Дрожащими руками он открыл дверь. Тотчас его оглушил трезвон пожарного колокола чертовой и бесполезной сигнализации, к ногам бросился обрадованный и, наверное, голодный грифон. В порыве ярости Иноземцев сорвал металлическую чашу со стены и отбросил в сторону, бедный пес, заскулив, спрятался под лестницей. Облегчения это не принесло. Тогда он отправился в кладовую, что размещалась за туалетной комнатой, извлек ящик со строительными инструментами и стал искать в нем топор.
– Ага, вот ты где, – со злорадным ликованием воскликнул он, вынимая со дна гладкую деревянную рукоять с лезвием дюймов в десять-двенадцать. Сорвав с себя редингот, засучив рукава, примерив правой рукой тяжесть орудия, он направился к лестнице. Провожая хозяина испуганным взглядом, пес еще больше вжался в угол. Чуял, что тому лучше сейчас под руку не попадаться.
С диким рычанием Иван Несторович набросился на стол, всадил лезвие прямо посреди столешницы, с таким же диким воплем вырвал его, с силой опустил снова.
И махал он топором по старинному, покрытому белым лаком обеденному столу, пока пол не усыпало щепками и обломками, а в воздухе не повисло тяжелое облако пыли и пока сей ни в чем не повинный предмет мебели не превратился в груду мусора. Только тогда Иван Несторович успокоился и выпустил ручку орудия. Саднили ладони – стер их до крови. От тупой боли стало еще противней, на одно мгновение Иноземцев ощутил острое желание разнести здесь все, но ярость отхлынула, и он, припав спиной к стене, медленно сполз на пол, уронил голову на колени и вздохнул.
Вдруг вспомнилось, что внизу, в ящичке с лекарствами, лежит луноверин и простерилизованный шприц там же. За три года впервые посетила Иноземцева эта гиблая мысль из прошлого. Но только он кряхтя стал подниматься, как неожиданно хлопнула входная дверь, потом заскрипели половицы, ступени лестницы. Кто-то, осторожно вышагивая, поднимался наверх.
В комнату вошел Делин, чуть пошатываясь, и за версту от него разило самым дешевым портвейном, который обычно подают в какой-нибудь скверной забегаловке на Монмартре. Остановился, оглядев поломанный стол, щепки кругом, топор у ног доктора.
– Хе-хе, нервишки вы свои до сих пор в порядок не приведете, доктор, – сыронизировал бывший исправник.
Иноземцев не успел подняться и, как сидел на полу, так и остался, только чуть очки поправил, постоянно съезжающие на кончик носа.
Делин тоже покряхтел и уселся рядом, достал из-за пазухи флягу, открыл и молча протянул ее доктору. Иван Несторович столь же молча принял ее, сделав несколько жадных глотков, и вернул флягу с коротким «спасибо». Тут же почувствовал, как наконец отлегло на душе, руки-ноги сделались ватными, в груди разлилось тепло. Он откинулся затылком к стене.
– Как вам удалось попасть в здание трибунала? – проронил Иноземцев спустя несколько минут горестного молчания.
– Назвался вашим именем, меня и впустили, а потом схоронился за одной из колонн и ждал, когда свора церберов от дверей отойдет. Так их всех внутрь засосало, я и воспользовался моментом. Никто меня не слушает, Иван Несторович, не верит, – стал жаловаться исправник. – В посольство ходил, все пороги оттоптал, слышать они не хотят, что племянница инженера Эйфеля – это наша Ульянушка. Артур Павлович мой рассказ выслушал, перекрестился, потом даже шифрованную телеграмму в Петербург отправил. Не знаю уж, что ему пришло в ответ, но поступил со мной после господин уполномоченный скверно – выставил вон. Еще и пригрозил на родину выслать по седьмому пункту закона от какого-то там ноября тысяча восемьсот какого-то года как иностранца, присутствие которого может возмутить порядок и стать опасным общественному спокойствию. Я разозлился и ушел. Но не выдержал, вернулся, стал вновь требовать расследования, на это мне ответили, что делом давно занят некий Баранов – агент из специальной службы наблюдения за русской политической эмиграцией. И что при Парижской префектуре давно работает русская секретная служба. И что руководит сим процессом действительный статский советник Рачковский. И что здесь же, на улице Гренель-79, в здании русского посольства он нередко бывает. Зашел я в кабинет Рачковского, а все там в золоте и красном дереве, красном же сафьяне, да в прочих излишествах, а и сам действительный статский советник в Париж перебрался явно не для службы. О чем красноречиво говорили синяки под глазами, выдавая в нем любителя казино. Пригрозил и этот прыщ мне, сказал, если еще раз увидит в километре от улицы Гренель, то в кандалах отправит в Петербург. Вообразите, сколько всего – секретная служба там, секретная служба здесь, и в Префектуре свои люди, и чуть ли не везде. А все равно поймать ее не могут.
– Вам удалось ее выследить? – заплетающимся языком спросил Иноземцев.
– Я уже месяц в Париже, следил за вами и за этой чертовкой, – отозвался исправник и провел рукой по усам. – Думала, косу отрезала и все: я – не я. С самого начала знал, что она за вами увяжется, да только никак не мог ее здесь, в Париже, сыскать. Раза два возвращаться приходилось, когда со следа сбивался. Едва не поймал ее в Германии… Знаете, чем она там занималась? На пару с каким-то учителем химии собиралась фармацевтическую лавку открыть, даже патент на свое имя выписала. И я ее чуть не поймал. Выскользнула и, как всегда, испарилась. В патентном бюро сказали – лекарство от кашля с новомодной формулой сия дама изобрела, но до конца оформить патент не успела. А что она с аэростатом этим выкинула! Это ж надо было… Улетел шар аж до самых губерний Привисленских, и гнались сутками, выслеживали. И не упал шар, пока в подогревающем воздух устройстве горючее не кончилось. На наших глазах дирижабль в озеро ухнул. Выловили – а там никого. Как она это делает?
– Да-а, – вздохнул Иван Несторович и после минуты раздумий добавил: – Видимо, все дело в амулете.
– В каком еще амулете? – недовольно воззрился Делин на Иноземцева. Тот сидел с отрешенным видом, глядя на груду щепок и раскуроченных досок.
– Амулет генерала… африканский амулет. Он приносит удачу.
– А ну, конечно, а я-то в догадках терялся. И потому, видимо, на мое место Заманского сослали, исправником Т-ского уезда, а меня до станового пристава разжаловали, что у нас оного амулета и не было.
Иван Несторович сочувственно вздохнул.
– Всего неделю я выдержал под гнетом Григория Петровича, этого напыщенного упыря. Уж до чего возненавидел он меня, зеленел при каждой встрече и вместо приветствия нервно подбородком дергал в сторону. Случая не упускал, чтобы не унизить всякий раз. Вот я и вспылил – швырнул в лицо какими-то бумагами. Итог – лишение чинов и должностей. Подался я в бега. А что теперь остается? Изловлю проклятую, тогда и успокоюсь.
Иноземцев вновь вздохнул, а потом и поднялся.
– Мне стол надо сжечь, – проронил он, принявшись собирать в охапку доски.
Делин, ни слова не сказав, тоже стал собирать доски и следом за Иноземцевым понес их вниз, к крыльцу. Они молча ходили вверх-вниз, сносили хлам, сооружая подобие горки напротив каменных ступеней. Следом Иван Несторович вынул спички и поджег несколько скомканных листов из тетради, уложенных под горой щепок от бывшего стола. Через несколько минут огонь занялся, вспыхнул настоящий костер, трещал и лопался белый лак, покрываясь черными пузырями. Горестное уныние, во власти которого был Иноземцев, передалось и Делину. Оба присели на каменную ступень крыльца и, уставившись на огонь, сидели в полнейшем безмолвии до тех пор, пока большая часть щеп не превратилась в головешки.
– Иноземцев, – вышел из оцепенения Кирилл Маркович. – Ну что за похоронное настроение? Ей-богу, хочется пустить себе пулю в висок. Да и к тому же, – он обернулся и посмотрел на внешнюю стену лаборатории, – меня не покидает дурацкое чувство, что я нахожусь в бюловской богадельне. Зачем вы сотворили такой странный декор со своим домом?
– Это лаборатория. Она не мне принадлежит, – стеклянным голосом отозвался Иван Несторович, не отрывая тоскливого взгляда от пляшущих языков огня. Свет бросал на их лица дрожащие тени, искрился на круглых стекляшках очков доктора, вокруг воцарилось тепло и запах очага. Иноземцеву не хотелось ни думать, ни разговаривать, и, кроме чувства опустошения в душе, он не испытывал сейчас ровным счетом ничего, даже ладони ныть перестали.
– Тогда, может, поведаете мне, что произошло там, в зале суда? – не унимался исправник. – Обещали ведь! Что, неужто не дала никаких результатов эксгумация?
– Можно сказать и так.
– Умер, значит, ученик?
– Хуже.
Тут внезапно у самого костра, в сиянии желтовато-алого отсвета выросла серая фигура с тростью и шляпой, опущенной на подбородок.
И Делин, и Иноземцев от неожиданности закричали не своими голосами. Иван Несторович отпрянул назад, к двери, больно ударившись затылком, а бывший исправник выпростал руку, в которой оказался револьвер. На долю секунды раньше и пришелец успел наставить оружие – маленький «велодог» блеснул в миниатюрном кулачке, обтянутом атласной перчаткой. Сюртук мышиного цвета, трость и белоснежная, перетянутая черной лентой вокруг тульи, панама – Ромэн? Ромэн Лессепс? Живой? Только лицо он держал низко опущенным. Но когда поднял его, Иван Несторович обомлел – под панамой улыбалось личико Ульяны. Она опустила руку с «велодогом» и рассмеялась.
– Ха-ха-ха! Купились как дети, – воскликнула она и, даже не взглянув на внушительное дуло делинского револьвера, спрятала свой «велодог» в карман и бросилась обнимать Иноземцева.
Тот едва успел подняться, как чуть не был сбит с ног – девушка повисла на его шее и запечатлела на обеих щеках по звонкому поцелую.
– Как я рада видеть своего спасителя. Ванечка, родной мой, спасибо вам, – радостно защебетала она. Потом прижалась к его груди, точно ребенок, и бросила косой взгляд на исправника. – Велите ему опустить ружье, я боюсь.
Делин застыл в одной позе, с открытым ртом и держал пистолет в воздухе, пока не был выбит из прострации нахальным заявлением девушки. Он был столь фраппирован ее неожиданным появлением, что не только дар речи потерял, но и позабыл вовсе, что в недавнем прошлом мечтал ее изловить и арестовать. Иноземцев же вообще с трудом верил в происходящее и тоже не нашел что сказать. Машинально поднял руки, чтобы ответить на объятие, но побоялся коснуться ее – в страхе, что видение или испарится, или обожжет его. Так и стоял, замерев, с поднятыми руками, пока Ульяна не выпустила его и не нырнула в прихожую со словами: