– Пожалейте несчастного слепого! Сжальтесь надо мной!
Мне вспомнилось, что жена сирийца дала мне в дорогу продукты, к которым я так и не прикоснулся. Я вложил свою котомку в истощенную руку калеки.
– Мир тебе! – скороговоркой произнес я – Бери и ешь. Можешь оставить себе все – мне оно не понадобится.
Отвратительная вонь ударила мне в нос, когда я склонился к нему. Поэтому я пожелал спешно удалиться, но слепой, даже не поблагодарив, протянул руку и хотел схватиться за полу моего плаща.
– Уже поздно, – озабоченно сказал он – скоро стемнеет, а никто не пришел забрать меня с этой тропинки, куда меня отвели надень. Сжалься надо мной, милосердный прохожий, отведи меня в город! Там я смогу найти дорогу, но за его стенами я боюсь заблудиться, споткнуться о камень и слететь в яму.
При одной мысли о прикосновении к этому мерзкому существу, которое нельзя было назвать человеком, меня охватил приступ тошноты. Я резко отпрянул назад, чтобы до меня не смогла дотянуться его рука, продолжавшая шарить в пустоте, и ускорив шаг, пошел дальше, стараясь не слышать раздававшиеся позади вопли нищего, который опять принялся стучать палкой о камень, словно пытаясь выместить на нем бессильную злость.
В глубине души я порицал его неблагодарность, поскольку я отдал ему прекрасные продукты и вдобавок котомку, которая тоже чего-то стоила.
Отойдя еще на десяток шагов, я словно бы наткнулся на стену, остановился и оглянулся назад. Услышав это, слепой закричал с удвоенной силой.
– Сжалься над бедным слепым, ты же зрячий! – всхлипывал он. – Отведи меня в город и получишь за это Господне благословение. Мне холодно по вечерам, и собаки прибегают облизывать мои раны.
Кто из нас был большим слепцом: он или я? Конечно, то, что я отдал ему продукты, еще не свидетельствовало об истинном милосердии, потому что я больше в них не нуждался. А вот если бы я заставил себя приблизиться и прикоснуться к нему, а затем отвел бы его в Иерусалим, это можно было бы считать похвальным поступком. Однако при одной лишь мысли об этом меня вновь охватил приступ тошноты.
– На свете множество путей, – невольно вырвалось у меня. – На них легко сбиться с дороги, и как знать, не ошибусь ли я и не столкну ли тебя в пропасть, чтобы избавиться от тебя?
Нищий вздрогнул и застыл, а палка вывалилась у него из рук.
– Мир тебе, мир тебе! – воскликнул он в страхе – Я тебе доверяю! Что еще может поделать слепой, который не в состоянии сам найти свой путь?!
Эти слова задели меня за живое. Я сам был слепцом и жаждал найти себе поводыря, не имея возможности самостоятельно отыскать нужный мне путь. Мне вспомнилось странное ощущение чьего-то присутствия во время сна. исчезнувшее после того, как я открыл глаза. Я решительно вернулся, приподнял калеку за иссохшие руки, помог ему подняться. Он протянул мне палку и попросил вести его, держа ее свободный конец, дабы не испачкаться о его грязь. Однако я сразу отверг предложение вести его, как ведут за узду животное. Мы пошли по направлению к городу, я держал его под руку. Он ощупывал перед собой дорогу палкой: тропинки долины Кедрона далеки от того, чтобы быть такими ровными, как римские дороги.
Мы продвигались медленно – нищий настолько ослаб, что спотыкался каждую секунду. Его рука была не толще моего запястья, словно ее обглодали звери.
– Зачем ты забираешься так далеко от города, если сам не можешь вернуться? – с раздражением спросил я.
– Ах, незнакомец! – жалобно протянул он – Я слишком слаб, чтобы защитить себя, сидя у ворот. Прежде, когда у меня еще были силы, я занимался своим ремеслом прямо напротив храма!
Похоже, он весьма гордился этими воспоминаниями и даже повторил, что он просил милостыню перед храмом, словно это была большая честь.
– Я прекрасно умел защищаться своей палкой, хотя ничего не вижу! – самодовольно заметил он – Но когда состарился, все чаще стал возвращаться домой избитым и в конце концов меня изгнали даже от ворот. Вот почему мне остается лишь каждый день упрашивать какого-то богобоязненного прохожего, чтобы он отвел меня на одну из дорог. В священном городе слишком много нищих, которые сильнее меня!
Исхудавшими пальцами он ощупал край моего плаща.
– Какая прекрасная ткань, незнакомец! – заметил он – И как хорошо от тебя пахнет! Должно быть, ты богат, и я не пойму, как это ты прогуливаешься сам в столь позднее время за пределами города? Почему никто криками не предупреждает о твоем приближении?
Я не обязан был ему отвечать, но все же сказал:
– Я должен один найти свой путь!
Сам того не ожидая, я вдруг спросил:
– Слепец, ты слышал что-нибудь об иудейском царе, этом Иисусе из Назарета, которого распяли? Что ты о нем думаешь?
Этот вопрос вызвал у него такую злость, что он весь задрожал.
– Я достаточно наслышан об этом человеке! – прохрипел он, потрясая в воздухе палкой – Хорошо, что его распяли!
Услышав такое, я немало удивился:
– Однако мне рассказывали, что он был набожным и добрым человеком, исцелял больных, и его всегда окружали бедняки и страждущие, которым он дарил мир.
– Ах вот как, мир? – насмешливо перекривил меня слепой – Он хотел все разрушить и уничтожить! Даже храм! Он нарушал наш мир и был исполненным злобы человеком! Сейчас я тебе объясню: возле Безатского водоема на своем убогом ложе нищенствовал один паралитик, которого все хорошо знали; время от времени он позволял столкнуть себя в воду, чтобы пробудить жалость прохожих. Между прочим, в этих водах уже давно никто не исцелялся, хотя иногда там еще бьют горячие ключи. Однако это место находится близ Послушнических ворот, а просить милостыню в тени порталов всегда приятнее. Для этого человека все складывалось прекрасно до тех пор, пока Иисус, проходя мимо, не спросил его: «Ты хочешь исцелиться?» Паралитик, желая уйти от ответа, сказал, что когда начинает бить горячий ключ, всегда находятся люди, проворнее его, которые спускаются в воду первыми. Тогда назаретянин приказал ему подняться, взять свое ложе и идти!
– И он исцелился? – недоверчиво спросил я.
– Еще как исцелился! – воскликнул слепой, – Взяв ложе под руку, он пошел! Сила этого галилейца была ужасной! А паралитик тем самым лишился превосходного ремесла, кормившего его на протяжении тридцати восьми лет! Теперь, находясь в преклонном возрасте, он вынужден зарабатывать на хлеб насущный трудом своих рук.
Пока он рассказывал, я видел, как его наполняла горечь, он добавил:
– Кроме того, это исцеление произошло в субботу. Несчастного сразу же задержали за ношение своего ложа и отвели к священникам. Но это еще не все! Спустя какое-то время Иисус встретил его в храме и предупредил, дабы он больше не грешил, иначе с ним произойдет нечто худшее! Чтобы защитить себя, нищий, пошел и донес на него, подтвердив, что был им исцелен и что он приказал ему взять свое ложе и нести его в день шабата! Но… что могли священники сделать с Иисусом? Окруженный толпой своих приверженцев, он кощунственно заявил, что имеет право нарушать, правило святого дня и работать в этот день, как это делал его отец! Представляешь себе? Он считал себя равным Богу! Конечно же после этого его пришлось распять!
Я продолжал хранить молчание, и нищий, полагая, что его доводы не показались мне убедительными, попытался привести новые.
– Что стало бы со всеми, если бы он разрушил храм? – продолжал он – Где нищие просили бы милостыню, если бы не стало богатых грешников, желающих денежным подаянием заслужить прощение своих грехов?
Ударив палкой о бугристую дорогу, он с хитростью, исполненной удовольствия, заключил:
– В то утро меня тоже попросили кричать: «Распни его! Распни!» Римлянин долго колебался, не решаясь отправить его на смерть; он не понимает ничего в наших законах, и кроме того, радуется, когда возводят хулу на божий храм. Но мы добываем свой хлеб, прося милостыню, поэтому зависим от храма и городского правления. Они нас всех быстро собрали и поставили недалеко от ворот, чтобы мы кричали вместе с другими, Можешь мне поверить: я тоже кричал и требовал помилования Бараевы, который по сравнению с этим Иисусом был безгрешен, хотя и убил римлянина.
– Не могу тебя понять! – ужаснулся я. – Насколько нужно быть злым, чтобы гордиться подобным поступком? Ведь он, возможно, исцелил бы и тебя, если бы ты в него уверовал?
Он обратил ко мне зияющие дыры своих орбит, в оскале показались гнилые остатки его зубов.
– Не хочешь ли ты сказать, что считаешь себя значительной персоной или что-то понимаешь в этом мире? – злобно промычал он. – Теперь я не сомневаюсь, что ты – скверное, нечистое существо! Лучше бы ты вел меня за палку! Тогда мне не пришлось бы к тебе прикасаться. По одному моему слову Бог Израиля одним дыханием мог бы обратить тебя в пепел! Пусть тебя заживо сожрут черви, если ты один из приспешников этого Иисуса!
Он весь кипел злобой, и меня окутала вонь, которую источал его рот. Он крепко уцепился за полу моего плаща, чтобы я неожиданно не высвободился.
– Какой же ты простак! – ехидно произнес он, поднеся пальцы к своим пустым орбитам – С тех пор как мне выкололи глаза, сам Бог не смог бы заставить появиться на этом месте новые. Кроме того, мне совершенно не хочется опять стать зрячим! Что хорошего может увидеть в этом мире такой человек, как я?
Я мог бы избавиться от него ударом кулака, но не решался поднять руку.
– Успокойся, безгрешный человек, мы уже подходим к воротам города, – сказал я. – Там я тебя оставлю, чтобы не осквернять твоей чистоты!
– Ах, если я был посильнее! – вздохнул он, повернув ко мне свое ужасное лицо. – Сейчас я тебе кое-что покажу, незнакомец.
Неожиданно резким движением он схватил меня сзади за горло, уперся острым коленом в бок, а его свободная рука принялась нащупывать мой кошелек. По правде говоря, будь он чуточку сильнее, ему действительно удалось бы застать меня врасплох, даже не позволив позвать на помощь. Однако принимая во внимание его состояние, мне не составило труда высвободиться из его отвратительных пальцев, сжимавших мое горло, и целым и невредимым уйти от этого воровского приема.