Красавица математик принимала его советы и помощь, когда дело касалось учёбы или работы в престижных лабораториях. Но в колледже и в университете, а потом в научных центрах никто ни разу не упрекнул старика в том, что он протежирует смазливую бездарность. Ева была безукоризненна везде, куда устраивал её Вейнтрауб. Она действительно оказалась блестящим учёным. Намного более талантливым, чем можно было предположить. Если бы даже старик тратил на покровительство какие-то деньги, работа Евы окупала их с лихвой.
Девчонка понимала и принимала лишь взаимовыгодные партнёрские отношения. Чистая математика и холодный расчёт. Она не забывала того, что делал для неё Вейнтрауб, и не оставалась в долгу. Другие видели в нём спонсора, от которого не грех урвать кусок пожирнее. Ева позволяла лишь инвестировать в себя, чтобы потом щедро вернуть вложенное.
В какой-то момент старик с этим смирился и понял, что снова ревнует, только когда его тайная пассия вдруг влюбилась по уши в эмигранта из России, с которым познакомилась в очередной лаборатории на совместном проекте. Она вдруг стала пропадать на несколько дней. Срывала задания, не отвечала на телефонные звонки, огрызалась на претензии, которые предъявлял Вейнтрауб…
…а он сходил с ума, но ничего не мог поделать. Восьмидесятилетний миллиардер, менявший правительства и управлявший войнами, оказался бессильным перед шоколадной синеглазой бестией с длинными ногами и умнющей кудлатой головой. Вейнтрауб старался отвлечься, изнуряя себя работой, и в своём почтенном возрасте впервые узнал реальный смысл слов «пошаливает сердце».
Потом что-то перегорело, что-то удалось забыть, сумбурный роман Евы с русским учёным постепенно сошёл на нет и после недолгого замужества тоже канул в прошлое. На годы она снова стала безраздельно принадлежать Вейнтраубу – так он считал, поскольку его связывали с Евой особые отношения, неизвестные и недоступные никому другому. Мимолётные бойфренды, необходимые любой нормальной женщине для здоровья, не в счёт.
Общение с Евой придавало ему сил и магическим образом успокаивало. Но сейчас, когда старику так не терпелось поговорить, Ева снова куда-то пропала, и это снова было связано с Россией.
Первый Храм в Иерусалиме (реконструкция).
Мысли о России неотступно крутились в голове Вейнтрауба с того момента, когда он услышал от Жюстины о Ковчеге Завета. Пугало даже не то, что древняя реликвия в самом деле существует и снова обретена. При чём здесь Россия? Вот что не давало покоя.
Президент Интерпола не догадывалась, сколько знает о Ковчеге старый миллиардер.
Отец Вейнтрауба религиозным не был, но и не возражал, когда мать водила маленького Хельмута в кирху: семья стоит на традициях, и знаменитое немецкое правило трёх «К» представлялось Вейнтраубу-старшему одним из таких устоев.
Интерес к Ковчегу не как святыне – или не только святыне – Хельмут тоже унаследовал от отца. Детское воображение будоражил таинственный золотой сундук, не похожий ни на что в мире, который то гудел, то переносился с места на место или указывал путь, куда его надо нести, то помогал выиграть битву или разрешал врагам захватить себя, а потом заставлял униженно вернуть владельцам…
Став постарше, Хельмут Вейнтрауб с интересом слушал приятелей отца – учёных, которые без трепета соединяли оккультное с рациональным и анализировали Ковчег Завета как устройство, имеющее строгую конструкцию и предназначенное для выполнения конкретных функций. Неспроста ведь израильские кочевники веками таскали его с собой и чуть не целую книгу Торы посвятили описанию того, что можно и нужно делать с Ковчегом, а чего нельзя.
Лет сорок назад, после того как Израиль выстоял в нескольких войнах, разгромил нападавших арабов, обрёл нынешние границы и заключил мир с самым сильным своим врагом – Египтом, на Ближнем Востоке стала устраиваться нормальная жизнь. И тут же в Землю обетованную потянулись всевозможные искатели древних тайн, от профессиональных историков и археологов до авантюристов и мошенников всех мастей. А самой древней и самой важной тайной тех краёв всегда был и по-прежнему оставался Ковчег Завета. Через два-три года Вейнтрауб услышал первое сообщение о том, что золотой сундук со скрижалями найден. Потом ещё и ещё…
Вейнтраубу показывали секретные старинные карты и смазанные фотографии отысканного артефакта. Его умоляли помочь с разрешением на раскопки, ему предлагали финансировать научные экспедиции и уговаривали просто дать денег чёрным копателям под обещание доставить Ковчег хоть на дом.
Ко всему этому старик относился спокойно. Даже расставался с какими-то деньгами, чтобы его неофициально держали в курсе дела. Потому что был уверен: Ковчега Завета не существует. Того самого, настоящего сундука, а не имитации – более или менее древней.
Вейнтрауб достаточно подробно изучил пророчества, с которыми разные религии связывали новое обретение святыни. Вывод напрашивался один: это невозможно, так же как невозможно появление Третьего Храма в Иерусалиме. Мудрый Соломон построил Первый Храм – его сожгли ассирийцы. На том же месте возвели Второй Храм, который разрушили римляне. С тех пор евреи ждут появления Третьего Храма – снова с Ковчегом Завета в самом сердце, в Святая Святых…
…но мусульмане построили свои мечети на месте еврейского Храма. Если воспринимать пророчество буквально, то сначала придётся их снести, а потом уже возводить новый Храм – чего быть не может. Тем более обретение Ковчега должно свидетельствовать о грядущем конце нынешнего мира и начале Эры Благоденствия. Это знак скорого пришествия Мессии: иудеи называют его Машиах, последователи Иисуса по-гречески – Христос, мусульмане по-арабски – Махди. В разных религиях пришествие окружено разными условиями, но суть одна. И рассудок отказывался её воспринимать…
…так же как Вейнтрауб не мог поверить в то, что Ковчег Завета оказался в России. До сих пор святыню связывали с Израилем, Иорданией, Эфиопией – при чём тут Россия?!
Услышанное от Жюстины выглядело так дико и несуразно, что парадоксальным образом походило на правду. Вейнтрауб не собирался обсуждать новость ни с кем и даже российскому Иерофанту сказал далеко не всё. Однако Ева сейчас была очень нужна – ведь так удобно, что она уже в Петербурге! Но стоило связаться с русскими, и снова от неё ни слуху ни духу.
Вейнтрауб ещё долго лежал в темноте без сна, по-разному складывая в голове перспективы, которые открывало ему знание о Ковчеге, и прикидывал возможные причины переезда реликвии на другой континент.
41. Эгрегор в сборе
– Я гражданка Соединённых Штатов, – для большего эффекта Ева говорила по-английски. – Моё похищение вызовет международный скандал. Я требую, чтобы меня немедленно освободили.
– Это не похищение, – по-русски ответил Салтаханов, взглядом джигита ощупывая и раздевая американку. – Присядьте, пожалуйста. Надо немного подождать, пока все соберутся.
Комната в бункере, куда привели Еву, предназначалась для инструктажа охраны и небольших совещаний. Само собой, никаких окон, на светлых стенах только вентиляционные решётки и видеокамеры. Два ряда по три прикрученных к полу стола со скамьями и напротив ещё один стол со стулом – место инструктора…
…с которого поднялся Салтаханов, когда в комнату вошла Ева. Дверь закрыли снаружи. Американка уже собиралась сесть за стол, но услышала, что дверь открывается снова, обернулась – и к ней бросился Арцишев, которого впустили в комнату следующим.
– Боже мой, дорогая, как вы? Всё в порядке?
Отечески обняв Еву, профессор повернулся к Салтаханову.
– Потрудитесь объяснить, что происходит!
– Я здесь именно для этого, – сказал Салтаханов, – вы присаживайтесь пока, разговор у нас не короткий… Прошу, прошу!
Профессор с Евой сели рядом на скамью за первым столом.
Бледный Мунин запнулся в дверях и рассеянно кивнул присутствующим. Он поддерживал спадающие джинсы, шаркая ботинками без шнурков. Салтаханов и ему сделал приглашающий жест. Мунин выбрал место за последним столом во втором ряду, подальше от Евы и профессора. Сел и уставился перед собой в полной прострации.
Приведённый последним Одинцов тоже шаркал – не только руки, но и ноги у него были скованы браслетами. Короткие цепи между ними соединяла стальная цепь подлиннее.
– Здравствуйте всем, – сказал Одинцов и обратился к Салтаханову: – Мне куда?
– Куда хотите, – ответил тот, – но я очень прошу вас не делать глупостей. Под мою ответственность конвой остался за дверью. Давайте без экстрима.
– Как скажете, – согласился Одинцов, прошаркал к Мунину и сел рядом.
– Привет, наука! – сказал он, несильно толкнув историка локтем. – Отдохнул немножко?
Мунин вдруг вцепился в свитер Одинцова, уткнулся носом ему в плечо и глухо зарыдал.
– Вода есть? – Одинцов глянул на Салтаханова. – Про виски я уже не спрашиваю.
Из-за двери передали упаковку небольших пластиковых бутылок с водой. Салтаханов расставил их перед пленниками и сел на место инструктора. Он подождал, пока Мунин, давясь, напьётся и немного успокоится, а потом сказал:
– Все в сборе, так что можем начинать. Время позднее, и у каждого из нас был очень тяжёлый день, поэтому я…
– А вы, собственно, кто? – прервал его профессор. – И почему мы должны вас слушать? Где мы вообще находимся?
– Мы арестованы, или мы похищены, или какой наш статус? – добавила Ева по-русски: присутствие Арцишева возвращало ей уверенность.
Одинцов помалкивал. Если этому приятелю американки в попугайском пиджаке охота нарываться на неприятности – сколько угодно. А он пока осмотрится и сориентируется.
– Немного терпения, – предложил профессору Салтаханов. – Именно с этого я и собирался начать. Вы не арестованы и не похищены, а на некоторое время помещены в безопасное место. Не важно, как оно называется, важно, что здесь вам ничто не угрожает.
– Это не ответ! – Арцишев кипел от возмущения.