– Если вы не будете перебивать, услышите то, что вас интересует, – миролюбиво сказал Салтаханов: перед этой встречей Псурцев тщательно проинструктировал его, как надо строить разговор. – Давайте знакомиться.
Он присел на край своего стола, старясь подчеркнуть непринуждённость беседы, и обратился к Одинцову с Муниным:
– Этот энергичный господин – профессор Арцишев. Выдающийся российский учёный, мировая знаменитость и руководитель семинара, в котором участвует наша гостья из Америки. Её, как я понимаю, вам представлять не надо.
Одинцов не удивился присутствию Евы, ведь академики знали об их встрече и о том, что она связана с исследованием Мунина. Очная ставка с ней – нормальное дело. Зато Арцишев – дело совсем другое. Одинцов помнил реакцию Вараксы на фамилию профессора, произнесённую Евой в узбекском ресторане. Помнил книги Арцишева, которые они с Муниным нашли во флигеле. К папке Urbi et Orbi профессор отношения не имел, зато был как-то связан с тайной Вараксы, а значит, с тайной Ковчега Завета. То есть Псурцеву о ней известно, и торговаться с ним придётся как-то по-новому.
– А вам, уважаемый профессор, я хотел бы представить господина Мунина, он историк, – продолжал Салтаханов, и Арцишев развернулся всем корпусом, чтобы посмотреть назад. – Господин Одинцов – бывший военный и, как говорится, человек из легенды. Мы с ним уже встречались, а всем остальным сообщаю, что моя фамилия Салтаханов, я сотрудник российского бюро Интерпола.
Профессор перевёл взгляд на Салтаханова.
– Почему Интерпол держит человека из легенды в кандалах – это не моё дело, – сварливо заявил он. – И почему историк заливается слезами – тоже. Но мы с моей спутницей не представляем никакого интереса для вашей конторы. Мы учёные, и потрудитесь нас освободить. А дальше я буду разбираться с вашим начальством. Слышите, Салтаханов? Я требую, чтобы нас немедленно освободили!
Салтаханов пересел за стол и нарочито не спеша начал:
– Господин Арцишев, мне кажется, вы радикально измените свою точку зрения, когда узнаете, для чего мы собрали здесь такую необычную компанию. Я готов принести самые искренние извинения за способ, которым это сделали мои коллеги. Поверьте, у нас не было выбора. Что же касается вас, господа, – он перевёл взгляд на Одинцова с Муниным, – вы вообще достались нам пленниками и только выиграли в статусе: теперь вы скорее гости.
– Я заметил, – для убедительности Одинцов звякнул цепью. – У евреев были верёвки, а здесь всё солидно и камера со всеми удобствами.
– Лучше называть это место гостиницей, – по-прежнему не спеша и мягко продолжал Салтаханов. – Условия довольно спартанские, согласен. Увы, с этим придётся примириться… на какое-то время.
– Предупреждая ваш вопрос, – он посмотрел на Еву, – сообщаю: вещи, которые вам необходимы, привезут сюда с мест вашего проживания. Это касается всех присутствующих. Вы можете составить самый подробный список – одежда, обувь, косметика, предметы гигиены, лекарства и так далее. Пожелания к меню, кстати, тоже принимаются. Не обещаю, что кухня будет ресторанной, но мы сделаем всё от нас зависящее, чтобы вы чувствовали себя достаточно комфортно.
Ева с отвращением представила себе, как чужие люди копаются в её вещах, и нервно хлебнула из бутылочки тепловатой воды. Вейнтрауб клялся, что встреча с Муниным и этим симпатичным Одинцовым – теперь Ева знала его фамилию – пройдёт без последствий. Она поверила, а старик соврал и втравил её в какую-то криминальную авантюру…
– Я хочу видеть американского консула, – заявила Ева. – Это возможно по международным законам.
– Это невозможно, – ответил Салтаханов.
– Какого чёрта?! – Профессор встрепенулся и стал вылезать из-за стола. – Мы теряем время. Позовите старшего.
– Сядьте! – гаркнул Салтаханов и уже тихо, но жёстко повторил: – Сядьте, пожалуйста. И дослушайте. Старший здесь я. Все вопросы задавайте мне. Охране запрещено с вами разговаривать, поскольку дело касается вопросов национальной безопасности. Безопасности нашей страны, безопасности вашей страны, – он кивнул Еве, – и безопасности человечества в целом. Потому что эта группа собрана для поиска Ковчега Завета.
Профессор бухнулся на место, потянулся к бутылочке и машинально повторил:
– Ковчега Завета?!
– Вы что-нибудь понимаете? – спросила его Ева, но профессор молча пил воду и, казалось, её не слышал.
– Бред какой-то, – тихо произнёс Мунин.
«Оппа, – подумал Одинцов. – Неожиданный поворот».
– Надо поискать – поищем, – сказал он и снова толкнул историка локтем. – Да, наука?
– Только мы с товарищем не в курсе, – добавил Одинцов, обращаясь к Салтаханову. – Ты объясни, что надо делать, где копать…
– Другой разговор! – оживился Салтаханов. – Копать не придётся. Мы обменяемся информацией и выйдем отсюда. Чем скорее, тем лучше. Мне тоже не слишком улыбается сидеть взаперти, даже в такой приятной компании.
– Меня будут искать, – подал голос профессор. – У меня же семинар полным ходом… Утром лекция, вечером я всех в Мариинку пригласил…
– Меня тоже будут искать, – сказала Ева.
– Ничего, – успокоил их Салтаханов, – чуть позже мы с вами отдельно обсудим, как сделать так, чтобы о вас никто не тревожился и вас никто не тревожил. Пусть пока думают, что вы загрипповали. Это нормально.
– У меня тоже есть пара личных вопросов. – Одинцов звякнул цепью и показал кандалы, подняв скованные руки над столом насколько возможно. – По поводу этого… и ещё кое-чего.
– Про виски я помню, – усмехнулся Салтаханов, – остальное потом. А сейчас давайте я расскажу, как мы будем строить нашу работу.
Он поднялся из-за стола, шагнул к стеклянной классной доске, которая висела на стене у него за спиной, и застучал мелом по матовой зеленоватой поверхности.
42. Кто есть кто
Эгрегор, значит…
Псурцеву было достаточно хорошо видно тех, кого Иерофант считал эгрегором. Генерал сидел в маленькой тёмной комнате по другую сторону доски, на которой Салтаханов рисовал схему, и разглядывал пёструю компанию через толстое зеленоватое стекло.
Слушать мешал стук и скрип мела: чувствительные микрофоны устанавливали второпях. «Надо сказать, чтобы поправили», – подумал Псурцев. Он мог слушать и наблюдать за происходящим на мониторах в своём кабинете, видеокамер хватало, но слишком дорог был эффект собственного присутствия, пусть и неполноценного.
– Нам предстоит общими усилиями раскрыть тайну, – гулко звучал из колонок голос Салтаханова. – Может быть, это самая важная тайна в истории человечества. Поэтому друг от друга тайн у нас быть не должно.
– Я говорю не про личную жизнь, – уточнил он, посмотрев на Еву, – если она не связана с общей задачей. Итак, что мы имеем?
На доске Салтаханов нарисовал большой прямоугольник с буквами «КЗ» в центре, обозначающий Ковчег Завета, и принялся окружать его изображениями человечков, которые подписывал именами участников эгрегора.
– Господин Мунин, с которого, можно сказать, всё началось, – сказал он, рисуя ручки-ножки-огуречик, – обнаружил некую тайну. Даже не тайну, а её следы. Констатировал существование тайны – так, наверное, правильнее всего. Своим открытием он намеревался поделиться с орденом розенкрейцеров…
– А это здесь при чём? – удивился Арцишев.
– Для учёного вы удивительно нетерпеливы, – обернулся к нему Салтаханов. – Наш историк – адепт первой ступени ордена Розы и Креста, который много лет совершенно легально действует в России и многих других странах мира. Думаю, гораздо бóльшим сюрпризом для вас будет то, что очаровательная слушательница вашего семинара… Можно я буду называть вас Евой?
– Можно, – сказала Ева, – это моё имя.
Она уже взяла себя в руки и решила просто впитывать информацию, чтобы заняться её анализом позже, когда будет набран достаточный массив.
– Ева тоже розенкрейцер, только гораздо более высокого ранга, – сообщил Салтаханов. – Не подскажете, какого именно?
– Это не имеет значения, – американка посмотрела на профессора, который чуть отстранился на скамье и буравил её взглядом. – Что-то не так?
Арцишев кашлянул в кулак:
– Гм… Видите ли… Нет, всё так, просто мне в голову не могло прийти… Всё в порядке, простите.
– Так вот, – продолжал Салтаханов, – господин Мунин определил двенадцать сфер, в которых обнаружил сходство между действиями трёх российских монархов – Ивана Грозного, Петра Первого и Павла Первого.
– Просто Павла, – сказал Мунин. – Если бы на престол взошёл новый Павел, этот стал бы первым, а тот вторым. Но Павел был единственным императором с таким именем. Поэтому он – просто Павел.
– Не вижу смысла спорить, – согласился Салтаханов. – Главное, ваши выводы гласили, что все трое действовали в рамках единой программы. И выполняли её примерно с середины шестнадцатого века до начала девятнадцатого – то есть от начала царствования Ивана Четвёртого до убийства Павла… единственного. Вы проделали колоссальную работу, честь вам и хвала. Однако ни о содержании программы, ни о том, кто её составил и сообщил всем троим, в исследовании не сказано. Вы поправляйте меня, если я ошибаюсь.
– Не сказано, потому что у меня была другая задача, – насупился Мунин. – И я эту задачу решил.
Салтаханов простучал мелом по доске и связал пунктирной линией потешного человечка, который изображал Мунина, с прямоугольником в центре.
– Я нарисовал пунктир, потому что прямой связи между исследованием и Ковчегом Завета пока не видно, – пояснил он. – Однако есть основания считать, что такая связь существует, и мы об этом ещё поговорим.
Салтаханов снова обратился к Еве:
– Ваш приезд на семинар профессора удачно совпал с окончанием работы Мунина. По просьбе руководителей ордена вы проанализировали материалы исследования. Не фактическую составляющую, а логику и внутренние взаимосвязи. Вам удалось подтвердить существование признаков системы, общей для Ивана, Петра и Павла. Вы сформулировали направления, в которых действовали эти трое.