– Сними куртку! Закрой ею голову и глаза! – велел он.
– Зачем?
– Не уверен, выдержит ли лобовое, – ткнул он в трещины по центру.
– Выдержит что?! – снимала я кожанку, путаясь в рукавах.
– Новый таран по резиденции. Ковровая дорожка там точно не лежит.
Он сказал «ковровая», а мне послышалось «кровавая». Вот что значит деформация личности. Я слышала то, что хотела, или то, чего боялась?
Макс не пошутил и не приуменьшил. Но для тарана он выбрал не центральные ворота, а гостевые. Отсюда ближе к оранжерее. Если мы уничтожим парник Аллы, то уничтожим и саму Аллу тоже. Ее яды, ее сокровища, составные части ее уравнений – она потеряет единственное, что умеет любить.
А еще мне очень хотелось что-нибудь у нее отобрать. Что-то для нее ценное, из-за чего она расстроится хотя бы чуть-чуть. Если она и любила кого-то по-настоящему, то только свои растения.
– Сейчас! – крикнул Максим, и я зажмурилась, съеживаясь под кожанкой.
Нас затрясло. Машину швырнуло, и меня вместе с ней, но гоночные ремни держали. Брызги осколков ворвались в салон со снегом. Я чувствовала, как они барабанят по кожзаму. Машину подбросило, когда Максим переехал лавку или очередной фонтан, а может, садового гнома в красном колпаке.
– Осторожно! – услышала я голос Макса, чувствуя, как его рука толкнула меня в сторону двери.
Еще один толчок вперед, и мы наконец-то остановились.
Стряхивая стекло, я вынырнула из-под ненадежной брони экокожи. Сразу не поняла, почему ничего не вижу слева от себя. Откуда взялась зеленая стена и коричневая «труба»?
– Максим, ты живой?! – пробовала я отодвинуть ветки дерева, заполнившие салон.
Ствол проткнул уже треснувшее при ударе о проходную вертушку лобовое стекло. Выдержать еловую пику, как прогнозировал Макс, оно было не в состоянии.
– Нормально… – услышала я его голос, пока пыталась выбраться из салона.
Обежав машину, открыла водительскую дверь. Максим натужно улыбнулся, держась левой рукой за плечо. Ствол дерева, от которого он толкнул меня в сторону, попал ему в руку. Кровь просочилась сквозь белую рубашку и пальцы.
Ну, если это все тоже был прописанный Аллой сценарий, я снимаю перед ней шляпу и вручаю миллиард «Оскаров», ухожу в тень и больше никогда не сомневаюсь в своей ничтожности и ее гениальности.
– Такое даже Алла не смогла бы придумать… – согласилась я, что Максим не играет роль и что хоть что-то идет не по ее плану.
– Хорошо, что ты немного веришь мне. Даже если я потеряю из-за этого руку.
Я помогла ему выбраться из салона, отодвигая ветки от головы и глаз.
– Сожми мне пальцы, – схватила я его за окровавленную ладонь.
Он аккуратно, еле ощутимо сдавил мою руку, словно пытался удержать колибри.
– Со всей силы, Макс! Сильнее! Еще сильнее!
– Думал, ты любишь, когда нежно… – сжал он пальцы покрепче.
– Ну вот, узнаю́ твои шуточки. Значит, жить будешь. Сухожилия не порваны.
Я оторвала кусок ткани от подола и перевязала ему предплечье. Серая ткань напиталась алым. Ледяной снег таял на горячей крови, капая розовой водой на мои ботинки. Это было удивительно красиво. Какой-то кусочек Аллы внутри меня не мог не любоваться тем, что я видела. Прогоняя мысли о прекрасной алой крови, я помогла Максиму встать.
– Раньше я играл в пациента и медсестру только с костюмчиками и девушками. Но, – снова сдавил он несильно мои пальцы, – так мне нравится больше.
Я не успела придумать едкое замечание в ответ: он отвернулся и побрел быстрым шагом к оранжерее.
– Быстрее! – торопился Макс. – Наша фора скоро иссякнет.
– Какой у тебя план? – вернула я на плечи потрепанную куртку.
Знала бы, что буду носиться в ней по снегу и пользоваться словно щитом от битого стекла, купила бы подлиннее. Спасибо, что из-за адреналина я не испытывала ни холода, ни страха, ни боли.
– Найти что-нибудь тяжелое! Вход по отпечатку. Алла все предусмотрела. В гараж. Найдем монтировку или топор!
– Нет, – замерла я, уставившись на панель с подсвеченными очертаниями ладони, – я могу ее открыть.
– Как? Только ладонь Аллы подойдет. Ты же не успела отпилить ей руку, прежде чем свалиться с пожарной лестницы?
Пропуская мимо ушей его черный юмор, я подошла к панели.
– Костя говорил, что добавил меня в систему Умного дома, – вытянула я ладонь, – он всегда чувствовал что-то плохое. Он просил меня уехать с первого дня, – подходила я все ближе и ближе к панели. – Жаль, что я не послушалась.
– Подожди, – остановил меня Макс, останавливая. – Если мы не выживем…
– Макс… это не тупой боевик.
– Согласен. Не тупой.
Он взял меня за руки, резко разворачивая.
– Позволь сделать это. Ты можешь… – усмехнулся он, – закрыть глаза и представить Костю.
– Зачем предста…
Но договорить я не успела. Лицо Максима приблизилось, он вскинул на мгновение глаза, убеждаясь, что я не собираюсь проломить ему чем-нибудь те самые двести костей, и коснулся своими губами моих.
Я где-то читала, наверное в дурацком женском журнале Светки, что при приближении страха смерти, когда все вокруг взрывается, полыхает и рушится, у людей активизируется инстинкт к размножению. Словно природа торопится передать гены хоть куда-то, хоть кому-то, кто, может быть, выживет.
Мой инстинкт к размножению дремал (видать, маловато сноровки), но Максима я не оттолкнула. Потому что целовала в ту минуту я не его и даже не Костю. Я целовала мою очеловечившуюся жизнь: сумасшедшие месяцы, которые я ненавидела и обожала. И боялась признаться в том, что не хотела приближаться к финалу.
Как я буду жить, что я буду делать, если исчезнет Алла? Она стала вторым моим хроническим заболеванием. Моим кашлем, который я не собиралась лечить, ведь только кашляя, знала, что живу, что дышу, что могу еще делать вдохи, пусть выдохи судорожны, я боялась излечиться, боялась стать как все.
Стать нормальной.
Как прожитые три месяца разрывали меня, так разрывали меня руки Макса. Несмотря на свою рану, он поднял меня вверх и впечатал в раздвижные ставни дверей, а я обвила его ногами вокруг торса, держась за плечи. Холодные пальцы вгрызались ногтями в мои бедра, пока его губы поглощали все, на что попадали, и теперь, когда по коже хлынул поток возбуждающей энергии, я испугалась.
Дрожь шла от спины вверх к шее, где Максим уже не целовал меня, а кусал с придыханием и рвущимся из него рычанием. Когда его руки скользнули по нижнему белью, я прислонилась ладонями к двери, попадая в панель. Красные лучи смешались с красной кровью Макса, что застыла разводами на коже.
Боги электроники или призванные Аллой боги, жаждавшие крови, – кто-то из них благоволил сегодня нам. Панель подсветилась, и мы с Максом рухнули на снег, когда двери в оранжерею распахнулись.
Запыхавшись, пробуя понять, где мы и что происходит, встали на ноги, хватаясь друг за друга.
Вовсе это была не моя рука, не мой отпечаток и не волшебная кровь, которая открыла дверь.
Все оказалось тривиальней. Дверь нам открыла та, что стояла внутри.
– Прекратите целоваться! – затащили меня теплые пальцы через порог. – Сейчас же!
Глава 25И снег, и пепел, и цветы… у наших ног
– Бабуль? Что ты тут делаешь?! – не понимала я, как моя бабушка оказалась за дверью оранжереи Аллы.
– Это ты что делаешь, внучка?!
Мы с Максом смотрели на мою бабулю – образцовую пенсионерку с грядками и банками зимних закаток, – увешанную сейчас двумя ружьями через плечо и с нацеленным на нас пистолетом.
Она махнула дулом в сторону Макса:
– Пошел прочь! Отойди от нее! Сейчас же!
Макс поднял руки и сделал два шага в сторону, уводя от меня дуло.
– Вон там на полу стяжки, – командовала бабушка. – Возьми! Две штуки, и пусть Кира натянет на тебя их потуже!
– Мадам, – ответил Максим с легким элегантным поклоном, – две штуки я не натягиваю на себя лет с тринадцати! – снова исполнил он фирменную шуточку ниже плинтуса. – Я могу себя контролировать. Долго, – подмигнул он теперь мне.
– Макс помогает! Как ты сюда попала, ба? Как оказалась у Воронцовых в парнике?!
– Умная потому что. От кого, думаешь, у Алки мозги? Точно не от отца. От матери унаследовала, от моей второй дочери. По женской линии, Кирочка. По женской линии все мы… – попыталась она взглянуть на меня не как бабулец-терминатор, увешанный гранатами и ружьями, а как бабуся, что вот-вот начнет читать детскую сказку, – все мы не такие, как до́лжно.
– Как что? – не понимала я. – По какой еще женской линии?! Алла нам не родня! Она чужая!
Не хватало мне оказаться в кровном родстве с конгениальной отравительницей, истязающей меня, Костю и всех, к кому приближалась столько лет. Я уж молчу про Макса, который вот-вот окажется моим двоюродным братом!..
И что я напишу в мемуарах о том, что мы делали с ним возле двери?!
– Как же не родня? – все еще держала она на мушке Максима. – Алла внучка мне. Дочка моей дочки. Моей Владиславы. Влада давно из дома сбежала-то, сразу после школы, и не подпускала нас. Я видела новорожденную внучку только однажды…
– Ба, хватит! Это не смешно! У тебя запоздалый диагноз старческого слабоумия! Они не родные нам!
– Твоя мама и Влада – сестры. Две мои дочери-погодки.
Максим впервые смотрел без капли иронии и тем более пошлой шутки. Он, как и я, впервые осознавал, кто мы друг другу.
– Бабуль, убери от него дуло! – перегородила я линию огня. – Если Максим, – подавилась я, кашляя, – твой внук… ты не убьешь его.
– Я тебе не брат, – отрезал Макс. – То, что я фантазирую о тебе…
– Еще одна шуточка, и я тебе думалку прострелю! – прицелилась бабушка Максиму в пах.
– Ба, хватит! – загородила я его собой, выставив вперед руки.
Бабушка усмехнулась, и я впервые увидела в ней (чтоб вас… привет, семья!) Аллу.
Если я когда-нибудь стану психиатром, защищу кандидатскую и докторскую, а потом назову наши расстройства «синдромом Аллы». Быть Аллой – это быть такой, как моя бабушка сейчас: готовой убить, но не испытывающей угрызений совести, страха или капли сомнения.