— Простите, Пётр Аркадьевич, но у человека должны быть честь и совесть.
— Должны, — согласился Столыпин, — но не все обладают этими качествами.
Из Петербурга Столыпин отправился на отдых в Колноберже, в родное имение. Брат его, Александр Аркадьевич, жил в то лето в своей усадьбе в Бече, расположенной в шестидесяти верстах от Колноберже, и Пётр Аркадьевич отправился навестить его вместе с Марией, приехавшей с мужем на отдых в родные места.
Целый день братья провели за беседами. Вокруг было шумно и весело, все радовались, что наконец-то собрались вместе — в последние годы это бывало так редко.
Пётр Аркадьевич никогда не говорил о своём здоровье, а тут поделился с братом, сказал, что консультировался у врача, что тот обнаружил у него грудную жабу. Александр уверил его, что болезнь эта, правда, нехорошая, но нестрашная.
— С ней долго живут, — успокаивал он Петра. — Конечно, если ты будешь к себе внимателен.
— Постараюсь отдохнуть здесь, — сообщил о своих планах Пётр Аркадьевич, — а осенью поеду на юг.
И вдруг бросил грустную фразу:
— Не знаю, долго ли проживу...
— Выбрось из головы дурные мысли, — сказал Александр, — и вместо юга отправляйся к нашей дорогой тете Ольге Валерьяновне, которая уже лет тридцать безвыездно живёт в своём имении в Корсуне. Ты не представляешь, как она будет рада. Отдохнёшь там — места вокруг изумительные, — посмотришь, как жили раньше польские короли. Полюбоваться тамошней природой приезжают даже туристы из-за границы...
Узнав, что Пётр Аркадьевич в Колноберже, туда потянулись близкие и друзья, многочисленная родня. И Столыпин отдавал им визиты, что в последние годы не делал. Посетил многих, многих обласкал, многим привёз подарки. Местному батюшке отцу Антонию презентовал привезённую из столицы красивую чернильницу. Тот был рад подарку, а ещё больше — вниманию Петра Аркадьевича.
Бывая в Колноберже, Столыпины всегда встречались с доктором Трауготом, бывшим товарищем Петра Аркадьевича по университету. Друзья часто вспоминали студенческие годы и весёлые истории, случавшиеся с их однокашниками.
В этот раз Траугот не приехал. И вдруг Столыпин сказал родным:
— А вы знаете, доктор умер.
Все удивились.
— Была телеграмма? — удивлённо спросила Мария.
Отец ответил ей спокойно, как будто речь шла о самой обыкновенной вещи:
— Нет, он явился ко мне ночью, сообщил, что умер, и просил, чтобы я позаботился о его жене.
Родные молчали. Прежде глава семьи никогда о своих снах не рассказывал, тем более о таких вещих.
Вечером пришла телеграмма с печальной вестью: доктор Траугот, действительно, умер.
Ольга Борисовна никогда не замечала за мужем склонности к мистицизму и суевериям, а в это лето ей показалось, что он стал обращать внимание на самые незначительные совпадения, которые раньше его не занимали.
Съездив в Ригу на торжества по поводу открытия памятника Петру Великому, Столыпин вернулся в приподнятом настроении, с восторгом рассказывал о понравившемся ему городе.
...Лето подходило к концу, дни становились короче, по утрам воробьи слетались в стаю и от одного резкого движения руки разом вспархивали все вместе. Пётр Аркадьевич вспомнил вдруг, как отец говорил ему в детстве: если воробышки собираются вместе, то уже наступает осень.
Дни становились влажными, пасмурными.
Гуляя в саду, он сказал жене:
— Скоро уезжать, но ты не представляешь, как тяжело отрываться от Колноберже на этот раз. Никогда прежде мне не было так грустно. Здесь так тихо и хорошо...
Говорят, предзнаменований не бывает, но они есть, просто мы не придаём им значения и лишь после того, как что-то произошло, вспоминаем необъяснимые, удивительные знаки, потусторонние силы, хотящие нас предупредить, нам помочь, но мы своевременно не придали этому значения.
Провожали Петра Аркадьевича Столыпина с Кейданского вокзала. Поезд два раза трогался, но из-за какой-то неисправности останавливался и простоял целых полчаса, пока машинисты, копавшиеся в машине, устраняли неисправность. Наконец-то паровоз дёрнул вагоны, разбежался и увёз Столыпина в синюю даль, уходящую к горизонту.
Семья и родные долго стояли на перроне, провожая состав взглядом.
Мария вспоминала: какая-то неведомая сила не отпускала отца с вокзала, но он её преодолел и уехал, чтобы никогда больше не вернуться в родные места.
Игра
Чувствовал ли Столыпин, что вокруг накалилась обстановка, что слишком много у него врагов, стремящихся свергнуть его с пьедестала, на который он был возведён царём в трудные годы? Понимал ли, что стал для государя обузой, что своей энергией и напористостью мешает тихой, спокойной жизни, которой привыкли жить при дворе? Разве ответишь на эти вопросы.
Между тем трудные годы миновали во многом благодаря Столыпину. Империя оправилась от ран, нанесённых революцией. В Столыпине больше не нуждались, им, скорее, тяготились — слишком много энергии. Министерство, да и само правительство, могла возглавить любая другая личность. Желающих было немало.
Александра Фёдоровна, поддерживавшая Курлова, не раз говорила об этом супругу. В роли министра она, например, видела Курлова, который был если и не умён, как Столыпин, то послушнее и вернее.
— Он предан тебе, — твердила она, — и это в нём импонирует. К тому же рьяный служака и всегда соблюдает инструкции. От него не приходится ждать конфликтов и скандалов.
Ники понимал, что супруга права. Но не сдавался, поддерживая Столыпина и по-прежнему считая его самым умным своим министром.
А окружение — супруга, Дедюлин, ряд сановников тихо и мягко внушали ему о первом министре нелестные мысли.
Когда говорят впервые — удивляешься, когда во второй раз — задумываешься, когда говорят часто — привыкаешь. В конце концов, государь решил, что премьер, действительно, засиделся в своём кресле и надо бы ввести в правительство новые веянья.
Столыпин стал раздражать Николая II.
Окружение добилось того, к чему стремилось. Поползли обычные слухи, что осенью Столыпин будет смещён и отправлен куда-то то ли послом, то ли наместником. Почему-то говорили о Франции, хотя все знали, что Пётр Аркадьевич предпочёл бы Англию, где при монархе правит парламент, что было для него давней мечтой. Предсказывали Кавказ — там всегда смута, волнения, беспокойство. “Там он будет при деле”, — говорили шёпотом придворные сплетники. Про дело упоминали не просто так — премьер им надоел своей деятельностью, от которой они не знали покоя.
Словом, участь Столыпина на словах была предрешена.
Вместо того, чтобы разрядить обстановку, поладить со двором, премьер-министр продолжал вести свою несгибаемую политику.
Как-то шеф жандармов Курлов имел разговор с обер-прокурором святейшего Синода Саблером. Он хотел откровенности и не скрывал, что Саблера поддерживает, в отличие от Столыпина.
— Вы, наверное, не знаете, но Пётр Аркадьевич был против вашей кандидатуры, — заметил генерал.
— Почему же не знаю, — возразил Саблер. — Но у него это не получилось. Пётр Аркадьевич предложил взамен непроходную фигуру и был бит.
Саблер говорил языком шахмат, но генерал его понял. Столыпин предложил хорошую фигуру, но уязвимую, чем и воспользовались его противники, настаивавшие на кандидатуре Саблера: протеже был родственником Столыпина, а усиливать влияние Петра Аркадьевича при дворе не хотели.
Курлов добивался расположения Саблера неспроста. Он намекнул, что намерен вступить во второй брак и ждёт разрешения церкви.
— Вам, Павел Григорьевич, с моей стороны отказа не будет, — заметил обер-прокурор.
Так в затянувшейся игре появилась ещё одна интрига.
Личная проблема, которую генерал Курлов намеревался решить с помощью Синода, заключалась в следующем. Несколько лет назад он развёлся, оставив жене небольшое отступное. В обществе прекрасно знали, что деньги, переданные Курловым жене, из её же наследства, но жест бывшего супруга состоял в том, что он её не обидел. Бедная женщина пробовала было добиться справедливости, но ведь справедливость в руках тех, кто её распределяет. Генерал был дружен с теми, от кого зависело решение вопроса, — спор у бывшей супруги он, конечно, выиграл.
Во всей этой истории имелась некая пикантность — Курлов развёлся с женой из-за супруги своего подчинённого. Как иногда бывает, роман оказался долгим со всеми вытекающими из него последствиями. Мужчина, оказавшийся в такой ситуации, всегда лихорадочно ищет выход. И генерал нашёл этот выход.
На укоры, прозвучавшие в его адрес в обществе, он ответил решительно и даже сыграл роль влюблённого, ради любви жертвующего карьерой.
— Мне много лет, — говорил он, — у меня бывали увлечения, но она — самое главное в моей жизни. Ради неё я готов на всё, даже на отставку.
Государыне его фраза понравилась. Она за него заступилась. И Николай II его простил.
Когда прощает государь, прощает и общество. Курлов на плаву удержался. Он женился на двадцатипятилетней женщине, которая ему в дочери годилась, а её мужа, чтобы не шумел, пристроил в другое ведомство. Тот был доволен: избавился от неверной супруги и получил повышение. Иной раз одно с лихвой компенсирует другое.
“Женитьба на молодой женщине, имеющей алчный аппетит на роскошь, всегда приносит печальные последствия для мужчины. Курлову стало не хватать денег, из-за чего он влезал в долги, брал большие суммы в кредит, чтобы удовлетворить потребности жены. Но деньги быстро таяли. Генерал вынужден был использовать и секретные фонды, которые выделялись на содержание агентуры. Шеф жандармов имел право пользоваться средствами, отведёнными на тайные акции, но то были государственные деньги, ревизию которых можно было легко осуществить. После того как Курлов за спиной Столыпина возвысил собственную персону и взял в свои руки всю охрану империи, выведя её из-под контроля министра и главы правительства, Столыпин обязан был сделать свой ход”.