Выйдя к столу, он оповестил коллег:
— Господа! Ко мне пожаловал очень интересный субъект, и мне хотелось бы, чтобы вы слышали, что он скажет...
— Кто это? — спросил Спиридович.
— Агент Аленский,— был ответ Кулябко. — По сему случаю приглашаю вас в кабинет, чтобы внимательно его выслушать.
С этого и начинается киевская трагедия, в которой главная роль отведена молодому человеку, пришедшему на квартиру Кулябко, а роли статистов — охранникам. Кулябко представил его гостям как присяжного поверенного Дмитрия Григорьевича Богрова.
— Господа, я хотел бы поведать вам весьма интересную историю... — начал тот и замолчал, не зная, стоит ли откровенничать.
— Говорите,— сказал Кулябко Богрову,— от этих людей нет и не может быть никаких секретов. Положитесь на меня.
— Извините, но я настаивал на встрече потому, что меня смущают поступки некоторых опасных лиц, — объяснил Богров, — иначе я не посмел бы тревожить вас в столь ответственный момент.
То, что агент имел в виду не обед, а другое событие — приезд в Киев государя, охранники поняли сразу. Они молча смотрели на пришедшего, словно оценивая его значимость и понимая, что несерьёзный человек не может дать серьёзную информацию. Пришедший это, конечно, понял, потому что стал говорить чётко и ясно. Говорящие чётко и доходчиво всегда убедительны.
— Так вот, господа, — продолжал Богров, — расскажу всё по порядку. Год назад, выполняя задание начальника Петербургского охранного отделения полковника фон Коттена, я завязал знакомство с неким Николаем Яковлевичем через тамошнего журналиста Лазарева и присяжного поверенного Кальмановича. Я уже о них позабыл, если бы не случай. Недавно ко мне собственной персоной явился этот Лазарев и попросил оказать любезность: подыскать в Киеве спокойную квартиру и лодку для катания по Днепру. Просьба не ахти какая сложная, но в связи с приездом в город государя... Вот я и решил доложить вам...
Жандармы опешили.
Информация была срочно передана генералу Курлову, который тотчас распорядился запросить петербургскую охранку о тамошних связях Богрова. Ответ последовал незамедлительно: находившись в столице, Богров, действительно, встречался с Лазаревым и Кальмановичем.
— Надо искать этого Николая Яковлевича, — заключил Курлов и велел установить наблюдение за домом Богрова, где тот должен будет появиться.
31 августа позвонил сам Богров и сообщил, что ночью приехал Николай Яковлевич и остановился у него на квартире.
Кулябко обрадовался:
— Пташка прилетела! А видели ли её филёры?
Ответ был отрицательным.
— Спят, небось, собаки!— разозлился Кулябко и приказал ротмистру, занимавшемуся наружным наблюдением: — Чтоб глаз с квартиры Богрова не спускали!
Он разнёс подчинённых в пух и прах, узнав, что наблюдение действовало лишь днём.
— Соображать надо, тупицы! Воры и злоумышленники шастают по ночам, а не днём. Усилить наблюдение! И чтоб комар не пролетел незамеченным в его дом!
Всю информацию, полученную от Богрова, передавали Курлову: имеются подозрения, что на Столыпина и министра просвещения Л.А. Кассо готовится покушение. Была передана и просьба таинственного Николая Яковлевича к Богрову: достать билет на гулянье в Купеческом саду, где будут присутствовать министры. Жандарма не смутила фраза, сказанная Богровым: дескать, Николай Яковлевич просил ещё точные приметы министров.
Кулябко приказал послать Богрову билет на гулянье в Купеческом саду, устроенное в честь царя, — пусть поглядит на министров, а охранке передаст описание приезжего господина, Николая Яковлевича.
Деталь, которая позже удивит исследователей и историков — для чего же было узнавать приметы Столыпина и Кассо, если они были широко известны и их фотографии публиковались в газетах? Сам Кулябко почему-то не задался этим вопросом.
Поздно ночью Богров явился на квартиру Кулябко и принёс письменное донесение: у Николая Яковлевича в багаже два браунинга; приехал он с девицей Ниной Александровной, у которой, по его предположению, имеется бомба. В разговоре Николай Яковлевич намекал на своих высоких покровителей.
— Как это понимать? — спросил Кулябко у агента.
— Как желаете, — ответил Богров. — Имён он не называет, но ясно, что информаторы у него имеются и, видимо, важные.
Новость привела Кулябко в трепет. Он тотчас помчался к Спиридовичу, чтобы оповестить его о разворачивающихся событиях.
Дальнейшие события киевской трагедии восстановлены чуть ли не по минутам.
В шесть часов утра 1 сентября Кулябко сделал доклад генерал-губернатору Ф.Ф. Трепову, а в десять часов — Курлову. Курлов поспешил к Столыпину и предупредил своего начальника об опасности.
Столыпин внимательно выслушал подчинённого.
— Всё это несерьёзно, — бросил Столыпин. — Даже если бы вы нашли у кого-то бомбу, я бы не поверил в возможность покушения. При такой охране! Нет, это немыслимо!
А в это время Богров сообщил Веригину, чиновнику для особых поручений МВД, который остановился в номере гостиницы “Европейская”: свидание террористов назначено вечером на Бибиковском бульваре.
Веригин поторопился к Курлову. Все официальные лица пришли в движение. Позже станет ясно, что Богров намеренно “повысил” их активность, играя по задуманному им плану. Прибавил, что вместе с Николаем Яковлевичем действует женщина, с которой тот его познакомил.
В три часа дня Курлов провёл совещание, на котором обсуждалась полученная информация. Он удивился, что план злоумышленников так резко изменился, и высказал предположение: от агента Аденского многое скрывается, цель террористов, несомненно, состоит в том, чтобы втянуть агента в теракт с мыслью повязать его преступлением.
Собравшиеся с ним согласились, потому и решили: хватать террористов на бульваре, как только Богров подаст условный знак. В том, что действует целая группа террористов, никто из высших чинов министерства уже не сомневался.
"Утро 1-го сентября было особенно хорошим, солнце на безоблачном небе светило ярко, но в воздухе чувствовался живительный осенний холодок. В восьмом часу утра я отправился ко дворцу, чтобы быть при отъезде государя на манёвры. После проводов государя ко мне подошёл начальник киевского охранного отделения полковник Кулябко и обратился с следующими словами: “Сегодня предстоит тяжёлый день; ночью прибыла в Киев женщина, на которую боевой дружиной возложено произвести террористический акт в Киеве; жертвой намечен, по-видимому, председатель Совета министров, но не исключается и попытка цареубийства, а также и покушение на министра народного просвещения Касса; рано утром я доложил обо всём генерал-губернатору, который уехал с государем на манёвры; генерал Трепов заходил к П.А. Столыпину и просил его быть осторожным; я остался в городе, чтобы разыскать и задержать террористку, а генерал Курлов и полковник Спиридович тоже уехали с государем”.
В пять часов на ипподроме начинался смотр потешных. Незадолго до назначенного времени сюда в закрытом автомобиле прибыл Столыпин. Кулябко приказал шофёру доставить министра туда и обратно кружным путём.
Перед трибунами стояли в шахматном порядке учащиеся киевских гимназий. Яркое солнце освещало их рубашки, белевшие на тёмном фоне деревьев. Разговаривая со знакомыми, Столыпин поднимался по лестнице мимо ложи, выделенной для дам, как вдруг одна из приглашённых, поклонница государыни, вдова недавно умершего сановника, взглянув на увешанный орденами сюртук премьера, громко, чтобы всем было слышно, промолвила:
— Пётр Аркадьевич, что это за крест у вас на груди, точно могильный?
Известная своим злым языком, она хотела уязвить премьера. Накануне она распустила слух, что дни его премьерства сочтены, показывая тем самым свою близость ко двору, где она всегда первой узнавала новости.
Сидевшие в ложе испуганно переглянулись.
Совершенно спокойно Столыпин ответил:
— Этот крест, как вы заметили, почти могильный, я получил за труды Саратовского местного управления Красного Креста, во главе которого я стоял во время японской войны.
Сохраняя выдержку, он прошёл вперёд.
А тут как раз на ипподром прибыл из оперного театра киевский губернатор А.Ф. Гирс, проверявший, как идёт подготовка к приёму государя.
— Прошу вас, — обратился он к Столыпину, услышав колкость дамы, — прошу вас, Пётр Аркадьевич, пройдите, пожалуйста, в ложу.
— Это ложа государя, — ответил тот. — Вы же знаете, без приглашения министра двора я в неё войти не могу.
Сказав это, Столыпин стал спускаться с трибуны по лестнице, направляясь к площадке, занятой приглашённой публикой. У барьера он остановился. Сидевшие мужчины в штатском поднялись с мест и окружили премьера полукольцом на расстоянии двадцати шагов.
Столыпин спросил у губернатора:
— Скажите, кому принадлежит распоряжение о воспрещении учащимся-евреям участвовать тридцатого августа наравне с другими в шпалерах во время шествия государя с крестным ходом к месту открытия памятника?
Гирс ответил, что такое распоряжение сделал Зилов, попечитель киевского учебного округа.
— А чем он это мотивировал?
— Он считает, что процессия имеет церковный характер и потому необходимо, по его мнению, исключить из неё евреев и магометан.
Столыпин не скрыл своего недовольства:
— Отчего же вы не доложили об этом мне или начальнику края?
— Дело в том, что в Киеве находится министр народного просвещения. От него зависело отменить или не отменять распоряжения попечителя округа.
Столыпин возразил:
— Министр ничего не знал. К сожалению, государь узнал о случившемся раньше меня. Его величество крайне этим недоволен и повелел мне примерно взыскать с виновного. Подобные распоряжения, которые будут приняты как обида, нанесённая еврейской части населения, нелепы и вредны. Они вызывают в детях национальную рознь и раздражение, что недопустимо, и их последствия ложатся на голову монарха...