– Твоего сна? Кошмарного? Или эротического? – пнула она пяткой по матрасу второго яруса, угодив мне в пятую точку.
Светка сделала умозаключение, к которому приходит каждая подруга-адвокат, когда речь идет о конкурентках:
– Он не любит Алку, а она не любит его. Тебе надо отговорить их от свадьбы.
– Я почти это сделала, поцеловав его. Воронцов чуть от инфаркта не помер, но сказал, что это все пустяк и свадьба будет.
– Лети на свадьбу, Кирка. У тебя есть билеты? Они же приглашали тебя. Наверняка все оплатили.
– С ума сошла? Предлагаешь лететь в Якутск? Костя даже трубку не берет.
– А может, у него телефон отобрали?
– Есть таксофон, интернет-кафе.
– А они, может, заперли его!
– Да кто они, по-твоему, маньяки?
– Богатые все всегда маньяки.
– Ты точно не наша родственница? Это звучит как бред! – накрылась я с головой обеими подушками, глухо тарахтя: – Мне нельзя туда, просто нельзя…
Старый ночник под ее ногами издал скрипы последних издыханий, крутанулся, пованивая горелым. Погасли полярные сияния, отправив нас в черную дыру, откуда я сбежала сутки назад.
Ночью я увидела сон. Не кошмарный и не эротический. Просто сон.
На мне фигурные коньки.
Подо мной застывшее озеро.
Надо мной беззвездная ночь.
А за спиной украшенный к свадебному торжеству терем, полностью выстроенный Воронцовыми, от которого, начиная разбег, я ухожу в скольжение и новый побег, и только всполохи полярных сияний освещают мне путь… в черную дыру ночного мрака… и только мое имя режет тишину беспросветной ночи…
«Кияра…» – слышу я шепот солнечного ветра.
Глава 15Чукурушка Кияра на Полюсе холода
– Как ты себя чувствуешь, ба?
Уехав от Светки, я сразу направилась к бабушке. Она прислала СМС, что дома и будет меня ждать. Всегда. Так и написала: «Жду тебя, внученька. Всегда».
Бабушка улыбнулась, пропуская меня в квартиру. Ее седые волосы в низком пучке на макушке стали еще белее. Или это свет такой?
Пока я разбирала купленные три сумки продуктов по полкам холодильника, бабушка строила Пизанскую башню из оладьев: каждый блин был промаслен кусочком сливочного масла, посыпан сахаром, что уже начал таять. В детстве я лопала такие руками, облизывая пальцы, на которые полдня потом садились бабочки-капустницы.
Выпив таблетку, бабушка устроилась напротив, подливая свежий чай.
– Вкусно, очень… но ты бы лучше отдохнула, а не готовила.
– Когда ты ешь, внучка, я выздоравливаю.
Я поскорее прожевала третий блинчик, принимаясь за четвертый. Улыбка бабушки меня успокаивала. Самая нормальная из всей нашей семьи.
– Если не хочешь, я больше не буду про Москву.
– Они тебя не обижали? Это самое важное для меня.
– Нет, конечно. Максиму я даже понравилась вроде.
– Он тебе… тоже? Понравился? Он не тот, кто тебе нужен. Забудь его!
– Мне никто не нужен. Любовь – это больно.
Я сказала не так много слов и почти не смотрела на нее, но бабушка почувствовала, что я лукавлю.
Она встала из-за стола, вышла в зал. Я слышала, как двигаются вазочки, задевая друг друга боками. Вернувшись, бабушка протянула мне снимок в старенькой деревянной рамке.
– Мы с твоим дедушкой. В день свадьбы. В тысяча девятьсот шестидесятом.
Длинные густые волосы мне достались от бабули. Вон какая коса лежит на ее плече, с вплетенной белой лентой. На голове закреплена фата. На невесте платье с длинными рукавами и вышитым воротником.
Дедушку я помнила плохо. После ужина радиоактивными кроликами (или все-таки из-за болезни легких, оставленной перенесенным воспалением, как сказали врачи) дедушки не стало – еще до моего рождения.
Бабушка тогда только и справилась с потерей, потому что внучка родилась. Она помогала маме, пока та заканчивала последний курс.
Чтобы жить, чтобы продолжать жить, когда рушится мир, нужно кого-нибудь спасать. Кого-нибудь другого. Кому тяжелее. Кто не сможет без тебя обойтись. Как, например, младенец на руках молодой матери, которая навсегда останется ребенком для своей мамы.
– Он был прекрасным человеком, – стояла бабушка за плечом. Я слышала, как она вздохнула несколько раз. – Было и сложно, было и весело. Я бы ничего не стала менять. Как встретила его на речке с удочкой, так больше не могла забыть. Короткие подвернутые брюки, доставшиеся от старши́х. От рук пахло тиной, а пальцы его всегда оставались такими горячими. Возится с рыбешкой, червями, а от пальцев жар. Не остужала вода их. Говорил он, что так его сердце пылает, когда я с ним рядом. Бывало, идем зимой с завода, зябко. Суну ему руку в карман, а он перебирает мне пальцы-то. Его-то как кипяток. И так не хотелось мне, чтобы заканчивалась дорога от завода, чтобы наступал конец зимы.
Бабушка провела рукой по границе рамки.
– Не знаю, как нынешние любят. Но если тебя кто-то так же сумеет согреть, значит, сердце его пылает. Из-за тебя.
– Мои пальцы всегда ледяные, – коснулась я ими щеки. – Как дедушка сказал, что любит тебя?
– Не сказал. Взял за обе руки. У меня чуть кровь не вскипела. И кольцо протянул. Он держал его за ободок и ждал. Безымянным пальцем я сама кольцо и надела. Навстречу ему ринулась, не думая ни секунды. Так мы и жили. Шли и шли, бежали дальше и не смотрели в прошлое, умея начать сначала.
– Он держал кольцо за ободок, а ты протянула палец? Серьезно?
«Как Костя под столом в ресторане… он точно так же держал кольцо с маяком, которое я надела на мизинец».
– Ищи тепло среди людей, Кирюша. Тепло их рук, поступков. Если видишь лед и холод… беги. Беги как можно быстрее. И не оборачивайся!
Кусочек вчерашнего сна вспыхнул в голове северным сиянием.
Я разгонялась все быстрее и быстрее. Разгонялась по льду со всей дури, не видя перед собой ничего. Резала отражения полярных сияний острием коньков о прозрачную гладь. Щипало щеки, щипало в носу, но больше всего в глазах. Еще немного – и пленка мороза затянет кристаллами последние крохи обзора, еще немного, и я споткнусь об окоченевшую корягу, влечу в прорубь или в ограждение зоны катка.
«Где-то здесь был протянут ограждающий дикое озеро металлический трос!..»
– Присяду? – раздался над головой голос папы.
Он застал меня возле двери в квартиру. Я сидела на тубусе – подарке Воронцовой со связкой коньков через плечо.
– Не замерзла? – посмотрел он на мои вечно драные на коленках джинсы.
– Норм.
Он сел рядом, но не сильно рядом. Как мама в тот единственный раз, когда мы пошли в кинотеатр, а она посадила между нами герань.
– Для кого оставил место? – спросила я. – Призракам? Или герани?
Отец вздрогнул:
– Я просто не хочу навязываться. Ты взрослеешь. И отдаляешься.
Он сел чуть-чуть ближе. И замолчал. Чтобы ушел поскорее, придется ему что-нибудь ответить.
– Ты не поймешь.
– Нашу маму понимаю, надеюсь, и тебя смогу.
– Ты решишь, что это детскость. Ты же взрослый. Забыл, что в восемнадцать лет убивает? Особенно девчонок.
– И что же?
– Что угодно! Комплексы… когда грудь маленькая, а скоро лето. Когда ноги надо брить и ты решаешь, только до колена или выше. Когда нет и не было парня. Когда ни с кем нормально не целовалась. Когда бесит одежда, и школьные правила, и популярные девчонки из богатых семей, которые могут купить и шмотки, и школу, и наплевать им на правила! Они выигрывают. Всегда. У таких, как я. Выигрывают парней, и конкурсы, и путевки в институты. Они покупают женихов. Как купили его.
Интересно, он уже пожалел, что спросил дочь старшего подросткового возраста, что ее расстраивает?
– Роксана хотела Макса, Алла выходит замуж за Костю. И конкурс они выиграют. Они, а не я.
– Значит, ты выиграешь другой. А что про Макса и Костю? Максим – это тот самый? Сын Воронцова? Ты что… ты как бы в него влюбилась? Тебя не было всего несколько недель.
– Чтобы влюбиться, достаточно нескольких минут. Чтобы возненавидеть – хватит одной.
– Кого же ты любишь, а кого ненавидишь?
– Я поцеловала их обоих.
– Кира!.. – закашлялся отец, а соседи небось притащили пиццу и попкорн под дверные глазки.
– Как ты понял, что любишь маму?
– Как? – задумался он. – Как-то раз в танце я обнял ее и понял, что хочу держать ее всегда. В объятиях. Не отпускать, куда бы ни рухнул мир под ногами.
– И ты не отпустишь ее? Никогда-никогда?
– Никогда, Кира. И неважно, падаем мы или взлетаем.
– Вы Журавлевы, пап. Вы можете взлететь куда угодно.
И снова меня накрыло воспоминанием ночного сна.
Сильные руки схватили меня под поясницей, наклоняя назад. Скорость была такой, что ограждающий озеро канат при столкновении оторвал бы мне руку. «Не бойся, – услышала я голос, – я тебя держу». Опускаясь назад, я доверилась голосу. Одна ладонь коснулась моего лба, чтобы я не дернулась вверх и тросом мне не отрубило еще и голову, пальцы были горячее пламени. Он держал меня, пока над нами не просвистел металлический канат, высотой ото льда всего в метр. Держал меня так крепко и так уютно, что я была готова провалиться в пылающие над нами небеса и тающий под нами лед.
Отец ушел в квартиру жарить рыбу, ведь сегодня четверг. Пять минут спустя я пошла за ним следом, заметив, как приоткрылась дверь соседки и она прокряхтела, выдыхая сигаретный дым поверх цепочки:
– Ноги выше коленок не брей, детка! Колючими до старости будут!
Следующие сутки напомнили мне глаз урагана. Я читала про такое природное явление. Когда оказываешься внутри, ровно в центре – вокруг все замирает: нет ветра, нет бури, но и выхода из воронки тоже нет. Лишь опять через бурю, сквозь стены смерча.
Вот как-то так, пребывая внутри безопасного глаза, где была только я и никакой реальности последних нескольких недель, я оказалась в аэропорту Туймаада в Якутии.
Последнее, что пронеслось за пределами глаза, – смерч Светлана.