Я поднялся к бомбардировщику, позвав Топу, чтобы он шёл следом.
Снег так и был наполовину раскопан, из снега торчали изогнутые куски металла. Будто скелет динозавра, честное слово!
— Ну, Топа! — сказал я. — Смотри, что тут мог искать Петько. Мы ведь тысячу раз здесь проходили — и ты ничего не чуял, так? А теперь напрягись, прошу тебя!
Топа понял. Он с недоверием обнюхивал вчерашние следы Петько и палки, которыми тот пользовался, и пару раз рыкнул, узнавая запах нехорошего человека, с которым он вчера так здорово разобрался. Потом он стал водить носом активнее и активнее, закружил по снегу — и, остановившись у одной из дырок, проткнутых в снегу корявой палкой, прямо-таки влез носом в эту дырку. Скосив на меня глаз, он коротко тявкнул — и принялся копать снег!
Я чуть не упал на месте. В итоге, мы что-то всё-таки нашли! Но что?
— Копай, Топа! — проговорил я, задыхаясь от волнения. — Копай! А я тебе помогу!
Я опустился на колени и стал энергично рыть снег, не щадя своих варежек.
Чтобы докопаться до земли и расчистить весь снег на полметра вокруг, нам понадобилось минут пятнадцать.
И я увидел в земле, среди вечно зелёных и глянцевых листьев брусники, небольшое отверстие. Чуть больше мышиной норы. Да это и была, наверное, мышиная нора.
— Топа! — я не знал, смеяться мне или плакать. — Мы ведь не мышей ищем!
Топа поглядел на меня с таким видом оскорблённого достоинства, что я понял: тут что-то не так. Я ткнул палкой в нору — и услышал глухой скрежещущий звук: дерево царапнуло по металлу.
— Вот оно что! — присвистнул я. — Интересно! Но… Но, Топа… — я опустился на колени и приглядывался. — Эта труба — меньше десяти сантиметров в диаметре. В неё даже карлик не пролезет! И уходит она далеко… Скорей всего, в никуда. Скорей всего, это какая-то из трубок бомбардировщика, которая вот так, под углом, ушла в землю. Быть входом в подземелье она никак не может.
Топа поглядел на меня с таким видом, что, мол, сам знаю, не держи меня за дурака. Никто и не собирался пролезать в эту штуковину, она нужна для другого.
— Для чего, Топа? — спросил я.
И тут мне почудилось, что из трубы отдалённо доносятся какие-то голоса.
— Топа!.. — прошептал я. — Топтыгин, дорогой!.. Кажется, сегодня ты получишь премию — здоровый кусок лосятины!..
И я приник ухом к трубе.
— …спятить… Да хоть полгода… никто не найдёт… Чугунка, дрова, уголь… Тушёнки, тушёнки!.. Шкатулка, белого металла… Восемь паспортов… Куда угодно…
Хоть слышно было и довольно погано, но я узнал голоса Миши, Алексея Николаевича и ещё кого-то — наверно, начальника милиции города. А может, просто одного из оперативников.
Я выпрямился. У меня голова кружилась.
— Топушка, милый! Ты понял? Когда-то Пельмень, поверив Северинычу, нашёл-таки подземный ход! Выдумка Севериныча оказалась правдой. Через этот ход он успел украсть из оцепленного и подготовленного ко взрыву монастыря распятие, и, возможно, кое-что ещё, а потом превратил это подземелье в своё потайное убежище, где хоть месяц, хоть три можно отсиживаться, никакая милиция не найдёт. Ты ведь слышал, у него там и продуктов полно, и разные паспорта. Наверняка он время от времени обновлял запасы, ведь за пятьдесят лет и паспорта сколько раз меняли, и любые макароны превратились бы в труху, и любая тушёнка, самая стойкая, вздулась бы и бабахнула. А эта труба — это воздуховод летом и дымоход для печки — зимой. Ты ведь слышал, у него там и чугунка — типа буржуйки, наверно — и запас топлива. Я так понимаю, подземный ход и впрямь некогда кончался здесь, где упал бомбардировщик. А потом его завалило… А Пельмень сумел вывести через завал эту металлическую трубу. Какой она длины? Метров пять-шесть, так? Всякий примет её, если обнаружит — а обнаружить её совсем не просто, факт — за обломок бомбардировщика. А если попробует отрыть, то бросит, поняв, что она глубоко уходит в землю и что извлечь её не под силу. Главное, чтобы её землёй не забивало. Но я бы, на его месте, держал в убежище стальную проволоку подлиннее, толстую такую проволоку, которой любое засорение пробьёшь, пропихивая изнутри наружу… Но если у него есть такая проволока — а я не сомневаюсь, что есть, раз уж мы с тобой сообразили, что ей стоит обзавестись, то он тем более — то зачем было расчищать трубу с внешней стороны?.. Ага, я, кажется, знаю! Смотри! Петько и Скрипицын, проведя одну ночь в заповеднике, с утра двинулись в убежище. А вход-то возле валунов, о котором им рассказал Пельмень — бац! — закрыт, никак его не найдёшь. Я думаю, это Гришка постарался. А им позарез надо попасть в убежище, о котором им перед смертью поведал Пельмень, чтобы отсидеться месяцок-другой, пока суматоха не уляжется. Не узнай они об этом убежище, они бы, наверно, и в бега не подались… Вот они и договорились, что Скрипицын отправится Гришку трясти, а Петько разведает, нельзя ли пролезть в убежище со стороны бомбардировщика… А заодно, на маяке что-то заберёт… Пельмень объяснил им, как от валунов сориентироваться точно на восток, чтобы определить, где выходит труба дымохода и где именно на маяке что-то спрятано — мол, прямая уткнётся ровненько в эту точку!.. — Я застыл, как вкопанный, потом хлопнул себя по лбу. — В эту точку! Три точки на карте!.. Топа, какие же мы лопухи, как мы могли об этом забыть?.. Бегом назад!..
Но перед тем, как помчаться к маяку, я не отказал себе в удовольствии наклониться к трубе и заорать:
— Ау!.. Я вас слышу!..
Невнятные голоса стихли.
— Мы будем на маяке! — прокричал я. — У нас для вас сюрприз!
И выпрямился.
— Пошли, Топа! Пусть знают, что мы до всего докопаемся, нас вокруг пальца не обведёшь!
И я помчался к маяку. Естественно, Топа обогнал меня, хоть я и бежал на полной скорости.
Виссарион Северинович и Ванька расчищали снег вокруг маяка — как я и предполагал.
— Это ты, что ль, кричал? — спросил Виссарион Северинович, выпрямляясь и опираясь на лопату.
— Я!.. Хоре снег разгребать, я знаю, где искать надо! У вас компас есть!
— Как не быть?
— Давайте! И бинокль тоже!
— Сейчас, — заинтригованный смотритель поспешил за компасом и биноклем, не обижаясь, что я им командую.
— Что ты задумал? — спросил Ванька.
— Я сообразил… Три точки на карте… Как мы о них забыли? Ведь если мы правы, то наша прямая должна пройти как раз сквозь то место маяка, в котором что-то спрятано! С точностью почти до сантиметра, понимаешь? Уж наверняка Пельмень позаботился, чтобы «зарубки» были сделаны точно — чтобы по ним всегда можно было найти спрятанное, не промахнувшись!..
— Верно! — мой братец даже подпрыгнул на месте. — Какими же мы были идиотами! Взялись снег разгребать и обыскивать весь маяк, забыв, что у нас есть точная подсказка!
— Вот именно! — кивнул я.
Тут вернулся Виссарион Северинович, вручил мне компас и бинокль. Я принялся за работу: поставил компас точно по линии запад-восток, стал смотреть в бинокль, где на этой линии оказываются валуны — точнее, просвет между двумя главными валунами, сбивался, принимался за дело опять…
Наконец, как мне показалось, я оказался в точности на воображаемой прямой. Отступив шага на три, я уткнулся лопатками в стену маяка.
— Вот здесь надо рыть! — сказал я. — Вот здесь! Давайте лопаты покрепче!
Но, не успели мы взяться за лопаты, как услышали рокот мотора. Около маяка резко затормозил, заложив вираж, «Буран», в котором сидели Миша, Алексей Николаевич, Гришка и два оперативника — сидели, еле-еле теснясь.
Эй! — крикнул Миша. — Что у вас тут происходит?
— Извлекаем то, что спрятал Пельмень! — ответил я. — Хотите поучаствовать?
Все они повыскакивали из «Бурана» и вскарабкались к нам, на берег. Оперативники чуть притормозили, увидев Топу, но Топа сел, всем видом показывая им, что не собирается бросаться на хороших людей.
— Считаешь, здесь нужно рыть? — спросил Миша. И повернулся к оперативникам. — Ну-ка, вы ребята самые крепкие, вы быстрей всех это разворотите!..
Оперативники весело взялись за лопаты, расчистили снег, принялись долбать мёрзлую землю…
— Там дерево простукивается! — крикнул один из них.
— Нажмите! — ответил Миша.
Они «нажали», и минут через десять перед нами открылся деревянный люк.
— Прямо как тот, про который я Пельменю наврал! — ахнул Виссарион Северинович.
Топа вдруг встал, подошёл к люку и стал жадно принюхиваться, повизгивая как щенок.
— Что это с ним? — недоуменно спросил Алексей Николаевич.
Я начал давиться смехом.
— Ой, я, кажется, догадываюсь, что там будет!.. Дело в том, что Топа больше всего на свете любит… сыр! Голову из-за него теряет!..
— Так он, этот паршивец… — начал Виссарион Северинович — и тоже заржал, не договорив. А Ванька, тот от смеха чуть на землю не повалился.
Все глядели на нас так, словно мы спятили. А я махнул рукой:
— Потом объясню!.. Снимайте люк… так ведь и ещё что-то должно быть, кроме сыра… Только, подождите, я Топу возьму на поводок — а то он не даст вам сыр доставать…
Я взял Топу на поводок, оперативники подняли люк…
— Метра два в глубину, и широкий… — сообщил один из них.
— И когда он выкопать успел, так, что я ничего не заметил? — удивился Виссарион Северинович.
— А у Пельменя было чувство юмора! — сказал я ему.
Смотритель кивнул.
А оперативники уже спрыгивали вниз.
Кроме десяти голов сыра, пролежавших в земле невесть сколько лет — и, как ни странно, не испортившихся, а настоявшихся — оперативники извлекли на свет деревянную шкатулку. Дерево, пролежав во влаге и холоде, не испортилось, а, наоборот, сперва разбухло, потом окаменело так, что стало водонепроницаемым. Я тогда решил, что шкатулка сделана из осины, но потом оказалось, что это кипарис, и что шкатулка сама по себе — дорогая и ценная.
Миша и Алексей Николаевич взяли шкатулку, стали открывать. Она с трудом открылась. Внутри оказался целлофановый свёрток. Целлофан, для надёжности, был ещё спичками заплавлен по краям.