Как ни противился Столыпин, как ни противились враги лже-старца, последний стал бывать во дворце. Никто не ожидал, что он станет там желанным гостем.
Обычно Григорий Ефимович приходил за час до обеда взрослых, когда наследник Алексей играл на коврах в своей голубой пижаме, прежде чем лечь в постель. Он садился возле мальчика и рассказывал ему о своих приключениях и путешествиях, иногда рассказывал и русские сказки. Бывало, и девочки, и сама императрица прислушивались к его историям.
Николай и Александра с интересом беседовали с Распутиным. Для царя он был простым русским мужиком. Однажды Николай II сказал о Распутине офицеру охраны:
— Он просто добрый, религиозный, прямодушный русский человек. Когда тревоги или сомнения одолевают меня, я люблю поговорить с ним и неизменно чувствую себя потом спокойно.
Для царицы появление сибирского старца имело большее значение. Она считала, что он — посланник Божий, явившийся к её сыну, к ней, к её мужу, к России. Он облегчал страдания мальчика, и это было самым главным доказательством его божественной миссии. Никто не мог очернить в её глазах святого человека.
Помогал ли Распутин мальчику в критические минуты или это было совпадение — неизвестно. Но хорошо известно, что вера всегда придаёт силы и убеждённость, вселяя надежду даже в самых тяжёлых ситуациях.
Успех в Царском Селе обеспечил Распутину успех и в обществе. Теперь он ходил не в холщовой рубашке, как прежде, а только в шёлковых блузах голубого, красного и сиреневого цветов, носил чёрные бархатные штаны и мягкие сафьяновые сапоги. Да и пояс заменил. Вместо кожаного ремня появились разноцветные шнурки с большими кистями. На нём всегда был золотой крест — подарок государыни.
Вся информация о Распутине стекалась к Герасимову. Тот злился и, не скрывая своего возмущения, доводил её до сведения министра.
— Видно, от этого старца нам никогда не избавиться, — вздохнул Столыпин.
Но сам от мысли избавиться от Гришки Пётр Аркадьевич не отказывался, лишь ждал удобного момента, чтобы закрыть проходимцу двери во дворец. Конечно, стоило бы поговорить об этом с государыней, но такую мысль он отбрасывал прочь, ибо о характере Александры Фёдоровны имел своё представление, своё сложившееся мнение. Он считал, что с ней говорить трудно. Если она увлекалась какой-то идеей, то переубедить её, доказать, что идея пагубна или порочна, было невозможно.
Как-то Александра Фёдоровна пригласила Столыпина к себе для важного разговора. Когда он явился, она выразила своё желание о немедленном создании сети детских приютов особого типа. Столыпин заметил, что такую работу нельзя осуществить моментально — потребуется какое-то время для организации подобных приютов. Услышав это, императрица разволновалась, да так, что со слезами стала повторять по-немецки:
— Но поймите меня, несчастные дети не могут ждать, это должно произойти немедленно!
Она сделала ударение на последнем слове, которое произнесла несколько раз.
Столыпин ответил ей тоже на немецком:
— Сделаю всё возможное, чтобы выполнить ваше желание, ваше величество.
Он-то знал, что в действиях государыни было много напускного и картинного. Она, как актриса, играла на публику. Между нею и сестрою — великой княгиней Елизаветой Фёдоровной, бывшей замужем за великим князем Сергеем Александровичем, братом императора Александра III, — была большая разница.
Елизавета Фёдоровна не мыслила глобально, как её сестра, а последовательно выполняла конкретные дела. Пристроив брошенного ребёнка в приют, не забывала о нём, следила за его успехами и продолжала заботиться в дальнейшем.
Однажды Елизавета Фёдоровна сказала Столыпину о своей сестре:
— Её трудно в чём-то убедить. Такой она человек.
Так она ответила на просьбу повлиять на сестру и открыть ей глаза на истинную сущность старца.
Столыпин был убеждён, что Распутин поддельный старец. Настоящие старцы, считал он, отвергают мирские соблазны, а этот живёт в своё удовольствие. И мысли его нечестивы, и ведёт себя он недостойно, умело надев на себя личину святого. Да и возрастом молод, никак в старцы не годится. Изображает раскаявшегося грешника, которому Бог повелел творить его волю.
Столыпин часто раздумывал о том, почему этот серый крестьянин приобрёл такую популярность. Да, говорил он себе, русские любят прислушиваться к святым, ведь испокон веков по всем российским просторам ползли нищие паломники, которые питались подаянием. Были среди них и юродивые, ходившие круглый год — и летом, и зимой — босиком. Их считали целителями и проповедниками. Когда они высказывали еретические мысли, церковь их преследовала, но в народе к ним относились с уважением.
Перечитывая Фёдора Михайловича Достоевского, Столыпин нашёл точное определение таким людям. В романе “Братья Карамазовы” подчеркнул синим карандашом и прочитал вслух супруге отрывок, который его заинтересовал:
“Старец — это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаёте её ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно, в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою для того, чтобы мог наконец достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, т.е. свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли”.
— По-моему, настоящий старец — это страж идеала и правды на земле, — заметил Пётр Аркадьевич. — Он являлся хранителем священного предания, которое передаётся от старца к старцу... Некоторые из них достигают замечательной нравственной высоты и чтутся в числе святых православной церкви. Но, конечно, не такие, как Распутин, который нравственно низок и вызывающе ведёт себя, преследуя свои корыстные цели. Удивительно, что государыня не реагирует на замечания со стороны и не хочет признавать, что Распутин совершенно не тот человек, которому стоит поклоняться.
“Распутин вскоре приобрёл огромное влияние на новых поклонников. Он сделался обычным завсегдатаем некоторых гостиных высшего петербургского общества и даже был принят некоторыми членами императорской семьи, которые пели о нём хвалебные гимны императрице. Большего ему и не было нужно, чтобы сделать последний шаг. Распутин был введён ко двору через приближённых её величества и по личной рекомендации архимандрита Феофана. Этот факт не следует забывать, ибо в течение многих лет он ограждал его от нападков его противников.
Мы видели, как Распутин, воспользовавшись отчаянием, наполнявшим душу императрицы, сумел связать свою жизнь с жизнью цесаревича и таким образом приобрести всё большую власть над матерью. Каждый раз его вмешательство как будто вызывало улучшение в здоровье ребёнка и тем самым усиливало его обаяние, увеличивая вместе с тем и веру в силу его заступничества.
Однако по прошествии известного времени Распутин как будто опьянел под влиянием своего внезапного возвышения. Он счёл своё положение достаточно прочным, бросил осторожность, которую соблюдал на первых порах своего пребывания в Петербурге, и вновь стал предаваться излишествам. Но делал он это с большой ловкостью, так что долгое время вводил многих в заблуждение насчёт своей личной жизни. Только мало-помалу слух о его разврате стал распространяться и встречать доверие. Сначала против старца раздавалось лишь несколько слабых голосов, но вскоре к ним присоединились более уверенные и многочисленные голоса”.
Близость старца к царской семье вызывала пересуды и кривотолки в обществе. Столыпин не упускал случая, чтобы не посоветовать государю избавиться от сомнительной личности. Государь признавался:
— Я с вами согласен, Пётр Аркадьевич. Но пусть десять Распутиных, чем одна истерика императрицы!
То, что Пётр Аркадьевич его не терпит, Распутин знал. Слухи до него доходили. Однажды, когда ему в очередной раз донесли об этом, он миролюбиво — а, может, приняв миролюбивый вид, — сказал, как бы предрекая:
— Видит Бог, не хочу я его погибели, не хочу... Но запомните, крови будет много... Придёт время, прольётся кровь...
Самой Александре Фёдоровне казалось интересным, если не занятным, что думает “смиренный сибирский мужик”, которого она ценила выше всех, о главе российского правительства. Она всегда прислушивалась к его советам. По просьбе императрицы Распутин посетил Столыпина. О том визите Столыпин, обладавший огромной физической силой и несокрушимой волей, поведал Михаилу Родзянко, председателю Государственной думы.
— Он бегал по мне бессовестными глазами, произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из Священного писания, как-то необычно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей напротив меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит какое-то довольно сильное, правда отталкивающее, но всё же моральное впечатление. Преодолев себя, я прикрикнул на него...
Распутин одолевал многих, а вот Столыпина не смог. Не по его зубам оказался орешек! Сильный человек, не охваченный, как правители, мистицизмом, предрешил тем самым свою собственную участь. Он показался Распутину человеком неугодным.
Императрица не просто так устроила эту встречу. Она хотела, чтобы Распутин составил ей своё мнение о правящем премьере, который значил в её империи больше, чем глава правительства и любой другой стране.
Недовольный беседой, да и самим приёмом, Распутин сказал ей, что Столыпин ни к его мнению, ни к воле Божьей не прислушался.
Ещё одного врага приобрёл Пётр Аркадьевич на свою беду. К революционерам, правым и левым, к либералам, сановникам, близким ко двору, не воспринимавшим его энергичность и целенаправленность соперникам, всегда обитающим рядом с правительством и мечтающим в это правительство попасть, к высоким чинам министерства, которых он подчинил себе, прибавился неграмотный, но преуспевающий старец, а вместе с ним, с этим старцем, и его сторонники.