахнулся Хутчиш и вновь повернулся к Зыкину. — Валера, это «Ми-8мт» был?
— Ну. — Под взглядом десятимегатонника молодой боец чувствовал себя очень неловко. Но то был не страх.
— Аналог гражданского «Ми-17», зеленый, с российским флагом на борту, ракетные установки «УБ-16» на балочных подвесках, экипаж три человека, двадцатидвухместный, грузоподъемность четыре тонны или три тонны на подвеске?
— Ох ты, мать моя женщина… — До Зыкина наконец дошло, почему ребята устроили партер так далеко от сцены. Он посмотрел в ту сторону, где скрылся вертолет, потом перевел взгляд на концертную площадку.
Смуглые пальцы терзали струны гитар, как зубы пантеры горло неспасшейся лани.
— Понял наконец? Молоток. — Не дожидаясь ответа Хутчиш поднялся. — Ладно, ребята, пойду вздремну. Сами справитесь или, может, пособить?
— Да ладно тебе, Толян! — сплюнул Кучин, словно ему на язык что-то попало, и удивленно попытался заглянуть внутрь банки сгущенки. — Не в первый раз. Помнишь, как к вентиляционной трубе на У-17-Б автралийцы подсоединили контейнер с мухами це-це… А ты рот закрой! — это уже Зыкину.
— Что ж теперь будет? — Зыкин непроизвольно сжал ни в чем не повинную, бедную банку, вминая стенки внутрь.
Да, прав был старшина Кучин: очень многому еще придется научиться рядовому Валерию Зыкину, прежде чем он станет полноценным мегатонником. Ведь это так просто: вертолет привез генерала и концертную бригаду, привез и должен увезти. Так зачем нужны ему пусковые установки на, не много не мало, шестнадцать ракет?!. Если б только для обеспечения безопасности груза, тогда б это были многоцелевые ракеты, а не класса «воздух — земля»…