Браслет и веер
На следующее утро Пуаро направлялся завтракать, когда его остановила Айви. Рядом с ней был Хоппи. На этот раз он не пытался лизнуть Пуаро в лицо и казался подавленным.
– Где тетя Аннабель? – резко спросила Айви. – Что вы с ней сделали?
– Разве ее нет в доме? – спросил в ответ Пуаро.
– Нет. Она взяла один из автомобилей и куда-то уехала, оставив Хоппи дома, – а такого никогда не бывало. Вообще никогда. И она ни слова не сказала маме. Вы ее чем-то огорчили?
– Oui, c’est possible[39], – с болью в сердце ответил Пуаро. – Иногда для спасения жизней приходится задавать неприятные вопросы.
– И чьи жизни необходимо спасти? – спросила Айви. – Вы хотите сказать, что тот, кто убил дедулю, будет убивать снова?
– Вне всякого сомнения, убийство было спланировано.
– Речь идет об одной жизни или о нескольких? Вы сказали «жизни».
– Мадемуазель! Sacre tonerre!
– Что такое? Вы выглядите так, словно увидели призрак.
Пуаро открыл рот, но не сумел произнести ни звука. Его мысли неслись так быстро, что он не успевал облекать их в слова.
– С вами все в порядке, мистер Пуаро? – с тревогой спросила Айви. – Неужели то, что я сказала, вас напугало?
– Мадемуазель, вы сказали то, что мне невероятно помогло! Пожалуйста, ничего больше не говорите некоторое время. Мне нужно проследить логику теории, набирающей силу в моей голове, чтобы убедиться, что я прав. Я должен быть прав!
Айви стояла, скрестив руки и смотря на него, пока он складывал в уме кусочки головоломки. Хоппи, все еще остававшийся рядом, также вопросительно уставился на Пуаро.
– Благодарю вас, – через какое-то время сказал Пуаро.
– Ну? – спросила Айви. – Вы оказались правы?
– Да, я думаю.
– Замечательно! Я с нетерпением жду возможности выслушать вашу теорию. Свою мне так и не удалось придумать.
– Даже не пытайтесь, – сказал Пуаро. – Ваши предположения будут основаны на полностью ошибочных предпосылках, а потому вы потерпите поражение.
– А что значит «ошибочные предпосылки»?
– Все в свое время, мадемуазель. Всему свое время.
Айви скорчила гримаску – смесь разочарования и восторга.
– Полагаю, мама рассказала вам о ссоре, которая случилась в тот день, когда умер дедуля? – Она улыбнулась. – Теперь вы знаете о моих ногах, подобных стволам деревьев. И мама наверняка вас предупредила, чтобы вы ничего мне не говорили, опасаясь, что я снова ужасно расстроюсь.
– Мадемуазель, если мне позволено высказать свое мнение, вы очень симпатичная девушка, и у вас все в порядке с вашими формами и размерами.
– У меня шрамы, – сказала Айви, показывая на свое лицо. – Но в остальном я с вами согласна. Я нормальный, здоровый человек, и меня это вполне устраивает. Мама считает, что я должна стремиться быть не шире ершика для чистки бутылок, а еда – ее пунктик. Она ест неправильно. И так было всегда. Вы заметили вчера за обедом?
– Боюсь, что нет, – ответил Пуаро, который был слишком занят поглощением вкуснейших блюд.
– Она кладет в рот маленькие кусочки разной еды, а потом неохотно их проглатывает, словно принимает прописанное врачом лекарство, и большую часть времени тыкает свою тарелку вилкой, словно то, что там лежит, плетет против нее заговор. Мама думает, что я обижена на нее из-за того, что не в силах слышать правду о своих ужасных ногах. Какая чепуха! Я абсолютно довольна своими ногами. Меня огорчает, что мама смотрит на меня и видит только массу физических недостатков. И ее лживость также меня бесит.
– Ваша мама говорит неправду? – спросил Пуаро.
– О, она не выносит правды. У мамы на нее аллергия. Она готова сделать или сказать все, что угодно, лишь бы они с Тимми были довольны – я думаю, она считает, что в этом состоит ее материнский долг, но время от времени крупицы правды пробиваются наружу, и когда такое случается, она все переворачивает с ног на голову, отрицая очевидное. Я никогда ей не верю, если она говорит, что я красивая. Я знаю, что она врет. Ей следовало бы признать, что ее вполне бы устроило, если б я заморила себя голодом, став худой, как щепка. Но она лжет и лжет о том, что любит меня такой, какая я есть, а себе говорит, что таким способом доставляет мне радость.
Айви говорила задумчиво, она просто анализировала то, что есть, и в ее голосе полностью отсутствовала обида. «Похоже, – подумал Пуаро, – она куда более счастливая и стойкая женщина, чем ее мать и тетя».
– Дело в том, что можно пытаться отрицать правду, но она все равно выйдет на свет. Я не думаю, что мама рассказала вам о том, как подарила мне веер. – Айви рассмеялась. – На нем изображена темноволосая женщина, и мама сказала: «Смотри, как она на тебя похожа, Айви. У нее такого же цвета волосы и платье». Но у женщины на веере была самая тонкая талия из всех, что мне доводилось видеть! А я собиралась на танцевальный вечер и надела привлекающее внимание черно-красное платье, которое, как я теперь понимаю, не очень мне подходило и выглядело бы намного лучше на женщине с более стройной фигурой, но меня не волновали такие мелочи. Мне очень нравилось то платье. Однако мама не могла этого вынести, потому что оно подчеркивало мою талию – и тогда она решила выказать мне неудовольствие, завуалировав его под подарок. Наверное, рассчитывала, что, глянув на женщину с веера, я замечу, как она отличается от меня, и тут же пойму, что мне просто необходима осиная талия.
– Ваша мать сказала мне, что подарила вам еще и браслет, – сказал Пуаро.
Айви кивнула.
– После смерти дедушки. Я бросила на него один взгляд и подумала, что не смогу надеть его на свое запястье, даже если буду пытаться в течение ста лет. Он принадлежал маме и прекрасно ей подходил, но не годился для девушки моей комплекции. Однако оказалось, что браслет подошел, хоть и с некоторым трудом. Я недавно его надела; впрочем, не думаю, что буду носить. Я хотела, чтобы мама хотя бы раз увидела его на мне. Я знаю, она все еще переживает из-за того, что нанесла мне обиду, позволив узнать, что мечтает видеть меня более стройной, и хотела показать, что простила ее. Она такая, какая есть, и тут ничего нельзя сделать. А я в своем гневе была ужасно несправедлива к ней. Мама любила браслет и веер и никогда бы с ними не рассталась – если бы не отдала мне, а я обвинила ее в том, что она дарит мне старые вещи, не желая тратить на меня деньги.
Айви грустно улыбнулась.
– Я ничуть не лучше ее, мистер Пуаро. Я думаю, важно понимать, что твои близкие и дорогие люди не идеальны. А если человек не может это принять… он ступает на дорогу, ведущую к безумию.
«Ни один человек не идеален», – мысленно согласился с ней Пуаро. С другой стороны, головоломка и ее решение, после того, как все, даже самые маленькие фрагменты укладываются в схему…
– А известно ли вам, мадемуазель, что ваш дедушка намеревался изменить завещание, но умер до того, как успел это сделать?
– Нет. – В глазах Айви появилось сосредоточенное выражение. – И как он собирался его изменить?
– Адвокат и ваша мать сказали мне, что он намеревался вычеркнуть мадемуазель Аннабель из завещания.
– Но почему он решил так поступить? – спросила Айви. – Тетя Аннабель – добрый, бескорыстный, достойный человек. Таких, как она, совсем немного. Я далеко не всегда бываю доброй. А вы, мистер Пуаро?
– Я стараюсь, мадемуазель Айви. Очень важно стараться.
– Но… это не имеет смысла, – пробормотала Айви. – И просто не может быть правдой. Дедушка всегда больше любил маму, но он никогда бы не стал так явно демонстрировать свои предпочтения. К тому же он не хуже меня знал, что тетя Аннабель никому и никогда не причинила вреда. Я всегда считала, что он чувствовал себя виноватым из-за того, что она его раздражала, потому что не делала ничего, чтобы заслужить такое отношение.
– Я должен задать еще один вопрос, мадемуазель, – сказал Пуаро. – Он покажется вам странным, и я заранее приношу извинения, если он огорчит вас.
– Он о стволах деревьев? – спросила Айви.
– Нет. Он касается вашего покойного отца.
– Бедный папа.
– Почему вы так говорите?
– Я не знаю. Не думаю, что мама сильно его любила. О, она безупречно играла роль хорошей жены, но ее сердце было свободным. Она могла любить его больше, будь она честной с самого начала. А вместо этого их отношения развивались по обычной схеме: она пыталась вести себя так и говорить то, что, по ее мнению, сделало бы его счастливым, но в результате оба не были довольны своей жизнью.
– Она обманывала его в каких-то определенных вопросах? – спросил Пуаро.
– Нет, все гораздо хуже, – сказала Айви. – Она обманывала его в каждодневной жизни. Мама невероятно умна, вы же знаете. Отлично организованна, хитроумна и способна на многое. Она склонна считать, что все должно быть, как она хочет. При таком отношении препятствия на ее пути часто попросту исчезают. Точнее, я бы сказала, что так стало после смерти папы. Он мог волноваться из-за мелочей и постоянно повторял, что им не следует делать то или это, потому что у них не получится – покинуть Комбингэм-холл, к примеру, чтобы устроить собственный дом. Мама хотела, а папа нет, и она делала вид, что согласна с ним. Но знала, что у нее все прекрасно получилось бы, если бы ей представился шанс, и эта мысль постоянно ее мучила. Ей бы следовало сказать ему, что нельзя быть таким глупым, вместо того чтобы потворствовать его робкому отношению к жизни. Я полагаю, его смерть стала для мамы облегчением.
– Она говорила о том, что испытала облегчение?
– Боже мой, нет. Она бы скорее умерла, чем призналась. Она действительно невероятно умна. Мама получает огромное удовольствие от того, что стала за все отвечать и может принимать собственные решения после смерти папы – однако ни разу не сказала: «Какое облегчение, я теперь свободна!» – как поступили бы многие на ее месте. Нет, подобных слов мама никогда не произнесла бы вслух.