Двое стражников скрутили Венсану руки за спиной и приготовились увести его.
– У меня есть доказательство, – отчетливо сказал он.
Маркиз де Мортемар остановился. Граф де Вержи оборвал на полуслове речь, обращенную к палачу.
– Вы же не думаете, ваша милость, что я обвинил бы вашу дочь, не имея подтверждений своей догадке? – спросил Венсан, морщась от боли в локтях. Стражники держали его крепко, на совесть.
Ноздри графа де Вержи раздулись, но то был единственный признак обуревавших его чувств.
– Подтверждений… – бесстрастно повторил он.
И кивнул охране. Венсана выпустили, и он с облегчением выпрямился, потирая руки.
– Флаконов с элесией было два, – сказал он и услышал, что его слова снова падают в глубокую тишину. – После того, как украли первый, я кое-что предпринял… Нанес на второй флакон тонкий слой одного вещества, которое нас учили изготавливать в монастыре.
– Зачем? – резко спросил граф.
– Для изобличения воров, – охотно пояснил лекарь. – Это средство нельзя увидеть невооруженным глазом, и даже под лупой его не разглядишь. Но оно прилипает к рукам и остается на них долго. Так долго, что даже несколько месяцев спустя можно определить, кто брал покрытую им вещь. Для этого нужно лишь полить кожу особой жидкостью, и частицы ее окрасятся в розовый цвет. Это называется химической реакцией.
Венсан замолчал. Из безмолвной толпы донесся глубокий вздох – как будто перевела дух сама тишина.
– Ты пометил второй флакон, – без выражения сказал граф.
– Да, ваша милость.
– Из которого отравили мою супругу?
– Да, ваша милость.
– И ты хочешь сказать, что можешь достоверно определить, в чьих руках был этот флакон?
– Да, ваша милость.
Каждое последующее «да» Венсана было увереннее предыдущего.
Граф первый раз за все время разговора обернулся и взглянул на дочь. Венсан не мог видеть выражения лица Гуго де Вержи. Но он видел, и все видели, что Беатрис побледнела и схватилась за руку няньки, воинственно озиравшей всех вокруг.
– Где твоя жидкость? – спросил граф, не отрывая глаз от дочери, но обращаясь к Венсану.
– Среди моих вещей.
– Принеси ее. Сейчас же.
Когда Венсан вернулся в сопровождении трех стражников, толпа безмолвствовала. Каждый его шаг гулом разносился по площади, пока он шел к помосту.
Беатрис сидела на том же месте, сжав губы. Коринну оттеснили в сторону, а ее место занял рослый слуга Мортемара.
– Это оно? – Гуго кивнул на пузырек прозрачного стекла в руках Венсана, где бултыхалась синяя жидкость.
– Да, ваша милость.
– Вытяни руки, – приказал граф Беатрис.
Девочка не шелохнулась.
– Ты слышала меня? Вытяни руки!
Беатрис медленно протянула ладони к Венсану. Откупорив пузырек, он аккуратно окропил их его содержимым.
Тишина длилась долго. Никто не осмеливался произнести ни слова, пока граф Гуго де Вержи, постаревший на добрый десяток лет, смотрел на ставшие ярко-розовыми пальцы Беатрис.
– Зачем? – спросил он наконец. – Зачем ты это сделала?
Беатрис подняла на отца заплаканные глаза и всхлипнула:
– Я хотела выйти замуж за Шарля де Суи. Почему самое лучшее всегда достается Элен?!
Солнце смотрело с вылинявших от зноя небес злобно, как единственный глаз слепца, взирающего на зрячих. Оно обожгло запоздалый хвост похоронной процессии, иссушило дорогу, по которой двигались люди, и взбило горячую пыль, заметая следы ушедших.
С Венсаном Бонне светило обошлось особенно безжалостно. Оно поймало его, когда лекарь медленно уходил с площади, и выплеснуло ему в лицо целый ковш жидкого золота, так что у Венсана потемнело перед глазами.
Он вслепую добрел до ближайшего угла и отсиделся в тени, дожидаясь, пока пройдет слабость. В голове было до странного пусто, словно все прежние чувства испарились, а новых еще не зародилось.
Венсан радовался бы, если б был повод, и хвалил бы себя за находчивость, если бы она привела к чему-нибудь хорошему. Но пока все оставалось по-прежнему, за исключением того, что Гуго де Вержи приказал заключить Беатрис под стражу. Всхлипывающую девочку увели и закрыли в покоях графа.
А Птичка вновь оказалась в застенках, где должна была ждать окончания разбирательства. Венсан даже не смог сказать ей ни одного слова: когда он обернулся к помосту, девушки там уже не было. Исчез и палач, и стражники, и только веревка по-прежнему свисала со столба, словно намекая, что для нее еще найдется плясун.
Венсан тащился по опустевшему двору, едва волоча ноги. Каждое сказанное им на площади слово тяжким булыжником навалилось на его плечи. Умом он понимал, что это от голода, усталости и пережитого волнения, но телу от этого было не легче.
Подойдя к своей двери, Венсан обнаружил давнего знакомца, поджидавшего его в теньке, который еще не успело выжечь жарой. Судя по измятому лицу и заплывшим глазкам, Жермен лишь недавно проснулся и сразу направился на поиски лекаря.
– Где вас носило, господин Бонне? – недовольно осведомился младший конюх. – Небось прохлаждались, пока бедный Жермен мучился от боли?
Лекарь пошатнулся, ухватился за стену и ощутил укол занозы, застрявшей в ладони. «Логики у господа, может, и нет, зато в умении пошутить ему не откажешь», – успел подумать он, прежде чем потерял сознание.
Николь отвели не в пыточную, где она провела ночь перед казнью, а в узкую клетушку, которую вернее было бы назвать просто нишей. Толстые, изрядно проржавевшие прутья отделяли углубление в стене от низкого полутемного коридора, заканчивающегося железной дверью. В стенах коридора Николь насчитала еще восемь таких же ниш, тесных, как гробы, и поняла, что видит перед собой старую тюрьму замка, не использовавшуюся вот уже много лет.
Стражник, погремев ключами, открыл дверь, и на Николь дохнуло затхлостью. Воздух здесь, казалось, слежался, как сбивается пух в старой перине.
Решетка, закрывающая нишу, перекосилась, и когда слуга потянул ее на себя, визгливо заскрежетала по камню.
– У-у, давненько тут никто не появлялся… – Один из провожатых Николь поежился. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Язык придержи, – буркнул второй.
Он втолкнул девушку в камеру и закрыл решетку. Ему пришлось налечь на прутья всем весом, чтобы провернуть ключ в скважине, но ключ тоже взвизгнул и уперся всем своим тощим железным телом.
Эти казематы за долгие годы отвыкли от людей и не желали им подчиняться.
– Вы не оставите мне свет? – спросила Николь. Голос ее прозвучал жалобно.
Ей не ответили. Но когда стражникам удалось все-таки запереть ее и они направились к железной двери, один из них забыл на полу лампу. Или сделал вид, что забыл.
Лязгнула дверь, и Николь осталась одна.
Ее несчастный вид как рукой сняло. Призраков тюрьмы, о которой рассказывали страшное, она не боялась, а лампа нужна была ей для другого.
При свете Николь тщательно обследовала свою клетку. В полу обнаружилось круглое узкое отверстие, в которое с трудом пролезла бы ее рука. Над отверстием из стены торчала короткая труба, изъеденная ржавчиной до того, что казалась кружевной. Когда-то из нее капала вода, позволяя узнику утолять жажду и худо-бедно смывая испражнения, но за много лет все давно пересохло.
Николь подошла к решетке. Она попробовала раскачать каждый прут, но быстро убедилась, что это невозможно. Единственное, что у нее получилось – дотянуться до лампы, просунув руку сквозь прутья. Она подтащила ее вплотную к решетке, но на этом все и закончилось: внутрь лампа не пролезала.
Николь села на пол и стала смотреть на слабый язычок пламени.
Когда Венсан Бонне остановил казнь, она и впрямь собиралась кое-что объявить толпе. Да только это были вовсе не слова раскаяния! У Николь было время все обдумать, пока она дожидалась утра в пыточной комнате, и к виселице Птичка приближалась с твердым намерением открыть всем правду о Гуго де Вержи.
Она молчала, когда Гуго с Мортемаром допрашивали ее. Один только святой Франциск знает, чего ей стоило сдержаться! Но она не сказала ни слова о том, что знает, кто на самом деле убил Симона де Вержи и захватил его замок.
Потому что тогда она не дожила бы даже до встречи с виселицей.
Взойдя на помост, Николь была готова ко всему. Гуго де Вержи не станет бездействовать, услышав первые слова ее разоблачения. Что принесет ей смерть – стрела? Кулак палача, который проломит висок? Или ей просто заткнут рот кляпом и поспешно вздернут, делая вид, что все идет как задумано?
Ясно было одно: у нее останется очень немного времени после того, как она крикнет: «Знайте, убийца Симона де Вержи – его брат! Головорез – это Гуго де Вержи!» И Николь продумала каждое слово, которое она бросит в толпу.
Единственное, чего она не предвидела – это появления Венсана Бонне.
Лекарь, сам того не зная, нанес ей убийственный удар. Смерть Николь не была бы напрасной, успей она сказать людям, кто виноват в гибели ее отца. А что теперь? Казни не будет, ведь убийца не она, а Беатрис. Но не будет и свободы, раз ей известна тайна маркиза де Мортемара.
Она избежала виселицы, но не смерти.
«Меня убьют скоро, – подумала Николь. – Когда закончится погребение».
Сколько ей осталось? Несколько часов, быть может, а то и меньше… То, что граф приказал заключить ее не куда-нибудь, а в самую страшную тюрьму, куда последние сто лет не отправляли даже душегубов, говорило само за себя. Здесь она никому не сможет разболтать о том, что услышала в пыточном подвале.
Николь запретила себе думать о камне маркиза. Раньше она все равно не смогла бы воспользоваться его силой, а теперь уже поздно.
Или нет?
Она вскочила и еще раз прошлась вдоль стен своей крохотной темницы, ведя по ним ладонью. Вскарабкалась по решетке, обдирая пальцы о шершавое от ржавчины железо, и исследовала неровный потолок. Нет, выбраться отсюда невозможно. А если даже она и придумала бы способ просочиться сквозь решетку, ее ждала бы запертая дверь, а за ней стражник, а то и не один.