“...1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпина. Ольга и Татьяна (великие княжны, старшие дочери царя. — Авт.) были со мною тогда, и мы только что вышли из ложи во время второго антракта, т.к. в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.
Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстёгивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помогали ему.
Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели всё, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему — к сожалению, — полиция отбила его от публики и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Всё-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час...”
“Я был на линии 6 или 7 ряда, когда меня опередил высокий человек в штатском фраке. На линии второго ряда он внезапно остановился. В то же время в его протянутой руке блеснул револьвер, и я услышал два коротких сухих выстрела, последовавших один за другим. В театре громко говорили, и выстрелы слыхали немногие, но когда в зале раздались крики, все взоры устремились на П.А. Столыпина, и на несколько секунд всё замолкло. П.А. как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны, под грудной клеткой, уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: “Всё кончено!” Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчётливо, голосом слышным всем, кто находился недалеко от него, произнёс: “Счастлив умереть за царя”. Увидя Государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, он поднял руки и стал делать знаки, чтобы Государь отошёл”.
“Вбежав в зал, я увидел, что в царской ложе никого не было, а на пересечении левого продольного прохода и поперечного видна была кучка людей, наносивших удары какому-то человеку — очевидно преступнику.
У барьера оркестра, обернувшись лицом к залу, против своего кресла стоял Столыпин. Около него в этот момент я никого не заметил. Я подбежал к Столыпину. Он был бледен, из кисти правой руки сильно брызгала струйка крови из раненой артерии, окрасившая мой мундир и ленту, а на правой стороне груди, на границе с брюшной полостью, виднелось зловещее кровавое пятно, увеличивающееся на моих глазах. Орден Св. Владимира, прикреплённый к петлице форменного белого кителя, был прострелен как раз посередине. Выходное отверстие пули не было видно. Другая пуля, прострелившая кисть правой руки, пролетела в оркестр и ранила музыканта.
Министр был в полном сознании и снимал свой китель, вероятно, для облегчения предстоящей перевязки. Он сказал мне, что сам велел задержать удаляющегося преступника. Я усадил раненого в кресло, наскоро перевязал платком простреленную руку и стал прижимать через жилет кровоточащую рану на груди. В это время подбежало несколько человек, в том числе врачи — мои бывшие ученики по Киевскому университету”.
“Преступник, сделав выстрелы, бросился назад, руками расчищая себе путь, но при выходе из партера ему загородили проход. Сбежалась не только молодёжь, но и старики, и стали бить его шашками, шпагами и кулаками...”
“...но когда Кулябко отошёл от меня, оставив меня безо всякого наблюдения, я воспользовался этим временем и прошёл в проход партера, где между креслами приблизился к Столыпину на расстояние 2-3 шагов. Около него почти никого не было, и доступ к нему был совершенно свободен. Револьвер браунинг, тот самый, который вы мне предъявляете, находился у меня в правом кармане брюк и был заряжен 8 пулями. Чтобы не было заметно, что карман оттопыривается, я прикрыл его театральной программой. Когда приблизился к Столыпину на расстояние 2 аршин, я быстро вынул револьвер из кармана и, быстро вытянув руку, произвёл 2 выстрела и, будучи уверен, что попал в Столыпина, повернулся и пошёл к выходу, но был схвачен публикой и задержан”.
Личный адъютант Столыпина капитан Есаулов в это время вышел в фойе, чтобы отдать распоряжения об автомобиле премьера. Несмотря на инструкцию, он оставил его одного.
“В оперном театре был торжественный спектакль в присутствии Николая. На этот спектакль повели гимназисток и гимназистов последних классов всех гимназий.
Повели и наш класс.
Служебными тёмными лестницами нас провели на галёрку.
Галёрка была заперта. Спуститься в нижние ярусы мы не могли. У дверей стояли любезные, но наглые жандармские офицеры. Они перемигивались, пропуская хорошеньких гимназисток.
Я сидел в заднем ряду и ничего не видел. Было очень жарко. Потолок театрального зала нависал над самой головой.
Только в антракте я выбрался со своего места и подошёл к барьеру. Я облокотился и смотрел на зрительный зал. Он был затянут лёгким туманом. В тумане этом загорались разноцветные огоньки бриллиантов. Императорская ложа была пуста. Николай со своим семейством ушёл в аванложу.
Около барьера, отделявшего зрительный зал от оркестра, стояли министры и свитские.
Я смотрел в зрительный зал, прислушиваясь к слитному шуму голосов. Оркестранты в чёрных фраках сидели у своих пюпитров и, вопреки обычаю, не настраивали инструментов.
Вдруг раздался лёгкий треск. Оркестранты вскочили с мест. Треск повторился. Я не сообразил, что это выстрелы. Гимназистка, стоявшая рядом со мной, крикнула:
— Смотрите! Он сел прямо на пол!
— Кто?
— Столыпин. Вон! Около барьера в оркестре!
Я посмотрел туда. В театре было необыкновенно тихо. Около барьера сидел на полу высокий человек с чёрной круглой бородой и лентой через плечо. Он шарил по барьеру руками, будто хотел схватиться за него и встать.
Вокруг Столыпина было пусто.
По проходу шёл от Столыпина к выходным дверям человек во фраке. Я не видел на таком расстоянии его лица. Я только заметил, что он шёл совсем спокойно, не торопясь.
Кто-то протяжно закричал. Раздался грохот. Из ложи бенуара спрыгнул офицер и схватил молодого человека за руку. Тотчас вокруг них сгрудилась толпа.
— Очистить галёрку! — сказал у меня за спиной жандармский офицер.
Нас быстро прогнали в коридор. Двери в зрительный зал закрыли.
Мы стояли, ничего не понимая. Из зрительного зала долетал глухой шум. Потом он стих, и оркестр заиграл “Боже, царя храни”.
— Он убил Столыпина,— сказал мне шёпотом Фицковский.
— Не разговаривать! Выходи немедленно из театра! — крикнул жандармский офицер.
Теми же тёмными лестницами мы вышли на площадь, ярко освещённую фонарями.
Площадь была пуста. Цепи конных городовых оттеснили толпы, стоявшие возле театра, в боковые улицы и продолжали теснить всё дальше. Лошади, пятясь, нервно перебирали ногами. По всей площади слышался дробный звон подков.
Пропел рожок. К театру размашистой рысью подкатила карета “скорой помощи”. Из неё выскочили санитары с носилками и бегом бросились в театр.
Мы уходили с площади медленно. Мы хотели увидеть, что будет дальше. Городовые торопили нас, но у них был такой растерянный вид, что мы их не слушались.
Мы видели, как Столыпина вынесли на носилках. Их задвинули в карету, и она помчалась по Владимирской улице. По сторонам кареты скакали конные жандармы”.
“...мы услышали крики и треск. Первое впечатление было, что рухнул театр от перегрузки. Под этим впечатлением я и генерал Курлов бросились в зрительный зал”.
Их опередил Спиридович, который отмечал: “Я вбежал в зал, по стульям добежал до министра Столыпина, бросился к схваченному преступнику и замахнулся на него саблей”.
Рядом со Столыпиным стояли оцепеневшие у барьера оркестровой ямы министр двора барон Фредерикс и граф И. Потоцкий, земельный магнат.
Публика закричала и бросилась на Богрова. Жандармский подполковник А. А. Иванов каким-то образом вырвал убийцу из толпы и перекинул его через барьер.
Кулябко уже вбежал в зал и прорвался к барьеру. Лицо его было пунцовым, как после хорошей бани.
— Это Богров! — выдавил он.
Получив приказание, ротмистр П.Т. Самохвалов помчался с группой жандармов к дому Богрова, чтобы арестовать Николая Яковлевича и его спутницу. Филёры были на посту. “За мной!”— приказал Самохвалов, вынимая револьвер. Но квартира, в которую ворвались жандармы, была пуста. Все двенадцать комнат — ни одной души.
— Где террористы? — кричал Самохвалов.
— Он просто морочил нам голову, — спокойным тоном ответил старший филёр С.И. Демидюк, самый уважаемый сотрудник Кулябко. Ещё не зная всех подробностей дела, он, как профессионал, сразу же сделал правильный вывод.
Кулябко, прислонившись к стене фойе, хватался за голову:
— Только одно осталось... только одно — пустить пулю в лоб!
Курлов орал на него так громко, что было слышно на весь театр:
— Хватит болтать! Усильте охрану императора! Немедленно усильте охрану!
Столыпина сразили две пули. Одна попала в руку, вторая — в грудь. В некоторых источниках стоит: “в печень”. Первая рана, понятно, была лёгкой, но вот вторая...