Государь прибыл в клинику, но больного не увидел.
Говорили, что тому воспротивилась Ольга Борисовна — она не хотела, чтобы царь прошёл в комнату, где умирал её муж. Так, мол, она отвечала на то пренебрежение, которое государь и государыня проявляли к её мужу. Сопровождавшие государя лица оценили сей факт иначе — что больному стало ещё хуже.
Николай II был в клинике недолго. Выслушав мнение врачей, он сделал своё заключение, что опасность преувеличена, сославшись на доктора Боткина, который уверял, что ничего грозного нет и крепкое здоровье Столыпина болезнь преодолеет.
В тот же день государь отбыл в Чернигов — торжества продолжались. Вернуться в Киев он планировал 6 сентября, как и было намечено много месяцев назад.
Всё шло согласно разработанному плану.
Пятого сентября здоровье Столыпина ещё более ухудшилось.
Температура понизилась, страдания усилились, стоны почти не прерывались, появилась страшная икота, которая сначала была слышна в соседних комнатах, а потом даже на лестнице. Сознание, державшееся ещё до утра пятого числа, постепенно затемнялось, голос падал.
Ещё утром казалось, что беда его минует. Ещё утром он спросил дежурного профессора:
— Выживу ли я ?
— Конечно, Пётр Аркадьевич, ведь все трудности позади, — ответил профессор.
Видимо, почувствовав неискренность медика, Столыпин взял его руку и положил на своё сердце:
— Скажите правду... Я смерти не боюсь...
Профессор сказал, что уверен в его выздоровлении.
Столыпин тяжело вздохнул:
— Как вам не грех в последний день моей жизни говорить мне неправду?
После чего потерял сознание.
“Киев, 5 сентября, 2 ч. 32 м. Официальный бюллетень от 12 час. 30 мин. дня гласит: “С ночи ослабление деятельности сердца приняло угрожающие размеры, пульс 132, очень слабого наполнения; воспалительные явления со стороны брюшины без резких изменений, температура 37, общее состояние тяжкое... Согласно телеграмме, поданной в Киеве в 1 ч. 30 мин. пополудни, здоровье статс-секретаря Столыпина с каждой минутой ухудшается. Болезнь прогрессирует. Пульс, упавший на короткий срок, заработал снова с силой большей, чем показано в последнем бюллетене. Температура — 35, 5. Средства, применяемые врачами, не производят действия”.
А потом слова его стали бессвязными. Словно понимая это, Столыпин хотел что-то написать на простыне, ему даже дали карандаш. Но ничего не вышло — рука дрожала, не слушалась.
Чиновник особых поручений, дежуривший возле постели, записывал каждое его слово, каждый звук. Позже он говорил, что Пётр Аркадьевич произнёс слова о Финляндии, но что именно — не понял.
— Как он? — спросила вошедшая Ольга Борисовна.
— Состояние Петра Аркадьевича очень серьёзно, — ответил тот.
Он хотел сказать “безнадёжно”, но промолчал, оставляя супруге премьера хоть слабую надежду. И отвернулся, чтобы вытереть катившуюся по щеке слезу.
Ольга Борисовна уже не отходила от мужа. До последнего момента она верила в предсказания доктора Боткина о выздоровлении Петра Аркадьевича.
Началась агония. После бессвязных слов Столыпин вдруг чётко сказал фразу:
— Зажгите электричество!
Все с облегчением вздохнули — сознание наконец вернулось к нему, стало лучше... Но это длилось лишь несколько мгновений. Около пяти часов утра он впал в забытье и в себя уже не приходил....
К вечеру пятого сентября в лечебницу приехал Коковцов. Доктор Маковский был мрачен и тяжело вздыхал. Было ясно, что роковая развязка приближается. Слышались стоны больного и икота, которая его преследовала.
— Есть ли шансы? — спросил Коковцов у Маковского.
— Нет, — тихо ответил тот.
В десятом часу вечера Коковцов решился:
— Если моё присутствие окажется необходимым, позвоните мне, — и исполняющий обязанности председателя Совета министров России уехал, чтобы заняться государственными делами.
Коковцову позвонили из клиники:
— Столыпин умер.
Коковцов тотчас послал телеграмму барону Фредериксу, сообщив печальную новость.
“Киев. В 10 час. 12 мин. Пётр Аркадьевич тихо скончался. В истории России начинается новая глава”.
Шестого сентября в шесть часов утра государь и сопровождавшие его лица прибыли в Киев. Пароход на пристани встречали Коковцов, граф Бенкендорф и генерал Трепов. Охраны не было никакой. Трепов сказал, что повезут государя окольными путями, чтобы избежать неприятностей, и даже если государь укажет дорогу, его повезут только по той, которую укажет он, Трепов.
Пароход причалил к пристани. Встречавшие поднялись на палубу, государь молча выслушал доклад Коковцова.
— Едем поклониться праху Петра Аркадьевича, — с печалью произнёс царь.
Он сел с бароном Фредериксом в открытый автомобиль, и никто не стал его отговаривать от этого. Во втором автомобиле ехали Коковцов с Треповым. Город был пуст. Автомобили совершили длинный переезд, чтобы попасть в центральную часть Киева. Возле клиники остановились. У дверей их встретил доктор Маковский, ещё один врач стоял рядом с ним. Они проводили государя в большую палату на втором этаже, где тело грозного премьера ещё лежало на кровати, но кровать уже была выдвинута в центр.
Ольга Борисовна, сидевшая в белом больничном халате у изголовья мужа, поднялась навстречу государю и громким голосом, отчеканивая каждое слово, произнесла фразу, которая стала известна в высших кругах:
— Ваше величество, Сусанины не перевелись ещё на Руси.
Отстояв панихиду, государь сказал несколько сочувственных слов Ольге Борисовне и, не говоря ни с кем, молча вышел из лечебницы и сел в автомобиль. В таком же порядке, как приехали в клинику, они отправились в Николаевский дворец.
У ворот Трепов сказал Коковцову:
— На этом я с вами прощаюсь. Мне надо готовиться к отъезду царской семьи.
Коковцов знал, что семья государя отбывает ровно в двенадцать часов дня.
Фраза, произнесённая Ольгой Борисовной, государю не понравилась. Не понравилась она и Александре Фёдоровне, которая не раз вспоминала неблагодарные слова Столыпиной, не оценившей отношение к её мужу монарха.
А утро в городе было такое же неспокойное, как прежде, народ толпился на улицах, войска стояли шпалерами до самого вокзала от дворца, где остановился государь со своей семьёй.
Праздники, омрачённые гибелью Столыпина, завершались. Но ещё не все знали, что премьер скончался. Слухи только набирали силу, только начинали расползаться.
“Киев, 6 сентября. Еврейское население Киева в панике.
Весть о смерти П.А.Столыпина, быстро облетевшая город, усилила и без того сильную панику. На вокзале творится нечто невероятное; пробиться к вокзалу невозможно. Там скопились тысячи евреев. Отправляются двойные поезда во всех направлениях. Настроение крайне угнетённое”.
А дальше... Дальше продолжалась жизнь.
Примчавшийся князь Орлов передал Коковцову, что его хочет видеть государь.
— Как можно скорее, из-за этого задерживается его отъезд.
Поняв, что на плохих лошадях, выделенных министру финансов империи, до дворца быстро не добраться, Коковцов попросил чей-нибудь автомобиль. Откликнулся Дьяков, городской голова. Он же приказал сесть впереди жандармскому офицеру, чтобы автомобиль беспрепятственно пропускали на улицах. И они устремились во дворец. Неслись так быстро, что на одном повороте машина едва не опрокинулась. Все шарахнулись от неё в стороны.
Войдя во дворец, Коковцов увидел на первом этаже императрицу и министра двора барона Фредерикса возле неё, который по-французски сказал министру: “Государь вас давно ждёт!”
Николай II стоял в кабинете уже перед дверью, держа в руках фуражку. Как обычно, он улыбнулся:
— Я прошу вас быть не председательствующим, а председателем Совета министров, оставаясь, разумеется, и министром финансов. Надеюсь, вы мне в этом не откажете.
Коковцов ответил:
— Мой долг повиноваться вашему величеству, если вы оказываете мне ваше доверие и считаете меня достойным его, но в трудных условиях управления Россией мне необходимо знать, кого ваше величество изберёте министром внутренних дел?
Государь ответил на этот ключевой вопрос:
— Я уже думал об этом и остановил свой выбор на нижегородском губернаторе Хвостове.
Шокированный Коковцов не смог удержаться:
— Ваше величество, я знаю, что вы спешите уехать и у вас нет времени подробно меня выслушать, но верьте моей чести, что мне больно противоречить вам. Я по совести не могу исполнить моего долга перед вами, если моим сотрудником по министерству внутренних дел будет такой человек, как Хвостов, которого никто в России не уважает и значение которого вредно. Дозвольте просить вас оказать мне особую милость не считать моего назначения окончательным, если вы решили бесспорно назначить Хвостова. По приезде в Петербург я вам изложу в письме самым откровенным образом мой взгляд на назначение Хвостова, предложу вам на выбор других кандидатов...
Государь молча выслушал монолог Коковцова. Видимо, он терял терпение. Дверь дважды открывалась — Фредерикс торопил с отъездом.
— Я считаю, что вы назначение приняли. Напишите мне откровенно и знайте, что я уезжаю совершенно спокойно, передав власть в ваши руки.
Он обнял Коковцова и перекрестил его. Спустившись вниз, они уселись в автомобили, и кортеж двинулся на вокзал.
На перроне императрица протянула новому премьеру руку и тихо по-французски сказала: “Благодарю вас, и да хранит вас Бог!”
Ах, эти вечные интриги власть предержащих!
В одном поезде возвращались в столицу Коковцов и генерал Сухомлинов. В одном поезде, только в разных вагонах. Сухомлинов был очень удивлён назначению Коковцова. Впоследствии новый премьер узнал, что жена Сухомлинова, красивая женщина, имевшая неотразимое влияние на князя Андронникова, обладателя тайных связей, надеялась добиться назначения мужа на эту должность. Брат Сухомлинова, тоже не без связей, говорил ему: