Алла подняла упавшее ружье и метко выстрелила, пробивая сразу две желтых трубы.
– Ух ты. Не думала, что у меня с первого раза получится. Наверное, гены! – улыбнулась она кончавшейся бабушке.
– Алла! Доченька моя! – услышали мы голоса пролетом ниже, когда в оранжерею вбежали Воронцовы-старшие.
– Женя… – закатила глаза Алла, понимая, кто их вызвал сюда.
Владислава Сергеевна вытянула к дочери руки, как к уносящейся от нее дикой птичьей стае.
– Умоляю, убери ружье!
– Дочь, – хрипел Воронцов-старший, – я все решу. Я отдам тебе империю. Ты будешь управлять сама, как пожелаешь. Не трогай никого. Спускайся, мы же любим тебя.
– Благодарю, что присоединились, – передернула Алла затвор. – Без вас будет даже удобней. Но вы не бойтесь, вы умрете быстро.
Спихнув меня, когда я прыгнула ей на спину, мешая прицелиться в родителей, она ударила прикладом мне в бок. Я кидала в нее всеми подряд порошками и банками, пока она не обернулась:
– Еще раз швырнешь, и я забуду, что люблю тебя больше всех в этой семье. Рухнешь, – кивнула она через перила, – и никакая пудра не спасет. Только посмертный макияж патологоанатома.
И она обернулась еще раз. И смотрела так, словно была уверена на сто процентов, что скоро я с ним встречусь.
– Скоро ты с ним встретишься, – подтвердила она мою догадку, – гарантирую, Кирочка. Встретишься. И начнешь бояться смотреться в зеркала.
Я вернулась к бабушке. Она больше не дергалась. Только сипела синими губами с белой пеной по окантовке. Перекинув руку через плечо, я потащила ее вниз по лестнице. Когда мы стояли на последних ступеньках, грянул выстрел. Пуля ударила в перила возле моей руки, выбивая опору, мы с бабушкой рухнули и, если бы Максим не подставил свою спину, смягчив наше падение, сломали бы пару ребер.
За фасадными стеклами оранжереи раздавался вой полицейских сирен. Я могла расслышать удар лопастей пронесшегося над нами вертолета.
– У них ничего нет на меня, – обернулась Алла, – ни одного факта! Твоя бабушка вломилась, и я убила ее. Вот что здесь произошло, моя Кирочка. Мирослава умерла, как было предначертано уравнением. От нее остался только призрак.
Я кивнула, соглашаясь:
– Да, Алла. Остался только серый призрак.
Блаженная маска окутала лицо Аллы, когда она посмотрела на мониторы ноутбуков, управляющих оранжереей:
– Ты настоящая, Кирочка. Ты – моя настоящая сестра.
Она поняла, что я говорю о серых призраках – прозрачных камерах Кости, которые я приклеила к монитору. Доказательств было предостаточно.
Сергей Воронцов медленно подходил к дочери с вытянутой рукой. Его голос колебался, а ноги скользили по кровавым дорожкам, что вели к Жене, возле руки которого лежал измазанный кровью мобильный телефон.
– Аллочка, – просил Воронцов, – отдай ружье.
– Нет.
Алла выстрелила, но в этот раз не в людей. Она попала в панель управления дверьми, захлопывая всех внутри.
– У нее закончились пули, – прошептала я.
– Это дриллинг… – услышала за спиной голос Макса, – трехстволка. Еще один патрон.
– Вот, Кирочка. Это оно и есть. Наше доказательство. Твое и мое.
Глядя мне в глаза, она выстрелила в склад аммиачных бочек.
Вот только на траектории выстрела оказалась… я.
Глава 26Собери слово «счастье» из букв «Ж», «О», «П» и «А»
Грянули два выстрела.
– Кирочка… – прошептали губы Аллы, расплываясь в улыбке, но не уверенной и сильной, какой я ее обычно видела, а растерянной, словно она только что оторвала кукле голову, моргнула, а у сломанной ею игрушки голова почему-то опять на месте. – Я не понимаю…
Я стояла с вытянутой к ней рукой. Мои пальцы лежали на спусковом крючке пистолета, а поверх их сжимали пальцы Максима. Он вздернул пистолет, который я держала, и спустил курок моей рукой.
Выстрел Аллы сменил траекторию и угодил в одну из труб, из которой рвался жар пламени.
Мы с Аллой стояли друг напротив друга, не сводя взглядов. Ее алое платье в центре груди напитывалось кровью, но ее было совсем не видно. Краешек губы окропился тонкой вертикальной струйкой.
А потом тело Аллы повернулось по часовой стрелке на три часа, пока меня кто-то опрокинул на девять. Я успела зацепиться за подножку, падая возле бабушки и закрывая ее руками, сверху на нас навалился Максим, опуская сцепленные стяжками запястья мне на глаза.
Зажмурившись, задержав дыхание, замерев, я чувствовала адский жар. Он проникал в ноздри, кипятил легкие, обжигал кожу, на которую сыпались ошметки взорванной оранжереи.
Как только перестало грохотать и взрываться, прищурившись, я открыла глаза. Я звала бабушку, звала Максима, но не слышала свой голос. Кашляя в рассеявшемся дыму, шатаясь, я пробовала встать оглушенной взрывами и пожаром лесной антилопой.
И снова это… снова нахлынуло оно… мои глаза прослезились – не от ужаса, а от красоты…
Как только я поднялась на ноги и огляделась по сторонам – как это было красиво: туманные клубы дыма, серый пепел, сливающийся в объятия с белоснежным снегом, ниспадающие дождем искры и алое платье, напитавшееся кровью.
И цветы…
Пепел, снег, искры… но откуда на наши головы падали цветы?
– Кактус, – обернулась я к доисторическому растению, что цветет раз в сто пятьдесят лет всеми цветами сразу всего пять минут. – Жаль, ты не видишь этого, Алка… жаль, ты этого не видишь…
Я вытянула руку, и мне на ладонь опустился цветок с опаленными алыми лепестками.
Вспомнив слова Кости, я смотрела сейчас на ожившую картину, которой Воронцовы шантажировали его. На той картине Алла нарисовала уничтоженную галерею и тело поверх носилок, накрытое белой простыней.
Она грозилась навредить себе и империи, если отец с матерью не станут исполнять ее волю, но в итоге получила свое будущее таким, каким сама себе и предсказала.
Не понимала я только одного – почему умерла Алла, а не моя бабушка?
Нет, я была рада, что бабушка жива, но кто такая эта «Ми» в академической формуле из изобретенной Аллой науки?
– Кира Игоревна? – произнес голос, судя по интонации, уже не в первый раз, и я обернулась, хоть в ушах все еще звенело. – Идемте, пожалуйста, со мной. Нужны ваши показания.
Мужчина накинул мне на плечи свое нагретое пальто.
Я вышла из галереи, он за мной следом. Сортовой газон Аллы окрасился неоново-синими и алыми мигалками карет «Скорой помощи», пожарных и полицейских.
– Вызовите службу отлова! У нас бешеное животное!
Я обернулась на голоса. Сотрудники, увозившее тело Аллы, не могли согнать с ее ног белого хорька, кидающегося на каждого, кто приближался.
– Стойте! Это мой хорек, не трогайте!
Вытянув руку, я позволила Гекате понюхать мои пальцы. Признав, она вскарабкалась мне на шею и свернулась теплым воротником.
– Вы Воеводин? – спросила я мужчину с седыми усами, что накинул на меня свое пальто. – Следователь?
За его спиной в паре метров стоял его напарник, которого я сразу узнала, – высокий, растрепанные волосы, очки и дергающееся тиком плечо. На его руках были голубые латексные перчатки.
– Вы были у моего дома. Когда там лежала картина. А это кто?
– Камиль Смирнов. Мой коллега, врач-патологоанатом.
Услышав свое имя, Смирнов не перестал заниматься изучением остатков оранжереи и поскорее отвернулся, скрываясь в осколках стекла и металла.
– Приветливый парень!
– Женя тоже ваш?
– Верно, – кивнул Воеводин, – как это вы поняли?
– У него оружие сотрудника военного ведомства. Это он позвонил вам из оранжереи, он все вам рассказывал. Обо всем, что тут происходило. А когда Сергей Владиславович потерял сознание у меня в спальне, он вызвал «Скорую» полицейским кодом.
– Евгений – мой сотрудник. Он приглядывал за вами всеми, как мог.
– Это вы расшифровали рисунки Аллы из палочек?
– Некоторые. Но в это никто не поверил.
– Ей же аплодировали в МГУ?
– Когда-нибудь метод Аллы изучат, но пока прогнозировать чью-то смерть математикой – разве это научно?
Я сжала в кулаке пузырек с пудрой, восстанавливающей память, – быть Аллой ненаучно от и до.
И к сожалению, «быть» сейчас звучало в прошедшем времени. Она уже была от и до.
– Почему она умерла? – задала я риторический вопрос, но Воеводин дал ответ по существу. – Она же никогда не ошибалась. «Ми» в уравнении была Мирослава – наша с ней бабушка.
– Алла не ошиблась. Она просто не знала.
– Чего в этом мире могла не знать Алла?
– Своего настоящего имени. Владислава Сергеевна назвала девочку в честь матери – Мирославой.
– Ее сон, – осенило меня. – Ну конечно! Воронцова говорила, что птица во сне подсказала дать Алле имя, как у какого-то птичьего заповедника на островах.
– Все так, – кивнул Воеводин. – Она сменила ей имя на Альсению.
– Что и требовалось доказать. Это было последнее, что сказала Алла. Господи, она поняла, что зашифровала в уравнении саму себя.
Кажется, по всем правилам траура сейчас следовало пустить слезу, но мне хотелось только улыбаться красоте великого гения.
Я теребила в пальцах ткань серого платья, испачканного кровью Максима, когда он оттолкнул меня от проткнувшего лобовое стекло дерева, вспомнив, кто именно виноват в знаке равенства между Аллой и ее смертью.
– Я убила ее, – повернувшись к следователю, я отклеила невидимый прямоугольник с куртки, – второй такой на красном ноутбуке. На компьютере вы найдете запись всего, что произошло в парнике. То есть в оранжерее.
– На что я смотрю? – разглядывал Воеводин прозрачную пленку, похожую на скотч.
– Камеры-невидимки – серые призраки. Такого оборудования больше не существует.
– Семен Михайлович, – позвал его Смирнов, – нужны силы эпидемиологического надзора. Пусть присылают всех. Тысячи образцов яда. Стойте, туда нельзя, – пробовал врач остановить меня, когда я перешагнула взорванный порог.
Я дошла до раскоряченной Пуйи, сбросившей все свои цветы за несколько минут до взрыва.