– Да наша-то Катерина вроде не похожа на государственную казну, – усмехнулся князь Иван.
Пётр II победил тогда Голиафа – Меншикова. А теперь он оказался во власти другого Голиафа – Долгоруких.
Но тем не менее историки считают, что именно во времена Меншикова более было принесено пользы России. Читаем:
«Были прощены давние недоимки крепостных, а сосланным на каторгу за неуплату налогов была дарована свобода, смягчилось уложение о наказаниях. В частности, императорским указом было запрещено “для устрашения” выставлять на обозрение расчленённые тела казнённых.
Был отменён так называемый “поворотный налог” – то есть пóдать с каждого прибывшего воза. Объяснением тому была “забота правительства об ограждении подданных от обид, чинимых сборщиками”.
Пошлина на отпускаемые за границу пеньку и пряжу была снижена до 5 %, чтобы поднять доходы казны. Сибирский пушной торг и вовсе был оставлен без пошлинного обложения.
В Верховном тайном совете относительно Малороссии Пётр II объявил: “В Малой России ко удовольствию тамошняго народа постановить гетмана и прочую генеральную старшину…” Все дела, касавшиеся Украины, были переданы в ведение Иностранной коллегии».
Каприз Катерины
Пётр II после коронации надолго остался в Москве – чуть не на два года. Долгорукие жили то у себя на Знаменке, то в усадьбе Горенки. В Горенках гостей встречали два льва у входа. Такие львы – особая гордость знатных семейств: охраняющие, сберегающие, пугающие и при этом улыбающиеся! В них было что-то детское, наивное, домашнее.
Однажды княжна Катерина заявила: «Хочу побывать в нашей старой усадьбе, в Глинках». Уговорила дядю Сергея поехать вместе – благо не столь далеко. Глинки год назад были проданы графу Брюсу, который прежде оглядел местность, изучил строение тамошней земли – воду, растения, травы, ползучих гадов и кое-что ещё, неведомое ни прежним хозяевам, ни окрестным помещикам.
Брюс был рудознатцем, то есть умел по внешним признакам, приметам угадывать залегание полезных и неполезных ископаемых и даже прошедшую историю местности.
А Катерина пожелала посетить Глинки, ибо там проходило её детство.
Лошади въехали в усадьбу, гости глянули вокруг – усадьбу не узнать. На барском доме возвышалась обсерватория, подобная той, что на Сухаревой его башне; новые строения, расширились конюшня, псарня. Брюс славился умением не только приобретать лошадей, но и лечить их, и даже принимать роды. Князь и Катерина с любопытством оглядывали всё.
Весело было в детские годы в Глинках! – ребятишки, княжеские и дворовые, бегали взапуски, играли в прятки, вечерами садились у костра и пели хохлацкие песни, в Масленицу катались на санях, на качелях. Но ничего не было лучшего, чем театральные сценки и французские танцы в барском усадебном доме.
Славилась среди них Палашка, служанка Катерины, – так умела крутиться, такие выкрутасы устраивала, что гости кричали: «Фору! Фору!» Тоненькая как былинка и быстрая как ручеёк.
А потом с ней вышла худая история: влюбилась в конюха Миколу, да так, что вечерами её и не найти, – то ли в конюшне, то ли в парке. Княгиня Прасковья сердилась, отсылала её на скотный двор, в дальние покосы.
Догадались, что та беременная, устроитель театра первым заметил что-то неладное. Кто же будет теперь потешать гостей? И приказали одной бабке-знахарке сделать так, чтобы стала девка опять «пустая», могла танцевать. Конюха Миколу куда-то спровадили. Палашка спáла с лица, у неё появилась какая-то кривоватая улыбка.
Когда продавали имение, Долгорукий разрешил слугам, кто хочет, оставаться в Глинках, – Палашка пожелала остаться. Брюс и жена его Маргарита приветили её, и Пелагея оказалась не только хорошей танцоркой, но и толковой, сообразительной, на всякое дело годной. Новый хозяин вызывал у неё страх и трепет, но она всему училась: у бабки знахарству и травам, у Брюса в домике его алхимическом подавала склянки. И ничего не забывала: ни кудрявого своего конюха Николая, ни молодой княжны Катерины. Если бы можно было ей отомстить! И за Миколу, и за убитого младенца!..
Брюс показал княжне недостроенный свой дом, наверху – обсерватория. «Приезжайте на будущий год, всё покажу, подивитесь». Они прогуливались по парку, граф увлекал её рассказами о том, что здесь будет через год… Говорил умно, заманчиво, Катерина слушала со вниманием.
И тут вдруг на дорожке возле церкви Катерина увидела её, служанку Палашку. Вот удача! С тех пор у княжны не было такой ловкой служанки – надо забрать, выкупить её у Брюса. Однако Палашка буркнула: «Здравия желаю, ваше высочество!» – и не останавливаясь побежала дальше.
Какая-то странная кривоватая ухмылка мелькнула на её лице. Что делать? Брюс не желал расставаться со служанкой.
– Господин граф, а ежели отец мой обменяет Палашку на лучшего коня своего? – спросила она.
Но он покачал головой и добавил:
– Потом, может быть, потом.
Между тем уже темнело, и князь Сергей Григорьевич торопил племянницу: поглядела – и хватит. «Не капризничай, племянница. Едем!» И Катерина так и осталась со своим капризом.
Только не из тех людей была Катерина, что прощаются со своими желаниями. Миновало два месяца (царский двор жил в Петербурге) – и она снова уговорила дядю ехать в Глинки, а у отца выпросила лучшую лошадь для Брюса.
На этот раз господский дом предстал ей во всей красе. Зеркальный пруд, густые, особенного, синеватого цвета ели… Дом показался выше, чем прежде.
– А-а, – догадалась княжна, – это как на Сухаревке у него, в башне, обсерватория. Для наблюдения за звёздами… Глянь, дядя! Тут пруд – и с той стороны тоже пруд, а домов-то, домов!..
У ворот забегали слуги, торопясь уведомить хозяина о прибытии важных гостей, – одна коляска чего стоит! Верх кожаный, кони в серебряной упряжи, старик в шитом серебром камзоле, а девица – ну что тебе царица.
Яков Вилимович отошёл от государственных дел, хотя знал всё, что происходит у царя. Теперь он любил удивлять соседей, гостей званых и незваных.
Ни дядя, ни Катерина не знали о чудачествах Брюса, и он, похоже, поскучнев, предложил уставшему князю посетить гостевой домик и отдохнуть там. Князь удалился, а Катерина повела светский разговор, намереваясь, во-первых, вновь прибегнуть к гаданию прорицателя, во-вторых, выманить у него служанку Пелагею, обменяв на лучшего коня батюшки.
Обходя графский дом, Катерина поразилась маскам, украшавшим стены между вторым и третьим этажами. Что это? Чёрт? Козёл? Дьявол? Вдобавок они чередовались с женскими ликами. Хозяин наконец снова разговорился:
– Покинув наши столицы, решил я – для памяти о тамошних нравах – украсить стены этими масками, дабы отпугивать чертей, интриганов и недругов. Видите рога, ослиные уши?.. Старинные европейские маски.
У входа в дом она заметила иные две маски – одна улыбалась, а другая явно насмехалась. Но спросить не решилась: показалось, что это сам Брюс. Ну и кудесник этот граф!.. Про дом сказал ещё, что стоит он так, что над ним горит Полярная звезда. Катерина мало что понимала в астрономии и спросила:
– А отчего в парке деревья повалены, лежат на земле?
– Оттого это, медхен, что деревья задумал я так расставить, чтобы образовали они слово «Brüs». Звёздам чтоб было видно.
Почему-то она заговорила о Меншикове, мол, как мог царь сделать из бывшего сапожника или пирожника героя войны и властителя? Разве не доступно сие лишь аристократическим фамилиям?
– Ах, юнге фрау, простите, фрейлейн! В Меншикове было чутьё – он руками пищу не брал, за столом не сморкался, как другие… Свинства русского не терпел.
– Отчего же уж свинства? – кокетливо повернулась княжна. – Не все такие.
– Да оттого, что так было! Пришлось Петру Алексеевичу на ассамблеях вывешивать объявления, и какие! Приходить на ассамблеи «мыту и бриту старательно, голодну наполовину» и яства употреблять умеренно. А о женском поле было написано: «на прелести дамские взирать не с открытой жадностью и руками действовать остерегаться… Пьяну быть тоже умеренно». К тому же у Меншикова была удивительно счастливая физиономия, он вселял в царя радость.
Они поднялись на второй этаж. Катерина поддерживала подол своей юбки, а думала об одном: когда предсказатель погадает ей? Должна же она решить: остаться ли с красавчиком Миллюзимо – или послушать отца и отдаться уму, а не сердцу?
Одна комната являла собой библиотеку, и какую! Множество книг с нерусскими названиями, с дорогими кожаными переплётами покрывали стены. Она прочитала лишь два – Гюйгенс «Происхождение видов и сущностей» и народная легенда о Фаусте. На столе стояли глобус и какие-то таинственные приборы.
Брюс повёл гостью в круглую залу. На стене выделялся крупный барельеф на лазурном фоне. Княжна не без труда разглядела в центре птицу с распростёртыми крылами, некую раковину и, кажется, рыбу…
Как сказал граф, сие означает рождение жизни на Земле: в центре птица, вокруг – волны света, внизу – рыба. А от клюва птицы идёт в стену что-то вроде отверстия, но куда оно ведёт?
– Это, Катеринушка, вещая птица. И когда бывают особенные лунные дни, в определённой фазе, вещает та птица умные слова. Как Дельфийский оракул.
– Что такое Дельфийский оракул?
– А это, гуте медхен, в Древней Греции такое место… Город Дельфы… и храм… Туда могли войти только жрецы и жрицы-пифии, которые говорили пророчества приезжавшим отовсюду людям… Оракул… – тут Брюс остановился, хитро подмигнул княжне и продолжил: – Слов было не разобрать, так как под храмом бурлила вода, подъём случался из-за перепадов в высоте… Быть может, из расщелин поднимались ядовитые испарения… Каждый как хотел – так и понимал пророчества.
«Уж не похоже ли это на его, Брюсовы, предсказания?» – подумала Катерина.
Яков Вилимович дунул на шандал, оставив лишь одну горящую свечу, а сам удалился. В полутьме обозначился чёрный глобус со светящимися дырочками – то был небесный свод? Неужели княжна услышит оракула? Ей становилось не по себе, однако она умела преодолевать страхи…