а пробежать и ярда в таком состоянии.
Я нащупала рукой кровать и опустилась на край, спрятав лицо в ладонях и всхлипывая. Слезы бежали по моим рукам и капали на парижскую ночную рубашку, оставляя на ней темные пятна.
– Ты не должна плакать, Дениза!
Я не слышала, как он вошел, но вот он стоит, прямо передо мной, глядя на меня. Он опять надел маску, и над черным бархатом вновь блестели глаза моего дяди, какими я их знала.
– Я... я не могу... остановиться... – всхлипнула я, нащупала в кармане халата носовой платок и, поспешно приложив его к глазам, отвернулась. – Вам больше нет необходимости надевать маску при мне, дядя Морис, если вы не хотите ее носить.
Он нахмурился:
– При тебе я буду носить ее всегда, Дениза. Это стало привычкой и позволяет мне пользоваться твоим доверием. Но ты теперь должна быть готова к тому, что увидишь, если застанешь меня врасплох. Ты поняла?
Я кивнула. Он что-то сунул мне в руку, подвинул стул ближе ко мне и сел.
– Это мой обычай просить прощения. Я сожалею, что причинил тебе столько боли и страха. Я намеревался подарить это тебе, когда с бумагами будет улажено. Но возьми это сейчас как искупительную жертву, а я найду для тебя другой подарок, когда мы будем готовы покинуть эти места навсегда.
Я посмотрела на довольно потрепанный футляр, который он вложил мне в руку, и взглянула дяде в глаза, сверкавшие над маской.
– Дядя Морис, вы не должны извиняться, это была полностью моя вина. Я...
– Это подарок, Дениза. Открой его.
Я с любопытством повертела футляр в руках. Он выглядел очень старым. Когда-то кожа, из которой его сделали, была отличного качества. Я нащупала небольшой выступ, нажала на него, и крышка откинулась. Открыв от удивления рот, я недоверчиво рассматривала лежащее в футляре изумительной красоты рубиновое ожерелье. В свете прикроватной лампы на своем золотом ложе искрился и сверкал большой драгоценный камень в подвеске, а по его бокам, с обеих сторон по пять, располагались вставленные в такие же старинные золотые оправы камни поменьше.
– Но, дядя! – выдохнула я. – Это ведь рубины, да? Вы не можете просто так подарить мне их!
– Да, – ответил он спокойно, – это бирманские рубины, самого высокого качества в мире, насколько мне известно. Они были привезены во Францию из Индокитая перед самой войной. Какой-то правительственный чиновник привез их для своей любовницы. Партизаны убили ее... Впрочем, история этих камней не имеет значения. Ожерелье твое, если, конечно, ты примешь его от меня как искупительную жертву, и забудешь, что я... что мной овладел порыв, который я не смог контролировать. Рубины будут тебе к лицу. На тебе они будут выглядеть великолепно. Ты примешь их при условии, что завтра утром забудешь сегодняшнюю ночь и никогда не станешь вспоминать и говорить об этом?
– Да, я приму...
Я в жизни не видела ничего красивее и никогда не имела возможности приобрести такую дорогую вещь. Поддавшись порыву, я потянулась поцеловать дядю, но он нервно отстранился от меня.
– Договорились?
– У вас есть мое слово, дядя Морис, – горячо откликнулась я.
– Тогда надень ожерелье и удостоверься, что рубины тебе к лицу. А потом сядь и спокойно послушай, что я расскажу тебе о том, чего ты пока не понимаешь.
На его последние слова я уже не обратила внимания. Поспешно открыв замочек, я надела ожерелье, подбежала к зеркалу и вгляделась в свое отражение.
– Дядя Морис, включите, пожалуйста, верхний свет – я ничего не вижу! – воскликнула я нетерпеливо.
– Какая ты импульсивная, девочка! – Он покачал головой, но выполнил мою просьбу.
В электрическом свете, заполнившем комнату, в блеске золота и драгоценных камней на моей шее ясно проступали синяки. Бледное лицо, смотревшее на меня из зеркала, приобрело желтоватый оттенок, глаза помутнели, волосы растрепались в борьбе. Я никогда еще не выглядела хуже!
– Я выгляжу ужасающе! – проворчала я. – Но я никогда не видела ничего более красивого, чем это ожерелье, дядя Морис!
Он кивнул, продолжая меня рассматривать. Я вернулась к кровати и села.
– Через несколько дней синяки пропадут, а пока тебе придется носить что-то с высоким воротом, чтобы Луиза и другие слуги из деревни не заметили. Они обожают сплетничать.
– Я буду надевать шарф или свитер с высоким горлом.
Хорошая девочка. – Дядя внезапно встал, подошел к двери и прислушался. Затем выключил верхний свет и вернулся. – Они ушли в свои комнаты, – тихо сказал он и окинул меня взглядом, который я почувствовала всеми изгибами своего тела. Это было странное ощущение. Я смутилась и поплотнее запахнулась в халат. Дядя Морис отвернулся, улыбаясь. – Даже сейчас, после всех потрясений, тебя можно назвать красавицей, Дениза, – заметил он спокойно. – Драгоценности и дорогая одежда мало что могут добавить к твоему очарованию. Однажды, когда все останется позади, мне доставит огромное удовольствие покупать для тебя хорошие вещи в Америке. Но это наш секрет, и его пока следует хранить. Теперь послушай. Я попытаюсь объяснить тебе то, чего ты не знаешь, но о чем, будучи довольно сообразительной, уже успела догадаться сегодня ночью.
Я удивленно уставилась на него:
– Вы имеете в виду Альбера и Габриель? Возможно, я смогу понять вашу снисходительность к Альберу, но к Габриель... – Я невольно содрогнулась. – Дядя Морис, я не могу понять, почему вы позволяете этой ужасной женщине оставаться подле вас.
– У меня нет выбора.
– Значит, она... они каким-то образом держат вас в руках? Но что Габриель имела в виду... что она хотела со мной сделать? Я была... в ужасе...
Он тихо засмеялся:
– Ну, они с Альбером просто отослали бы тебя в Америку, Дениза. Завтра же, если бы смогли. Они были против твоего приезда с самого начала.
– Но почему?
Отправить меня обратно в Америку? Да я сразу же согласилась бы, с радостью, если бы они прямо сказали мне об этом. Однако, глядя в зловеще сверкавшие глаза Габриель и видя ледяное спокойствие Альбера, я испытала ужас и ожидала от них чего-то худшего. И теперь, вспомнив подслушанный разговор в библиотеке, я в это еще больше верила.
– Они просто ревнуют, – пожал плечами дядя. – Боятся, что ты сможешь лишить их привилегий, которыми они здесь пользуются. Сельских жителей в Шатеньере вообще возмущают любые перемены. За две сотни лет они и сами мало изменились. В течение многих веков жизнь здесь была очень тяжелой, а переехав в поместье, крестьяне забыли о горестях и хотят, чтобы так оставалось и впредь. – Он напряженно взглянул на меня. – Но это мои проблемы, Дениза, и я намерен с ними справиться самостоятельно. Я имею в виду, что, вырвавшись отсюда с твоей помощью и уехав в Америку, я, естественно, не оставлю их без средств к существованию.
– Вырваться... из-под того давления, которое они на вас оказывают?
Он кивнул, внимательно глядя на меня.
– Но, – прошептала я, – не могу понять, как они могут вас остановить? После того, что вы сделали для них и для всей Франции?
– Это правда. Я действительно заслужил имя одного из героических лидеров Сопротивления, – медленно сказал дядя. – Но когда-то я, как и многие другие, был неизвестен. Франция была разделена... фактически их было две: Франция Виши и Франция де Голля. Петен подстрекал нас сотрудничать с немцами, де Голль убеждал направить оружие против них. – Он пожал плечами. – Кому было верить? Кто тогда знал, что будет лучше для Франции?
– Мой дедушка знал, – сказала я. – Де Голль.
– Но твой дед жил не во Франции, Дениза. Как и де Голль. Для нас же, для тех, кто остался здесь, все выглядело по-другому.
– И все же, – решительно заявила я, вспоминая, что рассказывал мне дед о дяде Морисе, – я не могу поверить, что вы приняли сторону Виши и предали Францию.
Я была удивлена, когда дядя саркастически улыбнулся:
– Какую Францию, Дениза?
– Есть только одна Франция, не Петена и не де Голля. Просто Франция, дядя Морис.
Он кивнул и нахмурился:
– Ты умная девочка. Отлично, тогда суди сама. В Шатеньере мы были ближе к Виши, не имеет значения, какие сомнения таились в душе каждого из нас. После падения Франции здесь остался только один отряд маки, возглавляемый очень решительным человеком, которого я не могу назвать даже тебе. Он пришел ко мне в Везон и попросил сформировать партизанский отряд в деревне. С ним были двое из его людей и Габриель. Я сказал ему, что это невозможно, что крестьяне никогда не примут в этом участия, потому что поддерживают Виши. Они меня сразу же предали бы.
– Люди из Везона? – ужаснулась я.
Он кивнул:
– Это просто, Дениза. Они предпочитали остаться в живых и спасти своих сыновей и дочерей под властью Виши, вместо того чтобы голодать и умирать в горах. Тогда лидер маки попросил меня присоединиться к нему лично. Это было нелегкое решение – согласиться на предательство своих людей и смерть за дело, в которое я тогда не верил. Но если бы я сказал "нет"... У маки были в руках ружья, и они были бы дураками, если бы оставили за своей спиной в живых того, кто отказался к ним присоединиться и мог их выдать.
– Но вы же не сделали этого!
– Выслушай меня до конца. Я тогда не знал, что маки уже поговорили с некоторыми людьми в деревне. Например, со старшим братом Анри Клоэта. Когда он сказал им "нет" при встрече возле мельницы, они просто убили его.
– Это ужасно! – воскликнула я.
– Была война... – Дядя пожал плечами и продолжил: – Но тогда я не знал об этом и попросил немного времени, чтобы проверить настроение людей, которым доверял. Я сказал, чтобы они вернулись на следующую ночь в это же время. И поскольку маки считали меня важным человеком, готовым пойти за ними со своими людьми или без них, они согласились.
– И они вернулись?
– Да. Они вернулись. Но первыми пришли немцы, чтобы расследовать смерть бедняги Клоэта, подозревая, что это сделал партизанский лидер.
Они пришли ко мне и сказали, что заберут меня в управление гестапо для допроса и наказания как предполагаемого члена отряда. Кто-то из деревенских накануне ночью видел партизан, направлявшихся в сторону фермы, и, видимо, донес об этом. Так что...