Шесть пальцев. Точно. Я уставилась на свои ноги. На правой четыре, а на левой шесть. Человек думал, что прогоняет меня с дороги, но на самом деле я давала ему подойти на метр, отпрыгивая еще на пару. Только бы он шел, только бы не стоял на том месте… возле своей машины.
Глаза у человека были словно небо. Хотелось бы мне взлететь прямо в них. Окунуться в голубую гладь, наверняка особенно мягкую и волшебную, ведь именно такой я чувствовала его душу.
А душа у человека была красивой, серой, в тон водам Балтики. Он грустил. Он был несчастен, печален и весь на нервах. Сквозь серо-золотистые облака его души еле пробивался первым рассветным лучом солнечный свет. Свет жил внутри него. Его там было много.
Недотепа походил на зародыш внутри скорлупы. Столь многому ему придется научиться. И с хвостовыми перьями расстаться, вырываясь из лап бурой лисицы. И лапки промочить. И опалить хохолок.
Не знаю, почему я думала все это о незнакомце. Если б он был птицей, там, на той дороге, я бы обняла его обеими крылами. Небоокий серый журавль. Таким я видела его. Небоокий журавль. С глазами цвета неба.
Может, свет человека прорвал оболочку серого яйца, но в одну секунду нам с недотепой стало очень жарко и светло.
И больно.
От силы ударной волны человек повалился на меня руками. Закрыл меня лысым крылом без пера. Я почувствовала, как тело его содрогнулось, а подняв голову на длинной шее, увидела белую ткань на спине, что напиталась россыпью бузиново-кровавых мятых ягод.
Человек стонал, пока его тело истекало кровью.
– Кира… – прошептали губы недотепы, после чего он потерял сознание.
Окрасившись алым, мои серые крылья взмыли в небоокое ничто.
– Кира… – звал меня шепот солнечного ветра, – очнись, ты меня слышишь?
Его голос шелестел внутри разума, щекотал мысли. Сморщив нос, я собрала все оставшиеся в теле силы и распахнула глаза.
Человек с дороги. Вот он. Костя Серый. Мой небоокий серый журавль. Это был он. И там, и здесь.
– Сколько пальцев видишь? – вытянул он растопыренную ладонь.
– Шесть… – подняла я с его колен голову, крутя шеей по сторонам. – Шесть пальцев, Костя… на лапке журавля, который увел тебя от взрыва. Машина… – вспоминала я видение, внутри которого превратилась в серого журавля с шестью пальцами. – На дороге взорвалась машина. Ты был за рулем. И вышел, потому что на трассу опустилась птица. Ты пытался прогнать ее и уходил все дальше, а потом… взрыв. И твоя спина… Господи, как ты выжил?
– Потому что она увела меня от эпицентра взрыва.
Коснувшись затылка, я почувствовала шишку размером, наверное, с журавлиное яйцо.
– Костя… – вспомнила я, почему мы вообще сидим с ним посреди дикого озера под всполохами солнечного ветра, окутанные вечной мерзлотой. – Я приземлилась здесь, чтобы увести тебя от эпицентра второй ошибки.
– Знаю. Ты снова меня спасла.
– Наверное, у журавлей тоже девять жизней, – улыбнулась я, – или шесть.
Опустив руки на лед, я как следует их охладила. Подержала, приложив к пылающим щекам: как же они горели, как полыхали.
– Кира, ты прости меня. Ты стала ответом. Я делал все, что хотела Алла или Воронцовы. И никогда не делал то, чего хотел сам.
Целый день я слушала признания и просьбы о прощении.
– Воронцовы предложили сделку. Если я не разорву помолвку, ты выиграешь конкурс «Сверх». Получишь главный приз. Если я не соглашусь, Воронцов сделает все, чтобы твоего отца уволили, а маму никогда не выпустили бы из…
– …дурдома?
– Они показали мне рисунок Аллы, который она нарисовала, уйдя из кинотеатра. Помнишь, когда мы…
– И что там? Что было на рисунке?
– Оранжерея. Ночь, слякоть. И носилки, на которых выносят мертвое тело под белой простыней. Ткань в кровавых пятнах. И свисающая белая рука. Я не мог допустить. Да, это новый шантаж, новые угрозы, новые манипуляции, но… я испугался за тебя. Я решил, что приз и спокойствие в семье для тебя будут важнее, чем…
– Чем ты и я? Костя, а кто тебя-то спасет?
– Серый журавль, – провел он пальцами по моей щеке, – только ты.
Приближаясь к моим губам, Костя взглянул на сияние в небе над нами без какого-либо солнечного ветра.
– Вот правда, Кира, – такая, какая есть, – зашептал он, прикасаясь своими губами к моим.
Прошло полчаса или половина суток, может быть полжизни, когда мы с Костей расцепили объятия посреди окоченевшего Оймякона.
– Нужно вернуться, – помог он подняться мне со льда. – Мы все уладим. Алла поймет. Я не останусь рядом с ней из-за рисунков, из-за шантажа. И не бойся, никто твою маму не заберет в психушку.
– Я не боюсь. Я рада, что воронье гнездо отпустило нас на свободу.
– Рада? – уточнил он, понимая, что радость моя была у кролика на пеньке, окруженного пусть и сытыми, но все еще лисицами.
– Много вопросов, Костя. Почему они умоляли меня бежать? От кого? Даже Алла… она не злилась за то, что ты и я… она просила у меня прощения. Когда появилась Воронцова, она жаловалась на Машу. Ты не знаешь, кто это?
– Маша? Нет. Впервые слышу это имя.
– Неважно. Может, дизайнер ее свадебного платья… стразы, фата, дурацкий бант.
Возвращаясь, я испытывала волнение. Легко быть смелой посреди обледенелого озера, а как быть смелой посреди ледяных взоров хозяев и гостей?
Я взяла его за руку. За горячие, раскаленные жаром пальцы. Рядом со мной он – мой журавль, с которым мы больше никогда не расстанемся.
Снова нырнув под тросом, ограждающим очищенный лед, мы с Костей ускорились в скольжении на коньках. Терем серебрился в яркой звездной ночи. Нас не было, может быть, пару часов. Приглашенные на свадьбу гости разошлись по номерам, а все освещение терема потушили.
Костя достал из кармана распахнутого пальто мобильник.
– Она не звонила, – взглянул он мельком на экран. – Никто не звонил.
– Странно, – пожала я плечами, переобуваясь в брошенные на берегу озера унты.
Подбежав к первому встречному официанту, я спросила:
– Привет, я визажист Аллы Воронцовой. Вы не видели, где она?
– Так уехали!
– Алла уехала?
– Так все уехали. Все. Все Воронцовы. Вон, – кивнул он на снег, – нет свадьбы, нету.
Я посмотрела в сторону его кивка. На белом снегу лежала завязанная тем самым огромным бантом фата, что нелепо украшала голову Аллы.
– А тебе что, не заплатили? – спросил расстроенно официант.
– Нет… мы, кажется, расплатились друг с другом сполна.
Я вернулась к Косте и пересказала разговор.
– Они улетели. На своих самолетах. Наверное, уже в Якутске.
Он смотрел на экран мобильника:
– Я позвонил Алле, Максу, Яне, обоим Воронцовым, – нажал он на чей-то контакт, – «абонент временно заблокирован», и такой ответ на всех номерах.
Мои попытки ждал тот же результат. Все известные нам номера оказались заблокированы, даже водителей Олега и Жени.
– Похоже, – смотрел Костя на ставший безжизненным айсбергом терем, – всем все ясно без слов.
Костя отвел меня в свой номер. На трюмо возле зеркала стояли два ноутбука с погасшими экранами. Рядом большие мягкие наушники, микрофон и несколько дисков.
– Костя, – села я на край пуфа, – почему та машина в Калининграде взорвалась?
– Из-за груза. Я перевозил кое-что незаконное. Добытое черными копателями. Там ведь сотни военных фортов остались.
– Черепа? – предположил я, кривя рот.
– Оружие. Пистолеты Люгера 1898 года, «наганы», «кольты», «маузеры» 1895 года выпуска. И ящик гранат Ф-1. За него обещали сорок тысяч евро, но переправить нужно было срочно. Иногда я брал заказы – помощь с переездом, например. Мне позвонил друг по универу. Познакомил с Максом. Тот сунул конверт с двадцатью тысячами евро и ключи от машины. Велел срочно переправить груз.
– Он знал, что там, – понимала я, – Максим знал и подставил тебя.
– Он не мог знать, что они взорвутся, но и не сказал, что в ящике.
– Гранаты очень опасные?
– Радиус поражения пятьдесят метров. Осколочных элементов до трехсот. Безопасное расстояние двести метров. От одной.
– Костя… Только не говори, что они все…
– Все. Они взорвались сразу все. Старое оружие опасно. Его трогать нельзя, не то что перевозить. Когда очнулся в больнице, Максим сказал, что его отец отмажет меня и все уладит. Даст работу, и я смогу переехать жить и работать в Москву. А потом с ним как-то раз Алла пришла. Ее лекарственные мази затянули раны за неделю. Хирурги собирались мне кожу с ягодиц пересаживать, но все прошло. Остались только рытвины от осколочных ранений. Я был благодарен. Им всем. За то, что нанятые адвокаты подвели дело к административному нарушению, а не к уголовному. За финансирование моих проектов. За помощь с выздоровлением.
– А потом начался шантаж?
– Я был благодарен, но не влюблен. И не понимаю, зачем понадобился ей. Мы никогда не целовались и не прикасались друг к другу. Что это за мания со свадьбой? У меня нет ответа.
– И солнечный ветер его не прошепчет.
Пока Костя ходил в ресторан за едой, я сбросила верхнюю одежду до термобелья и умылась. Легла на краешек кровати, накрывшись уголком шерстяного покрывала. Мягкая подушка приятно обволокла обмороженную кожу щек, которая теперь горела. Я закрыла глаза на секундочку и, конечно, задремала.
Помню, как в комнате погас свет. Помню звяканье тарелок на столике. Кровать прогнулась, и теплая рука аккуратно меня приобняла. Костя прошептал: «Я люблю тебя, Кира».
Это был истинный голос солнечного ветра, что шептал мне правду.
Глава 17Будь моим первым журавлем
Мы с Костей взлетели в небо вдвоем. Но не на крыльях, а банально – на самолетах.
Воронцовы и их свита по-прежнему оставались вне зоны действия сети. Они не слышали наш журавлиный клич, и мы решили с Костей, что не станем озираться на оставленную позади нас клетку: ледяную, золотую, алую.
Я сделала то, о чем просили Алла и Максим. Я убежала, пускай не понимая, от чего конкретно я бегу. Что ж, похоже, журавли и вороны не смогут научиться понимать курлыканье друг друга.