В общем, к нему, как и ко всем военнопленным офицерам бывшей гитлеровской армии, проявили в высшей степени гуманное отношение.
Однако Лаш оставался враждебно настроенным против советских людей. Трудно сказать, чего здесь было больше — бессильной злобы, человеконенавистничества или тевтонского упрямства, но он демонстративно высказывал недоброжелательность ко всему, что его окружало.
В лагере Лаш капризничал, всячески подчеркивал свое недовольство, желая досадить работникам лагеря. Местной администрации нелегко было улаживать все эти капризы. Лаш особенно обижался на то, что его «причислили» к военным преступникам. Возмущаясь, он говорил:
— Я никогда не был в России, не разорял ваши хижины и не мог поэтому быть преступником. Я начальник гарнизона Кенигсберга. Это — не Россия.
Бывшему генералу напоминали о том, что с июля 1941 по сентябрь 1943 года, когда он командовал дивизией, именно его приказы принесли неисчислимые бедствия жителям Луги, Волхова, Любани и других городов и селений Ленинградской области. Генерал пытался оправдываться. Но большей частью, чтобы не раздражать его, с ним просто не вступали в споры. Лаш и так хорошо знал совершенные им преступления.
После всего, что калининградцы узнали о Лаше, надеяться на то, что он сообщит важные сведения о янтарной комнате, не приходилось. Тем более нельзя было рассчитывать на его помощь в розысках музейных сокровищ. И все-таки мысль о том, что Лаш мог знать тайну янтарной комнаты, не давала покоя Денисову и его друзьям. Они стали придумывать, каким образом расположить Лаша к беседе.
Фридрих Паулюс, бывший командующий шестой армией, среди многих немецких генералов и офицеров пользовался большим авторитетом. Наверное, учитывая это, доктор Гергардт Штраус из Берлина первым подал мысль: хорошо, если бы Паулюс переговорил с Лашем.
Денисов сразу же обратился через соответствующие инстанции к Паулюсу с просьбой переговорить с Лашем о судьбе музейных ценностей, вывезенных из Минска, Киева, Вильнюса, Ростова и других городов Советского Союза, оккупированных в свое время гитлеровцами. Где находятся эти украденные ценности теперь?
Генерал-фельдмаршал Паулюс жил под Москвой. Он любезно согласился выполнить просьбу, заметив при этом:
— Мы, немцы, несем ответственность за ценности, вывезенные из России, и всячески должны содействовать розыскам, чтобы хоть частично возвратить эти сокровища народу, их создателю и хозяину.
Паулюс, конечно, хорошо знал: гитлеровцы грабили и тащили все, что можно увезти, и в том числе музейные ценности. Но фельдмаршал, видимо, не представлял себе масштабов этого грабежа. Когда ему сообщили о янтарной комнате, на лице его выразилось некоторое сомнение:
— Неужели вывезли янтарную комнату? Ведь ее знает весь мир, это же подарок нашего Фридриха русскому царю! Трудно себе даже представить такое! — искренне возмущался Паулюс.
Но вот переводчик передал фельдмаршалу подлинную переписку доктора Роде. Не спеша, внимательно читал Паулюс одну бумагу за другой. Он просмотрел инвентарные описи картин и других музейных экспонатов, нашел в переписке знакомые фамилии — Кюхлера, Коха и других, вывозивших ценности из Советского Союза в Германию. С этого момента Паулюс уже рассуждал иначе.
— Мне стыдно, — сказал фельдмаршал, — стыдно за генералов немецкой армии, которые участвовали в этом позорном деле! Я обещаю выполнить просьбу и готов немедленно переговорить с генералом Лашем.
Организовать свидание оказалось нетрудно, так как Бернгардт-Отто Лаш находился под Москвой, неподалеку от места, где жил фельдмаршал Фридрих Паулюс. Через некоторое время в Калининград позвонили из Москвы и сообщили, что встреча Паулюса с Лашем состоится через три дня.
5
Лаш встретил Паулюса стоя, как и полагалось по уставу. Два советских офицера, сопровождавшие Паулюса, прошли в дальний угол комнаты. Немцы разместились в удобных креслах. Но разговор не клеился. С самого начала он принял сухой, официальный характер. Сперва Лаш ограничивался лишь односложными ответами о своем здоровье, самочувствии, настроении. Потом Паулюс вежливо, но прямо сказал Лашу о цели своего визита:
— Я хотел спросить вас, господин генерал, о том, что вам известно о янтарной комнате, вывезенной в Кенигсберг?
— Ничего, экселенц, — как бы заранее зная, о чем его спросят, без промедления ответил Лаш. — Я, как и вы, был военным и всегда считал своим принципом не вмешиваться в политику. Вывоз янтарной комнаты, как я понимаю, — это политика.
— Вы или просто заблуждаетесь, генерал, или не хотите замечать того, что мы с вами всю нашу жизнь либо воевали, либо готовились к войне и таким образом активно участвовали в политике. Еще фон Клаузевиц, как вы помните, сказал, что война есть не что иное, как продолжение политики.
— Я уже ответил, экселенц, что всегда стоял в стороне от политики.
— Вряд ли! Вспомните молодость. Разве это были не вы, герр Отто Лаш, когда в тысяча девятьсот четырнадцатом году, безусым лейтенантом, в составе первой кавалерийской дивизии, бросая обозы, в пену загоняя коней, отходили на повышенном аллюре из Алленштайна, оставляя его русским?
— Да, это была неудача.
— Но вас за это наградили, как и многих других, Железным крестом. Это — политика!
— Мелкий факт. Вы ловите блох, господин Паулюс. Потеряв под Сталинградом не обозную повозку, а всю знаменитую шестую армию, триста тысяч человек, вы получили фельдмаршальский жезл.
— Вот и я говорю об этом. Чинами, объявлением траура, орденами хотели украсить национальный позор Германии и прикрыть от немцев крах нацистской политики.
Фон Лаш не ответил. Казалось, ему нечего было отвечать. Он повернулся к окну, сделав вид, что заинтересовался тем, как группа молодых работниц что-то выкапывает в саду.
— Впрочем, не завидуйте мне, генерал, — сказал Паулюс, — вы получили не менее высокую награду. — Фон Лаш повернулся к собеседнику, и его бровь удивленно поползла вверх. — Гитлер приговорил вас к смерти. В наше время это не менее почетно, чем получить чин фельдмаршала. Не так ли?
Лаш понял иронию. Его лицо приняло злое выражение.
— Мы могли устоять, если бы Гитлер не дал волю своим выскочкам гауляйтерам! — вдруг не сказал, а как-то выкрикнул он.
— Считаете, что у меня было меньше причин капитулировать? Ошибаетесь. Я был на чужой земле, в полях под Сталинградом, а вы у себя на родине, в первоклассной крепости, с несколькими тысячами тяжелых крепостных и полевых орудий, с гарнизоном в сто тридцать тысяч человек. Вы держались всего три дня, а крепость строилась триста лет. Для чего тогда строить крепости? Я не хочу сказать, что вы плохой генерал. Наоборот. Но генерал должен честно анализировать факты.
Наступила пауза.
— Наши стратеги, — фельдмаршал так произнес это слово, что Лаш почувствовал, насколько Паулюс презирает этих «стратегов», — распространяют мнение, будто бы только ошибки и сумасбродства Гитлера привели Германию к поражению. Какая бессмыслица! Я лично участвовал в разработке плана Барбаросса. Я об этом говорил в Нюрнберге. И я могу вам сказать, что все, что мы планировали, было явной авантюрой, потому что мы стали орудием бредовой политики нацизма. Ни храбрые солдаты, ни талантливые генералы, ни могучее оружие, ни тем более умные, добрые или злые гауляйтеры не могли предотвратить катастрофу. Разрабатывая план, мы прекрасно учли, что пулемет, пушка в руках солдата любой армии стреляет одинаково, но, к сожалению, мы не смогли понять, что люди воюют различно, и это зависит в первую очередь от того, за что они воюют, какую цель они ставят перед собой, и именно в этом, как мне кажется, заключается потрясающее упорство и сокрушительная сила ударов русских.
Лаш вскочил. Мелкими шагами быстро пробежался по комнате и остановился перед Паулюсом.
— Здесь, в лагере для военнопленных, я имел достаточно свободного времени и все-таки… и все-таки, господин фельдмаршал, я не готов еще к тому, чтобы сдавать экзамен по этому… как у них называется… марксизму-ленинизму.
— О, генерал, у вас большие планы!
— Как видите. Но русские этого не учитывают. Они судили меня как военного преступника!
— Ну, это право победителей. Это еще больше подтверждает мою мысль о том, что командующий военным округом Восточной Пруссии генерал фон Лаш не вертелся где-то вне политики.
Беседа становилась все жестче. Лаш явно нервничал.
— Поймите, генерал, — продолжал Паулюс. — Украден подарок Фридриха! Позор ложится на военных. Мы, немцы, обязаны помочь найти янтарную комнату.
— И получите еще одну награду от русских, — раздраженно выкрикнул Лаш, подчеркнуто вытянувшись перед Паулюсом.
— Честность будет вам наградой, — бросил фельдмаршал и, усталым жестом вынув монокль, направился к выходу. Он был недоволен разговором с Лашем.
Лаш сделал несколько быстрых шагов вдогонку Паулюсу, затем щелкнул каблуками и нервным, срывающимся голосом прокричал «Хайль!».
Не обратив внимания на это очередное чудачество, Паулюс вышел из комнаты. Он был взволнован. Извинившись перед советским офицером за то, что прервал беседу, Паулюс заметил при этом:
— Вот такие безответственные слепцы, разыгрывающие из себя национальных героев, нанесли огромный вред Германии. Да и не только Германии…
Итак, разговор с Лашем не удался.
Тем же вечером на официальном допросе Лаш подтвердил, что судьба художественных ценностей, вывезенных, из России, ему неизвестна.
Глава восьмая«НЕ ЗНАЮ», — ГОВОРИТ КОХ
1
Просторный зал Варшавского воеводского суда переполнен. Особенно много здесь журналистов. Сергеев безошибочно узнавал их среди публики. Старые и молодые, худые и обрюзгшие, веселые и хмурые — все они были одинаковы: деловитые, чуточку развязные, громкоголосые, умеющие с первого слова перейти на «ты», а со второго — похлопать по плечу и спросить: «Как дела, старик?» Они входили, выходили, громко разговаривали, — короче, чувствовали себя совсем как дома в этом мрачноватом зале, отделанном дубом. Впрочем, журналисты везде и всюду чувствуют себя как дома. Такая уж профессия.