– Свадьба! Офигеть! А я собираюсь жениться в двадцать пять. После универа, а ты?
– Я… собираюсь сначала влюбиться… и надеюсь, это случится не через двадцать лет, – рассеянно ответила я.
Антон вошел во вкус, без устали перечисляя этапы своей будущей жизни:
– Защищу диплом, поступлю на второе высшее. Я хочу работать хакером или биоинженером. Знаешь, что это такое? Это смесь генной инженерии и компьютерных технологий. Буду создавать искусственные органы. Или технологии. Я хочу разработать способ безболезненного и быстрого удаления зубного нерва. Изобрести блокаду приступов мигрени.
– У тебя часто зубы болят и голова?
– У отца зубы, у мамы голова, – кивнул он. – Как ты догадалась?
– Потому что мы всегда хотим помочь родным или себе – потрепанным ими.
– А еще я заведу себе трех собак из приюта, и с женой у нас будет пятеро детей и десять лошадей!
– Отличная геометрия… – Я была рассеянной, слушая его вполуха. Может, он хотел десять детей и пятерых собак? – то есть математика.
– Ты какая-то сонная. Не выспалась? На, выпей воды, – протянул он бутылку.
– Она открыта… – покосилась я на открученную крышку. – Я не могу.
– У тебя все нормально? – спросил Антон.
Я думала, что веду себя нормально, но за время, пока автомат проглотил купюру и швырнул бутылку в ящик выдачи, я обернулась раз сорок.
– Ты кого-то ждешь?
– Роксаны что-то не видно. Она пропустила два урока, – всматривалась я в лица студентов, обернутых темно-синими пиджаками.
– А, не жди ее! Марьяна сказала Ульяне, что Роксана уехала учить китайский.
– Куда?
– Наверное… в Китай. А на нем еще где-нибудь говорят?
– И что? Она просто так взяла и уехала? Через неделю после начала учебы?
– У нас в школе постоянно кто-то куда-то уезжает, а потом возвращается. Возьми Аллу: она пропустила три года и вернулась как ни в чем не бывало. Я по Рокси скучать не буду. Она вредная и высокомерная. Вы с Аллой совсем другие.
Он принялся кому-то активно махать, расплываясь в улыбке, а потом я услышала:
– Алла! Мы тут!
– Добрый день, Антон, – подошла к нам Алла. – Кирочка, я тебя потеряла. Ты не дождалась меня утром.
– Я плохо спала… и рано уехала.
– Сплету тебе специальную повязку из крапивы. Они лечебные. Нитка для тебя слабовата, а повязка точно наладит сон.
Алла смотрела то на меня, то на Антона, в итоге заявив:
– Кирочка, мне нужно с тобой как с девушкой пошептаться.
– Ой, все! Я пойду! – заторопился Антон и перекинул свою сумку на длинном ремне.
Внутри лязгнуло рободеталями, словно полусотней столовых вилок.
Алла взяла меня под руку, и мы начали прохаживаться по коридорам. Она не обращала внимания на галдеж беснующихся младшеклассников, на девчонок, которые шли прямо на нас, но в последний момент уворачивались, и даже на звонок не моргнула.
– Кирочка, не переживай из-за Роксаны. Она уехала.
– Мне Антон рассказал.
– Мой отец устроил это.
– Он что, все знает? Про отравление?
– Да. Роксана созналась, что хотела усыпить тебя и меня. Чтобы мы покинули мероприятие и не мешали ей общаться, – смутилась она, – всеми возможными способами с моим братцем.
– Нас с тобой? Она собиралась опоить нас с тобой?
– Отец все пленки с камер пересмотрел.
– Еще бы, – закатила я глаза.
– И проверил наши геометки, – опустила она глаза на кольца. – Это Роксана попросила официанта принести те фужеры для меня и тебя, но Макс перехватил его.
– И что теперь?
– Ничего. Семья Роксаны решила, что лучше ей поучиться подальше от Максима. Она помешана на нем. Зациклена. Наверное, влюбилась по-настоящему.
– Значит, по-настоящему – это почти насильственно.
– Скорее одержимо.
– Ты так же влюблена? Насильственно и одержимо? По-настоящему?
Алла выпустила меня, сбиваясь с ровного марша, и затряслась.
– По-настоящему, Кира, любить можно только детей – частичку себя. А мужчина может смениться. Только дети важны. Только за них сражаться нужно. Только их можно любить.
– Скажи это моим родителям!
– Но они все равно тебя любят. Твой папа связался с моим, про школу спрашивал, и видишь, как чудесно все получилось?
– Это ирония? – дернулся мой рот куда-то вниз перевернутым грустным смайликом. – Алла, у тебя на двери…
– Я знаю! И не знаю! – качала она головой, и алые кончики ее волос тряслись, как тысячи церковных свечек, что вот-вот потухнут. – Это все, что я увидела, прости, прости меня, пожалуйста, прости…
Алла шатнулась вперед, чтобы обнять меня.
– Не извиняйся, – вздохнула я, позволив ей повиснуть на мне тряпичной куклой.
– Прости…
Порыв объятий случился возле стены со снимками выпускников восьмого «А» класса, как раз того, где училась Алла три года назад. Успокаивая Аллу легкими покачиваниями и поглаживанием спины, я елозила глазами по фотографии, искала ту, что обнимала меня.
Какой она была? Какой была Алла до лечения, до изоляции, до встречи в Калининграде с Костей?
Продолжая шарить глазами по девушкам, я обнаружила всего двух блондинок с кудрявыми и прямыми волосами, но кто из них Алла трехлетней давности? Та, что слева – с кудрями и огромным бантом на голове, или справа – с прямыми локонами, аккуратно струящимися по плечам и туго застегнутому белому воротничку?
– Бежим! – резко оторвала меня от стены Алла, прекращая и ныть, и обниматься, и скулить. – Скорее! Сегодня тест по тождествам на тригонометрии!
– Я не сдам… из этих слов поняла только приставку «три».
– Я подскажу! – утащила она меня в класс и целый день решала все остальные мои «не» самостоятельные работы.
Спокойно отработав смену в «Биб», я заявилась на каток, зная, что Роксаны сегодня не будет.
Центр площадки пустовал, и я принялась тренировать вращения.
– Недостаточная скорость, – почти сразу услышала комментарий женщины в черном тренировочном костюме. – Ты не рискуешь, совсем не рискуешь, а можешь вращаться быстрее.
Я обернулась. Вдруг она говорит с кем-то другим, а не со мной?
– Доброго времени суток, – остановилась женщина рядом. – Меня зовут Ангелина. Буду с тобой заниматься. Быстро, серьезно и строго, потому что времени нет. Совсем.
– Со мной заниматься? А… кто вас нанял?
– Возвратов нет. Так что, мы или тренируемся, или я пойду на массаж и шопинг, а ты не выполнишь ни одного достойного прыжка. В какой секции занималась? Кто твой тренер?
– Я не фигуристка. Я в хоккей играла десять лет.
– В хоккей? А растяжка откуда?
– Из гимнастики, но меня… то есть я сама бросила секцию.
– Ясно, ну так что? Уйдешь или останешься? Решать тебе. Быстро. Сейчас.
– Останусь, – ответила я, понимая, что сама смогу изобразить на льду программу для детского сада, а не для конкурса талантов. – Если скажете, кто вас нанял.
– Понятно. Драмы. Могу и сказать.
Ангелина достала мобильник, пролистала сообщения.
– Так. Ага, вот. Перевод пришел от «Журавлева Игоря Андреевича». Это все? Работаем?
– Мой отец? – не верила я, но Ангелина повернула экран мобильника. – Сто тысяч?
– Вот и не трать попусту деньги папы. В эту сумму входит пять занятий.
– А вы… тренировали олимпийскую чемпионку?
– …и не одну, – выдохнула Ангелина, распрямляя мне плечи и вздергивая подбородок выше. – Смотри в небо, а не под ноги. Иначе не увидишь звезды.
Она точно мой тренер!
После занятия, когда с меня сошло семь потов (даже впервые приняла душ в раздевалке, ведь раньше ни разу так не уставала), я вышла на улицу и набрала папе. Я не звонила ему дней десять, а по ощущениям как будто месяц.
– Алло, пап, это я.
– Привет, дочка. Как ты?
– Слушай, ко мне тренер сегодня подошла. Ты оплатил ее услуги. Не нужно было. Я верну. Я работаю.
– Кира, не тараторь. Занимайся и готовься.
– Но это слишком дорого! Она чемпионов тренировала.
– Значит, справится и с тобой.
– Ладно… спасибо… я все равно верну.
– Хорошо. Оплатишь мне на старости лет занятия с нейропсихологом, чтобы контролировать умственную деменцию.
Он вроде как пошутил, но мы оба сразу погрустнели, думая об одном и том же человеке.
– Как мама? Как у нее дела?
– Принимает лекарства. Стала более молчаливой, а в остальном все как всегда. Мы даже в театр сходили.
– Круто. Ты передавай ей привет.
– Конечно.
– А бабуля как?
– Бабушка скучает без тебя сильнее всех. Ждет, когда вы летние закрутки начнете дегустировать. Ты бы слышала, как она ругала меня, узнав, что ты в Москве у Воронцовых. Она чуть за ружье не схватилась!
– Нет у нее ружья.
– А место на стенке осталось! Позабыв про свой артроз, так от пружин оттолкнулась.
– И почему же она против?
– Бабушке прошлое хочется забыть, а тебе – вспомнить. А я где-то посередине. Вижу ведь, что ты мучаешься. Постоянно вопросы задаешь. Я надеялся… ты найдешь, что ищешь.
– Я не знаю, что лучше, пап, – перебила я, – забыть или вспомнить.
– Мы любим тебя, дочка. Этого не забывай.
Вернувшись, я нашла записку от Аллы. Желтоватый шершавый лист из тяжелой бумаги (не удивлюсь, если сделанной вручную) лежал на подушке. Красивым почерком, каллиграфичными буквами Алла написала: «Эта повязка подарит тебе много крепких и сладких сновидений».
Рядом лежала сплетенная из крапивы широкая лента на голову. Я надела ее на манер ободка, но та оказалась широковата. Повязка упала мне на глаза приятной теплой завесой. Прямо так я рухнула на подушку, представляя себе полярные сияния Якутска и журавлей на их фоне.
Я задремала. А потом и уснула. Прямо в школьной форме, забыв про ужин и уроки.
И сон тоже приснился.
Но в этот раз, к счастью, я больше не видела никаких ворон. Я видела людей. Точнее, детей. Маленьких нас: Аллу, Максима и себя. Мы играли на детской площадке. Все вокруг было серым, сотканным из дыма: горка с приземлением в жесткий песок, лошадка на тугой пружине, кататься на которой можно только в припадке рокера. Лестница с перекладинами, по которой лазил Макс, изображая трюки: то вниз головой повиснет, то сделает переворот. Ему лет двенадцать, не больше. Челка его длинных волос небрежно падает на лоб ниже бровей.