Как там о нем Дюкло выразился: «Более угрюмой и нелюдимой личности во всем Париже не сыскать?»
В итоге Ромэн Лессепс от Иноземцева не ушел, пока не добился согласия. Истинный внучек своего деда.
Оставшись один, Иван Несторович минут десять разгневанно мерил шагами комнату. Вышел на балкон – вдохнуть свежего сентябрьского воздуха, вернулся, опять пометался в отчаянии. Но, в конце концов, решил забыться за работой, приступив к чашкам Петри и микроскопу. С этим мальчишкой об исследованиях своих Иноземцев совсем позабыл, одни культуры погибли, другие пришли в запустение.
Настроенный решительно, Иноземцев вооружился раствором хлорной извести и вознамерился очистить все чашки Петри от старых образцов, но занятие сие, как всегда, оказалось столь увлекательным, что раствор так и не был использован, а каждая из чашек Петри, вернее, ее содержимое изучено по новой. Позабытые культуры, предоставленные сами себе, повели себя до того любопытно, что Иван Несторович уже через полчаса позабыл, где он и кто он, растворившись эфиром в пространстве между микроскопом и тетрадью, множа зарисовки, записи, схемы и графики.
И тут вдруг на самом интересном месте, в минуту, может быть, великого открытия, когда чудесный лиловый цветок фузария, вызывающего, между прочим, дерматиты и септическую ангину, стал разрушаться под воздействием капли бордоской жидкости, рядом раздалось по-русски:
– Нет, это невозможно просто! Я уже минут десять здесь сижу, а он и головы не поднял.
Чашка Петри со звоном полетела на пол, следом бутылек с бордоской жидкостью, тетрадь и железное перо.
В его кресле как ни в чем не бывало восседала Ульяна Владимировна – восседала в его кресле у его балконной двери, поглаживая его верного гриффона, вальяжно развалившегося на коленях. Нарочно одетая во все белое, она совершенно слилась со стенами и спинкой кресла.
Иноземцев дернулся назад и пару раз взмахнул перед глазами рукой в наивном порыве отогнать галлюцинацию. Не показалось ли? Нет, не показалось – это была Ульяна Владимировна собственной персоной – чуть повзрослевшая и чуть более степенная, с цветом лица нежно-оливковым, точно прибыла из жарких стран. Строгое, но абсолютно-белое платье с глухим воротничком, уходившим под подбородок, придавало ей вид шахматной королевы. Вопреки модным веяниям коротко остриженные волосы мягкими волнами обрамляли лицо – видать, для того, чтобы парики было удобно носить, отстригла косу, авантюристка. На устах скользила полуулыбка, а в глазах по-прежнему искрилось детское озорство – единственное, что ей скрыть никогда не удавалось.
– А ну-ка поди прочь, предатель! – первое, что вскричал Иван Несторович, уязвленный тем, что его пес по какой-то невообразимой, совершенно не свойственной этой породе собак привычке признавал всех кого ни попадя за своих и от того был абсолютно бестолковым сторожем.
Ульяна расхохоталась, а Иноземцев нервно метнулся к полке, где прятал револьвер. Дрожащими руками вынул свой вполне боевой «лебель», взвел курок и наставил револьвер на девушку. Гриффон, почуяв, что хозяин недоволен, спрыгнул с колен хохочущей Ульяны и бросился к нему, продолжая махать хвостом с частотой секундной стрелки. Тыча носом в колени и пачкая лапами брюки, он словно говорил по-своему, по-собачьи, что нет причин для паники.
Паники? Не-ет, паниковать Иноземцев теперь не станет. Только полный контроль, самообладание, невозмутимость, присутствие духа, спокойствие, бесстрастность. А еще выдержка! Да-да, выдержка.
– Что вы з-здесь д-делаете? – заикаясь, спросил Иноземцев. Его голос, как и рука, сжимающая оружие, отчаянно дрожал, явив вместо полного контроля, самообладания, невозмутимости и бесстрастия полное безоговорочное смятение и ужас. Хотелось швырнуть «лебель» в сторону, выпрыгнуть в балконную дверь и бежать. Бежать до самой Аляски или к Южному полюсу.
– В гости пришла, – ответила Ульяна, продолжая смеяться. – Нельзя? А вы нисколько не изменились, ну ничуточки, Иван Несторович. Хоть про вас и говорят невесть что, но я-то вас знаю.
И вновь смеяться. Этот смех действовал отрезвляюще.
– Как вы вошли? – уже более строго спросил Иноземцев, угрожая дулом револьвера.
– Ну, будет вам, на даму оружие наставлять – ужасный моветон. Опустите, за ним лица вашего не видно. А ведь я соскучилась. Да уберите же, говорю, ваш «лебель», эту рухлядь, которой пользуются только престарелые ветераны франко-прусской войны. Тем более что он не заряжен.
– Заряжен!
– А вот и нет.
– А вот и да!
– Не спорьте, мне лучше знать. Я сама только что патроны вынула. Все шесть.
– Что? – Пораженный, Иноземцев откинул барабан, но, обнаружив пустые гнезда, сначала обреченно опустил руку, но потом отчего-то снова выпростал ее вперед, сощурив при этом глаза. – Опять в-врете.
Ульяна Владимировна испустила досадный вздох и покачала головой. Это движение было столь убедительно, что Иноземцев испытал стыд – пришлось убрать бесполезный «лебель».
– Зачем вы сюда явились? – спросил он с отчаянием. – Мало бед через вас я претерпел? Чего вам теперь надобно?
– Ничего особенного, Иван Несторович. Я лишь хотела узнать, как вы поживаете…
Она поднялась и, сделав несколько шагов по комнате, обвела ее оценивающим взглядом.
– Вы такой чудной, – проронила она. – Как можно так жить? Все кругом сплошь белое, аж перед глазами рябит.
– Вы и этим воспользоваться сумели себе в выгоду, – насупился Иноземцев. – Вон, опять вырядились привидением. Смерти моей хотите?
По мере того как она делала шаг к нему, он отходил, хоть и чувствовал себя полным идиотом, но какой-то неведомый трепет овладевал им в ее присутствии. Не знаешь, чего ожидать, чего она выкинуть задумает. Притаилась, смотрит, точно кошка перед прыжком.
– А эти провода повсюду, – в задумчивости продолжала она. – Это вы меня так боитесь?
– Никоим образом вас это не касается.
– Значит, меня, – с театральным сожалением выдохнула Ульяна. – А между прочим, это я помогла вам вернуть ваш микроскоп. Как услышала, что вас обокрали, тотчас решила узнать, кто же этот негодяй. Достаточно было расспросить местную детвору. Детки – глазастые, все видят. Они мне и рассказали, что шалопаи с рынка к вам наведывались. А уж поймать виновного и за ухо оттаскать – дело немудреное. Микроскоп ваш на складах прятали. Видать, продать хотели, да кому – не знали.
Иноземцев вспомнил, с каким ужасом улепетывал тот паренек, но Ульяна, словно подслушав мысли доктора, поспешила объяснить:
– А я на вашей крыше в ту минуту сидела, «велодогом» его припугивала. Из «велодога» оттуда б не попала в него, но паренек того не знал. Он в оружии разбираться не мастак, мал еще, да и невежда. Да-а, Иван Несторович, живете вы как сыч, ничего не видите, не знаете, ничего не замечаете, кроме ваших этих круглых прозрачных тарелочек, – она поморщила носик и брезгливо ткнула пальцем в одну из чашек Петри. – Вот, что вы в них все время ищете? Уж лучше бы и дальше луноверин изучали, да, поди, смогли б открыть его большую пользу.
– Нет от луноверина никакой пользы, только вред один! Ядовит он! Да, это медленный яд. Хорошо, что о нем никто никогда не узнает, – огрызнулся Иноземцев и сделал еще один шаг назад. До двери оставалось полпути – если, конечно, вдруг его гостья вознамерится что-либо отчебучить, одни черти ей товарищи.
– Чего это никто не узнает? – улыбнулась Ульяна, подняв со стола какую-то книгу и принявшись ее листать с бездумным пренебрежением. – Господин Райт продал права на него герру Феликсу Нойманну, сотруднику компании «Фабен», что в Бармене, это Германия. Герр Нойманн доработал ваш луноверин и скоро в аптеках наряду со знаменитым аспирином появится новое чудесное лекарство от кашля – ахиллинин.
– От кашля? – в недоумении переспросил Иноземцев. – Почему от кашля? Кто такой господин Райт? Кто такой герр Нойманн? Почему ахиллинин?
– Вы же сами тогда сказали, что, приняв его, становишься точно герой, вот мы с Алдером и решили назвать его «ахиллинином». Это от имени Ахилл производная. Вам нравится? По-моему, просто замечательно.
– Боже мой, что вы несете? С кем это – с Алдером? – Иноземцев стал искать руками опору.
– Послушайте, я сейчас все объясню, – Ульяна положила книгу и сложила ручки, точно воспитанница какого-то пансиона. – Алдер Райт работал преподавателем химии в старенькой школе в Лондоне, при монастыре, я точно не упомню имени какого святого. Он был таким мечтателем и таким при этом несчастным, так страдал от пристрастия к морфию… Он искал средство излечить себя и… Я ему про луноверин рассказала. Ведь я, когда у вашего обуховского аптекаря работала, поняла, как вы луноверин получили. Нагрела его, а он взял и ангидрид уксусный выделил. Ну так Алдеру луноверин понравился. Его немного нужно в отличие от морфия. А как он кашель лечит!
– О господи, ваш Райт уже мертв, поди… – проронил Иван Несторович. – Вы меня им едва не убили.
– Перестаньте, вы просто все очень близко к сердцу принимаете. Вы только на себе его пробовали[13]. Но можно ли на вас было ставить опыты? Нет, сами тогда говорили, что уже совсем разум потеряли, надышавшись им. Только спутали картину. Поэтому его на себе испытали Райт, Нойманн и я.
– Вы?
– Да! Вот так вот. И жива-здорова, как видите.
– Но вы, верно, его употребляете и теперь?
– Нет, зачем мне?
Иван Несторович приблизился к девушке. Осторожно, точно прикасался к горячему утюгу, взял ее за руку, пощупал пульс, заглянул в глаза – чистейшей воды янтарь под густым опахалом ресниц. Кожа чистая, взгляд ясен.
– Это невозможно! – воскликнул он. – Вы лжете, слава богу. Но вы повинны в чудовищной катастрофе, Ульяна Владимировна. Луноверин – не лекарство от кашля, а ужаснейшее зло, во сто крат хуже морфия. Уж мне-то известно о его коварстве. И если он разойдется так же быстро, как аспирин, то…
– Доверьтесь более компетентным в этом вопросе специалистам. Вы рассеянны до безобразия. Вам могло привидеться, показаться. Вы хоть знаете, как мне удалось сюда попасть? Нет, – предупредила она ответ Иноземцева, готовый сорваться с языка, – не через окно, это уже неинтересно ведь. Я не люблю повторяться. Я заходила к вам уже не раз. Через подвал, через огромные катакомбы, расположенные под вашим домом, о которых вы и не подозреваете, со входом на складах рынка Ле-Аль. От него пролегает туннель, ведущий прямо к вашим ногам.