Он усмехнулся:
— Какой же это источник? Так, еле сочится… Да и появился недавно. И точно скажу когда: в конце минувшей зимы. Руду внутри горы рвали, а снаружи вдруг как бабахнет! Я из дежурки выбежал: не завален ли путь. Нет, пронесло. Потом голову поднял — смотрю, верхушка склона вся так и съехала. Срезало, будто серпом.
— А на вкус как вода из него?
— Воду не пью, — категорически ответил он.
Я подумал: «Ничего. Еще будешь пить эту воду, и боготворить, и, как о великом чуде, о ней всем встречным и поперечным рассказывать».
Именно во время этого разговора я понял, что надо делать дальше.
11
— Дезинтегрированная вода!.. Омагниченная!.. Протиевая!.. Сверхчистая!.. Талая!.. Ювенильная!..
Эти слова, как мячики, летали вокруг меня. Я пытался понять, что они значат.
Слова «талая», «сверхчистая» были мне ясны. Но что значит «протиевая», «дезинтегрированная», «омагниченная»?
Все это происходило в большом светлом зале, загроможденном белыми шкафами и рядами стоек, поддерживавших причудливые переплетения стеклянных трубок, змеевиков, соединяющих между собой множество колб разных размеров и форм. На столе, за которым мы сидели, возле телефона грудой лежали останки моего костюма. Поглядывая то на них, то на меня, Трофим Петрович и еще два сотрудника лаборатории — Ольга Матвеевна и Сергей Викторович — молча выслушали мой рассказ, но, едва я закончил, заговорили наперебой, вовсе, как казалось, позабыв о моем присутствии.
— Снег? Но это-то просто. Пометим радиоактивным йодом!
— Но и химанализы — мелочь. Сложнее оценить концентрацию дейтериевой воды.
— Отдадим на масс-спектрометр!
— Зачем! Мы и сами получим результат с точностью, скажем, до двух процентов, а больше пока и не нужно.
— Однако позвольте, позвольте! Еще нужно, как минимум, знать трещиноватость массива, аномалии силы тяжести, напряженность магнитного поля, и, значит, надо немедля привлечь геофизиков. Площадка крошечная. Работы им суток на двое, не больше.
— Погодите! Не слишком ли скоропалительно? Объекта никто из нас еще и в глаза не видел.
— Но и тянуть нельзя. Почти наверняка этот источник сезонный.
— Точно! Еще день-другой, приморозит, и до лета движение воды прекратится.
— И возобновится ль весной?
— Вот именно! В недрах массива добывают руду. За зимние месяцы подрежут выработками сеть питающих трещин — и амба! Если хотите знать мое мнение: никаких рекогносцировок, прикидок. Считать, что доказательств достаточно. Иначе можем потерять все. А феномен поразительный.
— Милая Ольга! Да кто тебе даст возможность двое суток работать в ущелье? Я только вчера с подобной же целью просил прервать движение по Южному шоссе. Мелочь! Ответили: «В город завозят картошку. Автоколонны в пути. Остановить — картошка померзнет». А тут не картошка — руда!
Не понимая, о чем они говорят, я встревоженно переводил глаза то на одного, то на другого.
Трофим Петрович встал из-за стола и решительно махнул рукой:
— Идемте.
— Куда?
— Туда, где мы вчера с вами встретились. По дороге я объясню.
12
Мы шли по улице, и он говорил:
— Вода — самое распространенное, самое исследованное и вместе с тем пока еще самое загадочное вещество на нашей планете. Простите за прописные истины: все природные вещества, замерзая, сжимаются — вода расширяется. У всех них с ростом давления температура замерзания повышается — у воды наоборот. Но мало того! Превратите ее в лед, потом осторожно растопите. Получится жидкость совсем не тех физических свойств, какая была до замораживания: иной вязкости, диэлектрической проницаемости. Поливайте талою водой поля — урожай зерна соберете в полтора-два раза больший. Начните пить ее — здоровье улучшится, увеличится продолжительность жизни. И ведь в течение нескольких суток будут сохраняться эти новые качества: вода будет «помнить» о том, что ее некогда заморозили и потом неторопливо оттаивали.
Другой случай: пропустите воду между полюсами магнита. И снова она «запомнит» такое событие и много часов потом будет вести себя необычно: станете кипятить — на стенках котла не отложится накипь; будете поливать растения — увеличится урожай.
Но сделайте даже так: очень сильно, со скоростью многих тысяч оборотов в минуту, перемешайте воду. Как говорят, дезинтегрируйте. Такая вода тоже чрезвычайно полезна растениям; рыбы, живущие в ней, растут раза в полтора быстрее.
И объяснить все эти явления, в общем-то, вроде бы просто. Вода представляет собою жидкий кристалл. Значит, в любой ее порции молекулы выстроены в некотором определенном порядке. Оттаивание, омагничивание, дезинтегрирование по-разному его изменяют, всякий раз по-особому влияя на свойства жидкости. Число этих перестроек огромно, и потому так разнообразен набор ее удивительных качеств. Их самого лучшего сочетания мы наверняка еще просто не знаем. Что бесспорно? Попадая в живой организм, очень многие виды «перестроенной» воды повышают его жизнеспособность. Гидрологи иногда говорят: «Жизнь — одушевленная вода», — и дело, конечно, не в том, что каждый из нас почти на две трети состоит из этого вещества. Дело в его поистине удивительных свойствах.
— И одним из таких свойств воды объясняется мое исцеление? — спросил я.
— А почему бы нет? Замораживание и оттаивание? Но сейчас на вершинах гор зима, в долинах, в ущельях — осень. Ночью холодно, днем яркое солнце. Налицо все условия для такого процесса. Нужна лишь подходящая сеть трещин, чтобы собирать тонкий слой этой воды и сводить в одно русло.
Омагничивание? Но жилы магнитного железняка нередки на этом месторождении. Природная намагниченность может возникнуть, скажем, от удара молнии. Тесный контакт водного потока и жильного тела вполне вероятен.
Дезинтегрирование? Но если поток целые километры проходит по извилистым трещинам, образует водопады, встречает на пути сужения, камеры, почему нельзя допустить в недрах гор и такого процесса? И может, все они идут одновременно, наслаиваются и потому образуют в жидком кристалле — воде совсем уж благоприятную для живого организма структуру.
— А ведь на вкус она ничем не отличалась, — проговорил я. — Вода и вода…
13
В кабинете Дмитрия Степановича шло совещание. Некоторое время надо было подождать в приемной. Мы отступили к окну. Трофим Петрович продолжал:
— Я не успел сказать главного. Водород, как вы, без сомнения, знаете, бывает различного атомного веса: протий, дейтерий и тритий. И вот протиевая[1], или, как ее еще называют, сверхтяжелая, вода в природе почти не встречается. Дейтериевой, или тяжелой, очень немного. В воде всех рек, озер, морей, океанов ее в среднем на нашей планете семнадцать тысячных процента. Все остальное, то есть примерно в шесть тысяч раз больше, — обычная или протиевая. И тут поразительный парадокс: чисто протиевая вода — это воистину эликсир долголетия, бодрости; дейтериевая — эликсир старения, дряхлости. Уменьшение ее концентрации даже на тысячную процента резко ослабляет влияние этой примеси на жизнеспособность растительного и животного мира. Многие палеонтологи убеждены: двести-триста миллионов лет назад, в каменноугольный период, наша Земля потому и была так невероятно богата флорой и фауной, что содержание дейтериевой воды было тогда несколько ниже сегодняшнего.
— И вы считаете, что тот родник… — начал я.
Он не стал меня слушать дальше:
— Да. Вполне допустимо, что его свойства вызваны этим. Одно из возможных предположений: тяжелая вода замерзает не при нуле, а почти при четырех градусах. Первые порции талой воды всегда оказываются ею обеднены. Это известный факт.
— Так просто?
— Просто лишь на словах. Практически эти первые порции тут же смешиваются со всей остальной массой жидкости. Но не потому ли, однако, например, киты обитают не на экваторе, а у кромки тающих льдов? В океанах самая кипучая жизнь идет именно там… и не ради ли этого птицы весною летят на острова нашего Севера, чтобы непременно там выводить птенцов? Они будут тогда максимально жизнестойкими. И наконец, не потому ли морские рыбы, намереваясь отложить икру, поднимаются в верховья рек, упрямо штурмуют завалы, плотины? Установлено: в истоках рек концентрация дейтериевой воды всегда ниже, чем в океане. Вполне закономерно предположить, что рыб влечет особый, очень издалека слышный им «запах» более «чистой» от дейтерия протиевой воды. Природный источник ее — ценность огромная.
Я снова прервал его:
— У вас есть карандаш и бумага?
Одна, пока еще до крайности смутная, догадка мелькнула в моей голове.
Он достал из портфеля большой блокнот, раскрыл, протянул мне шариковую ручку. Мы склонились у подоконника.
— Вот смотрите, — объяснял я, рисуя, — седловина, ущелье. Здесь железная дорога, вход в тоннель. Эта точка — родник.
Он кивнул:
— Все правильно. Я так себе это и представлял.
— Здесь я увидел медведя. Вот место, где есть его след. — Я соединил эти точки прямой линией. — Таким путем, значит, он шел. А вот направление, по которому полз олененок, перед тем, как свалиться под скалой. — Я провел еще одну линию. — А это — путь лебедя, которого мне хотелось спасти. Смотрите! — Я проговорил это и сам поразился тому, что получилось: все три линии сходились в одной точке — в той, которая обозначала источник.
— Послушайте, да послушайте же, — озадаченно повторял Трофим Петрович, но было понятно, что ему еще неясен смысл моего чертежа.
— Получается, — сказал я, — что все те животные, о которых шла речь в кабинете Дмитрия Степановича, вовсе не жертвы браконьерства. Почти все они, как тот же бурый медведь, по той или иной причине оказались ранены за пределами заповедника или во всяком случае не вблизи ущелья. К нему они направлялись, чтобы достичь родника. И те из них, которым это удавалось, исцелялись и уходили назад. Они нам неизвестны. Мы знаем лишь о тех, которым не хватило сил, чтобы дойти.