Я прилегла на горке садовых шезлонгов, сгруженных в дальнем конце гаража, и первым делом внимательно пересмотрела фотографии, что отдала Воронцова. На первом снимке были снова мы трое. В центре я, слева Алла, справа Максим. Они обнимали меня за плечи, и все мы лыбились в объектив, щуря глаза.
На втором общем снимке запечатлена детская тусовка с ростовыми куклами-аниматорами. Под ногами разбросаны конфетти и какая-то куча-мала из детей. На следующей фотке мои мама с папой. Я никак не могла оторвать от них взгляд. Папа больше никогда не улыбался так открыто за все последние восемь лет, а глаза мамы не смотрели на мир столь дружелюбно и прямо, а не как сейчас, словно видит меня и реальность сквозь ночные кошмары.
Сунув фотографии в карман, я включила видео «Внутреннее устройство электросамоката». Под бубнеж механика я унеслась в долину грез, где не было места сновидениям… только звукам, эху и музыке: кама-кама-кама-кама-кама-Ка-ми-лия… ю кам энд гоу, ю кам энд гоу…
А может, так гаркали журавли?
– Кир… Кирыч? Ты спишь?
– А?.. – подскочила я.
– Это я, Максим. Ты уснула. В гараже, – вытянул он руки, чтобы я не грохнулась, и придержал меня за плечи. – У тебя тут выпало из кармана, я подобрал.
Он протянул фотографии, сняв на телефон ту, где мы втроем.
– Твоя мама отдала их мне.
– Я помню эту пушистую кофту на тебе. И косынку.
– Не прикалывайся, – отобрала я фотки. – Кое-что я даже рада забыть. И эта кофта в списке.
Я поднялась с горки шезлонгов и, зевая, направилась к инструментам, делая вид, что собираюсь заняться работой. Перекладывала наждачку, отвертки, подключала паяльник.
– Кирыч, поговорим?
– О чем?
– О нас.
Остановив мои руки, что рандомно тасовали отвертки и гаечные ключи, он лизнул палец и медленно провел по моей коже над бровью, заметив:
– Испачкалась машинным маслом.
– Нет никаких «нас», Максим. Все нормально, – убрала я его руку со своего лица. – Мы разыграли сценку, чтобы вывести Аллу из тоннеля. Это такой прием, когда человек в шоке.
– Откуда?
– Один психолог так маме сказал. Впадая… ну в то, во что они впадают, люди видят только себя и свою боль. Они находятся в тоннеле. И могут делать только то, что делают. А шок, он разбивает стены тоннеля. И они… ну…
– Психи…
– Ментально особенные, – поправила я, – очухиваются.
– Алка не обижается на «психа». Ей нравится. «Нормальные» они везде, – окинул он взглядом газонокосильщика, мойщика окон, водителя Женю, а потом и меня, – я и на себя посмотрел, – подмигнул он, – а таких, как Алка, – единицы. Ей нравится быть единицей, а не кучей нулей после.
– Передай ведущую цепь, – вернулась я с паяльником обратно к разобранной раме и мотору самоката. – Вон ту длинную штуку, как бусы байкера.
Я вытянула руку, стоя к нему спиной, и не сразу поняла, что, вложив цепь, он накрыл мою ладонь своей.
Слова Максима прозвучали совсем близко от моего затылка:
– Тот поцелуй. Он стал шоком не только для Аллы. Но и для меня. И, – приблизился он, – это был приятный шок.
– Максим, – вытянула я цепь, распутывая наши пальцы, – ты студент.
– То есть? Это главная проблема?
– Нет. Ну ты… сын крутого олигарха, у тебя свой дом, даже домина с кучей домиков поменьше.
– Еще вилла. На океане. На собственном острове, – скорректировал он мой учет.
– И три тачки, – прикинула я в уме.
– Шестнадцать, – прибавил он в колонку дебета.
– Остальные на острове?
– Там другие шестнадцать. Слушай, – торопливо обогнул он меня, отводя в сторону паяльник, – ты… особенная, просто знай это. Ты настоящая. Живая, самокаты чинишь. Я никогда таких не встречал. А как ты шарик шпагатом отбивала! Думал, приедет зазнайка, которая посмеется над Аллой и сбежит из нашего дома через сутки. Ты смешно шутишь, ты заботливая, а я… я просто придурок вообще-то. Это правда.
– Про придурка?
– Про то, что ты нравишься мне. По-настоящему. Ну и про придурка тоже.
Я зажгла паяльник, опуская на глаза маску.
– Двести пятьдесят градусов, Макс. Если не хочешь бесплатного шрамирования, отойди. И глаза закрой.
– Я закрываю их только при поцелуе, – опустил он мою руку в перчатке и ни капли не дернулся от жала лампы. – И плевать мне на предков, на сестру, на Костяна. Я целовал тебя не притворяясь. Это правда, – произнес он с особым нажимом, – правда, Кира. Ты мне очень нравишься.
Я вспомнила идеальный пазл наших с Максимом душ, не зная, что ему ответить. Не понимая, почему я торможу.
– Ты пойдешь со мной на вернисаж? – спросил он снова.
– Ладно, – кивнула я, – если пообещаешь не орать на Яну с Аллой. Алла плакала из-за тебя. Это было грубо, Макс. Швыряться в нее скорлупой.
– Грубо? – переспросил он так, словно я сказала, что слово «пожалуйста» причислено к ругательствам. Но быстро согласился: – Да, грубо. Этого не повторится.
Брови его насупились, морщины на лбу выперли, он говорил через силу, еще и кулаки сжимал, но чем была вызвана столь резкая смена настроения, я не понимала.
– Ты чего? – подошла я, пытаясь его растрясти. – Тебе не жаль Аллу? Совсем?
– Мне жаль, Кирыч. Мне очень жаль. Очень, – отвечал он металлическим тоном, не в силах достоверно изобразить раскаяние.
– Тогда не пой песню про камелии. Неважно почему, но Алла плачет из-за этих цветов.
– Еще бы, – закатил он глаза.
– А если соврешь, – я снова зажгла паяльник, – сварю твои скорлупки вот этим.
Макс ушел, а я не торопилась с ремонтом, надеясь застать Костю и предупредить его про тень, которую видела утром в его комнате, но Костя нашел меня первым, заглянув в распахнутое окно гаража, внутри которого я работала.
– Не забудь поставить перемычку на ЕВС для электронного тормоза, – подсказал он.
Я дернула паяльником.
– Не боишься, что я выколю тебе глаз, когда вот так подкрадываешься?
– Поэтому все инженеры носят очки, а не контактные линзы, – улыбнулся Костя, поправляя свои. – Что-то случилось?
– Кое-что… – поволокла я его прочь как можно быстрее.
Я убежала из гаража босиком и в перчатках, в которых занималась сваркой. Мы свернули несколько раз, оказавшись возле пруда с плавающими в воде белыми карпами в оранжевую крапинку. Недалеко от пруда я увидела дом с белой башней, который Костя назвал домом свиданий Максима.
– Макс что-то выкинул? Или Алла? Или кто? – Теперь он встряхнул меня за плечи. – Ты бледная и дрожишь. Что произошло?
– Много кое-чего. Во-первых, кто-то был в твоей комнате, потом Алла плакала, Воронцова чуть меня не задушила, а еще символ со смертью на куклах и карты смерти, Максим с предложением…
– Руки и сердца? – вспыхнули его щеки, и я почувствовала, какими горячими стали пальцы, все еще державшие меня за руки.
– Ты выбрал самое важное из списка случившегося? Про Макса?..
– Хорошо, – ответил он, медленно стягивая с моих рук дубовые сварочные перчатки, – давай сначала. Кто был в моей комнате?
– Тень. Я заглянула в замочную скважину и увидела тень, а потом Геката, и ночная бабочка… и все исчезло.
– Дальше. Почему Алла плакала?
– Это все Макс. Я попросила его перестать придираться к девчонкам, швыряться в Аллу скорлупками. Он начал петь песню, ну эту, знаешь, вот эту: кама-кама-кама-кама-кама-Ка-ми-лия…
– Тут сложнее. А потом?
– Я пошла на завтрак к Воронцовой. И показала ей фотку.
Достав из кармана, я вытянула ему снимок, подсказывая:
– Переверни.
– Это прицел, – сразу ответил Костя, – оптический прицел. Линии к центру уменьшаются для удобства захвата цели.
– Прицел? Как в пистолете?
– Как в винтовке.
– Алла рисовала такие куклам. На лбах. И теперь на двери ее спальни новое уравнение. Воронцова сказала, их следователь изучал. И в некоторых она записала ДНК людей, которые оказались убиты. Следователь назвал эти штуки «картами смерти». Чья-то смерть зашифрована в ее новом уравнении, Костя! Прямо на ее дери. И нет, – скрестила я руки, под его пристальным взглядом, – я никуда не уеду.
– Тогда пойдем.
– Куда?
– Разыщем Аллу. Пусть ответит на пару вопросов, согласна?
– Тебе-то она уже ответила на один: «согласна».
Глава 7Упоительное двойное свидание с вином и виной
Аллу мы отыскали на веранде Каземата. Она сидела в бамбуковом кресле-качалке и пряла нитку.
– Милый, ты вернулся? Мой брат пригласил нас на двойное свидание с Кирочкой. Как чудесно, не находишь, как это чудесно? Божья благодать! Вот бы все мы породнились!
Мы с Костей переглянулись.
– Алла, – присел он с ней рядом на корточки, – твоя мама показала Кире фотографии с куклами, у которых на лбах было, – вытащил он снимок и ткнул в символ, – вот это. Ты помнишь, как рисовала такие?
Нашептывая что-то губами, она отложила веретено и трижды перекрестилась, а потом перекрестила и нас с Костей.
– Помнить, – посмотрела она на меня, – не одно и то же, что понимать. Я не знала, почему говорю на смеси языков, а когда брала в руки карандаши, рисовала единички.
– Единички?
– Палочки, тире, линии. Серые и черные. Длинные и короткие. Я понятия не имела, что это ДНК. Я просто их видела. И уравнения тоже. Уравнения – это карты. Уравнения описывают «как», а ДНК – «кто».
– И кто на двери? – в унисон спросили мы с Костей, снова переглянувшись.
– Запиши его ДНК-код, – добавил Костя.
– Я не могу, любимый.
– Почему, Алла? Если это кто-то из нас, мы узнаем.
– Нужно решить уравнение, чтобы приступить к ДНК, – сочувственно ответила Алла, наматывая нить на мизинец вокруг кольца. – Но одно из числительных в уравнении неизвестно. Mi2 – вы его видели. Пока не узнаю, что это такое, – не почувствую, что дальше… не почувствую, кто это.
– Значит, mi2 – это человек? Которого ты знаешь?
– Это может быть кто угодно. Любой не планете.
– А те три куклы, – не унималась я, – с прицелами на лбах, они кто?!