Потоптался час, другой, третий. Надо бы домой… Что без толку маяться? И перебрался на правый берег, а потом некоторое время брел по набережной Сены, пока вдруг не оказался на улице Риволи. Но вместо того чтобы повернуть к себе, шагнул в противоположную сторону и притопал на авеню Монтень, к особняку Лессепсов.
Дом промышленника был самым, должно быть, распомпезным. Еще бы – визир египетского паши проживал в нем, кузен императрицы. Несколько дюжин экипажей, свет, небывалая оживленность, лакейская беготня – сегодня у хозяев большое торжество. Иноземцев уже не шел, летел вперед на свет, хлеставший из широких начищенных окон. Летел, точно мотылек со сбитыми инстинктами на пламя, ничто его не могло остановить, никакие кратковременные вспышки здравого смысла, ни тупая боль, что разрывала сердце. Он несся и скрежетал зубами. Гадкая, подлая девчонка, всю жизнь исковеркала, а замуж выходит за другого!
Словом, как попал вовнутрь, как встретил его с радостным восклицанием Ромэн, как представил гостям, а следом Ульяне, одетой в небесно-голубой атлас и с вуалькой на лице, он уже точно в тумане воспринимал. Чуть пожал ее пальчики, затянутые в кружевную перчатку, будто впервые встречает, глядел сквозь и даже не улыбнулся.
Это были самые странные несколько часов в его жизни. Человек, который представился Иваном Несторовичем Иноземцевым, который держался просто и даже порой увлеченно беседовал с гостями, проявляя к разговору больше охоты, чем обычно, словно никогда и не страдал от душевных мук какие-то четверть часа назад.
О защитные функции организма, всегда являющиеся на помощь, когда, казалось, все потеряно! О чудо человеческой психики, загадка подсознания, о самый глубинный и неискоренимый инстинкт, воскрешающий все рефлексы и стремления победить боль и выжить! Эволюция дала обществу способность распознавать больного, дабы иметь возможность его уничтожить, но и она же – противоречивая, но милосердная – дала больному все силы вселенной подняться и восстать против боли.
Присутствие Ульяны Владимировны в окружении почтенной публики – а всякая толпа Иноземцевым воспринималась с опаской и затаенной враждой – возымело на него неожиданное действие, воскресив все внутренние резервы душевных сил. Здесь все величали ее либо Элен, либо мадемуазель Боникхаузен. А она старательно в ответ выжимала из себя немецкую степенность и немецкий же акцент. Ходила мимо беседующих, точно по озерцу лебедушка плывет, покачивая турнюром.
Вместо того чтобы сидеть букой и зеленеть от негодования, Иван Несторович с удовольствием поведал Лессепсам – отцу, месье Шарлю, и деду – об успехах чада, не поскупился на похвалу, чем удивил последнего. Ромэн и Ульяна многозначительно перекинулись взглядом, озорно подмигнув друг другу. Но Иноземцев от отчаяния стал еще более любезным и впервые в жизни принялся отвечать на расспросы. Милостиво поведал, над чем работает, какими методами пользуется в медицине и какие опыты ставил с электричеством. Сегодня в доме Лессепса собралось все Географическое общество, оттого кружок вокруг Иноземцева образовался едва ли не больше, чем вокруг будущей невесты. Ощущая ее присутствие за своей спиной, доктор совсем обезумел. Такое обуревало им невыносимое желание позлить подлую. А та в долгу не осталась – полюбовно звала жениха Ромео, а жених в ответ с придыханием – Джульеттой. А тут разговор будто нарочно вдруг повернул в прелюбопытнейшее русло – французов заинтересовало русское житье-бытье, и Иноземцев не сдержался.
– А послушайте сказку, – начал он, поглядев выразительно на невесту, – о русской царевне-озорнице и дебоширке по имени Елена Премудрая… Я сам в ней участвовал – Иванушка-дурачок к вашим услугам, ни дать ни взять. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был бравый генерал по имени Кощей Бессмертный, и жила у него на воспитании девица…
Полностью переняв манеру коварной Элен рассказывать сказки, поведал о своем приключении в замке генерала Бюлова – слово в слово, только персонажей наделил сказочными именами. Поведал о Генерале Кощее с добрым сердцем, о Змее Горыныче с чином коллежского секретаря, о рыжеволосой Бабе-яге, что с Премудрой Еленой спелась, о том, как жизни едва не лишился и как преступниц-таки изловил[16]. О, до чего было сладко наблюдать вытянувшееся личико баламутки, жесткую складочку у милого ротика и грозно сведенные брови. Ульяна сердилась, то и дело играя веером, – раскладывала, складывала, точно кошка хвостом бьет, когда недовольна. Глаза сверкали недобрым огнем. Было с чего.
Всегда скрытный таинственный обитатель белой лаборатории захватил внимание всех гостей. Немного странноватый, в простеньком пиджачке, слегка растрепанный и оживленно рассказывающий, при этом горячо жестикулируя, в окружении лощеных, чопорных дам и господ, он выглядел, должно быть, довольно эксцентрично. А был среди приглашенных даже сам Жюль Верн – популярнейший литератор современности, романист, пишущий исключительно научные приключения. К удивлению доктора, тот слушал его очень внимательно, даже с жадностью, а потом испросил соизволения использовать поведанную историю для нового романа, а некоторые черты характера Иноземцева – для образа главного героя.
Иноземцев смутился странной просьбе почтенного литератора, но, разумеется, согласие дал, подкрепив пламенной благодарностью за столь великую честь. Попасть на страницы произведения великого писателя и ученого! А Ульяна злорадно сверлила его полным ненависти взглядом. Чудесный рассказ Иноземцева отделяло от разоблачения всего лишь одно неловко оброненное слово – ее истинное имя…
– Действие будет происходить в Карпатах, – делился идеей месье Верн. – На родине вампиров и упырей. А вы станете прообразом гениального изобретателя. Тут и имя его родилось на свет: Доктор Орфаник! Как вы находите?
Сумасшедшие похождения Ивана Несторовича, к удивлению его, произвели громкое впечатление на публику. Уж если его прообразом литературного героя прочили сделать. Но лишь лица Ульяны и невысокого блондина лет пятидесяти с пышной прической – Гюстава Эйфеля – были вытянуты и бледны. Ничего – поделом обоим.
Впервые в жизни Иноземцев остался гордым собой и способностью, которая, как оказалось, у него имелась: всецело владеть чувствами, действиями и словами, да и играть не хуже Ульяны. Даже некое ощущение отмщения тешило самолюбие. Злорадная усмешка все не сходила с его лица и, когда он вернулся домой, все играла на губах. С лихорадочным довольством вспоминал Иноземцев свой успех и радовался своей громкой популярности. Уверен: завтра сюда притащится армия газетчиков. Он уже видел сенсационные заголовки, обнажающие тайны жизни владельца лаборатории на улице Медников.
Но приступ жажды мщения у Ивана Несторовича быстро прошел, а вместе с ним и чувство торжества иссякло, и присущая довольству эйфория улетучилась. Тоска взяла свое, и доктор сам не заметил, как потонул в воспоминаниях вчерашнего дня, а следом и двухлетней давности. Мерно проплывали перед глазами картинки из Бюловки, Обуховки, витали лица Делина, старого, больного генерала, камердинера. Как назло, вспомнилась история детства девушки. Какой озорницей Саввич ее представил…
Даже как-то гадко стало, противно. Что он – шантажист какой, что ли? Ульяна же не со зла всегда… А он со зла. Со зла! У нее болезнь просто такая, сказочница она, как барон Мюнхгаузен. Столько всего всегда нарасскажет, столько насочиняет. Куда Иноземцеву до нее. Вот, к примеру, это надо же выдумать про польского колдуна и его дочку, которая в пятнадцатом или шестнадцатом веке собрала аппарат по перегону крови и перелила кровь от одного человека другому. Выдумки! До сих пор нет такого успеха в трансфузиологии. А подвал? Во всю улицу Медников? Да где же ему там быть?
Иноземцев двинулся к подвалу. А не затесалось ли где-нибудь в полу еще одного люка, ведь сказал же однажды Илья Ильич, что в нем могла бы разместиться целая фармацевтическая фабрика. Тогда слова биолога показались Ивану Несторовичу странными, тем более что они ничем не подтвердились. Не мог же Мечников столь преувеличить размеры этого пресловутого подвала.
Иноземцев нечасто спускался туда, только если необходимо устранить неполадки в работе генератора, сменить коллектор или щетки. Крышка люка всегда открывалась с трудом, но сейчас отошла от пола на удивление легко, не понадобилось ни лома, ни чьей-либо чужой помощи. Иноземцев зажег лампу, сошел вниз. Неясный свет керосинового язычка, чуть подрагивая, плавал по стенам, клеткам, осветил металлические детали динамо-машины – та приглушенно тарахтела в углу. Иван Несторович осветил пол. И на тебе – дорожка из следов на толстом слое пыли, протоптанная от стремянки к одной из клеток. Зазоры между клетками были не более пяди, а у самой стены, аккурат куда следы приводили, две клетки оказались раздвинутыми в разные стороны и открывали взору еще один люк шириной в аршин, даже меньше. Кольцо в люке целиком проваливалось в небольшую лунку и полностью исчезало из поля зрения. С чрезвычайной легкостью Иноземцев приподнял его – видно, что пользовались лазом не раз. Пахнуло сыростью, затхлостью и пылью – все оттенки и ноты ароматов древности в одном флаконе. Тут откуда-то сверху донесся тревожный лай грифона. Пес остановился у первого люка в полу, спуститься не мог – перекладины стремянки для собаки оказались узкими. Он возбужденно скакал над головой Иноземцева, скуля и потявкивая.
Доктор погрозил псу пальцем и устремил свет фонаря к уходившей во тьму лестнице, но уже не стремянке и даже не деревянной. Лестница был добротной, каменной. Поразмыслив с мгновение, Иван Несторович полез все же вниз и, насчитав ровно тридцать одну ступень, остановился, замер. Какой глубокий подвал! Своды поражали размерами. Огромные арки, какие бывают в многовековых романских храмах, уползали, точно лапы гигантских пауков, во все стороны. Пространство делилось массивными стойками на множество квадратов, кое-где стены были возведены из крупных каменных глыб, где-то зияли черные дыры – конца этого