– Что за черт? – проронил он, поднялся и сел.
С минуту сидел, хлопая глазами. Потер под стеклами очков веки, щелкнул крышечкой часов – десять. То ли еще не рассвело, то ли небо затянуло облаками, то ли все вокруг потонуло в смурой серости вечера.
Встал, прошелся. В прихожей в углу валялась безжалостно погнутая сигнальная чаша, всюду разбросан мусор, щепки. И тотчас он вспомнил вчерашний процесс во Дворце Правосудия, как вернулся и в ярости сломал сигнализацию, а потом топором разрубил стол. Но было это словно не вчера, а целое столетие назад.
Побледнев, он дернулся к шкафчику с лекарствами, судорожно распахнул дверцы – луноверин лежал нетронутым, с ним и простерилизованные шприцы в количестве, равном тому, что оставлял ранее. Потом поднялся на второй этаж – и там царил невиданный хаос. Мало весь мусором и пылью был усыпан, так еще и пробирки, и реактивы, и чашки Петри с образцами культур – все в беспорядке свалено в углу, тетради, книги, поломанные весы, инструменты, перепачканные в засохшей трупной слизи.
Иноземцев зажал рот рукой, насилу сдержав рвотный рефлекс, кинулся к лестнице, слетел вниз. Распахнув дверь, вышел на крыльцо. Перед ступенями чернело округлое пятно от костра. Это напомнило о визите Делина, а следом и Ульяны. Как во сне пред ним пронеслись безумные картины: Клиши, страшная морда гипсового дьявола кафе «Преисподняя», лавка портного на бульваре Османа, игорный зал, Латинский квартал, бесконечная вереница набережных и башня Гюстава Эйфеля, убегающая пикой под самые небеса. А потом и пурпурные розы вспомнились, Ульяна в объятиях.
Он машинально сунул руку в карман и вынул оттуда маленький ключик.
– Неужели опять? – проронил он. Оторвав взгляд от ключика, он посмотрел на улицу. Чуть посветлело. Пара прохожих прошли мимо, ребятишки ковырялись напротив, строя что-то из кирпичных обломков, какой-то господин проехал на велосипеде. Пациентов не было. Об Иноземцеве все позабыли. Он чувствовал себя похищенным в страну фей, где сутки равняются нескольким земным годам.
– Эй, – свистнул он компании ребят. Те мигом подбежали.
Вынув пятифранковую монету, Иноземцев протянул самому старшему из них.
– Покормите, пожалуйста, пса, – попросил он. – А на остальное можете купить мороженого.
Шумная детвора понеслась в сторону рынка Аль. Грифон повилял хвостом и, словно почуяв печаль хозяина, покрутился на месте, сел.
– Только не увлекайтесь, – крикнул им вдогонку Иван Несторович. – Не то горло заболит.
Запахнув редингот, он зашагал в противоположную сторону. В кармане были еще две пятифранковые монеты, и их нужно было использовать с умом. Поэтому он поймал фиакр и велел ехать на улицу Гренель, в русское посольство. Хватит с него парижских приключений, вернется на родину, попросится в какую-нибудь земскую больницу у самого черта на куличиках. Там его точно никто не сыщет.
Ехал он, ехал, а совесть принялась ножи точить. А как же Ромэн? Жив ли еще? Если жив, то спасать его надо. А не то выходит: не только невесты лишил, еще и в беде оставил. А Ульяна? Так без нее и жизнь не представлялась. Все-таки добралась она до сердца. Проиграл он свою душу нынче в рулетку…
Не зная, как поступить, Иван Несторович сошел у ворот особняка, обнесенного белой кирпичной стеной, с номером 79. Вдруг эти самые ворота стали медленно, кряхтя открываться, показался дворник, а потом и открытая коляска, запряженная двойкой, в ней – сам Петр Иванович Рачковский, глава заграничной агентуры, сокращенно ЗАГ.
– Иноземцев! – удивленно воскликнул он, тотчас узнав доктора. – Вы ли это? Что-то стряслось? Что-то и на себя не похожи… Бессонные ночи? От больного, верно, возвращаетесь? Но вас точно Господь Бог послал, не иначе! Садитесь скорее, – чиновник пододвинулся на скамеечке, сам дверцу открыл.
Иноземцев в недоумении пробормотал что-то невнятное, поправил сползший набок галстук и сел. Экипаж понесся вниз по улице.
– Тут у нас такая оказия стряслась, – начал Петр Иванович. – Помните бывшего исправника из Т-ского уезда, Делина Кирилла Марковича? Бюловское дело в 87-м расследовал на пару с…
– Григорием Петровичем Заманским, – осторожно напомнил Иноземцев.
– Так точно, с ним. Ну так вот, не поймали ведь тогда девицу Бюлов, как сквозь землю, говорят, провалилась. Так теперича этот Делин с катушек слетел, подал в отставку и ищет ее по всему свету белому…
Сердце Ивана Несторовича зашлось, как подумал, что об Элен Бюлов теперь из-за Делина опять в Департаменте полиции вспомнят. А Рачковский-то не так-то и прост был, как исправник описал. Два года он просидел на месте легендарного гуляки Корвина-Круковского, в должности главы заграничной агентуры, ограничившись вроде как лишь двумя помощниками и продолжая популярность картежника поддерживать. О нем ходили самые разнообразные слухи: и что с террористами водился, и что исправно их ловил по всей Европе, и что арестован был однажды, и что тесную связь имеет с парижской полицией, и что французских филеров у него на содержании больше тысячи, в том числе и то, что прикрывается видом игрока-любителя, хаживая по казино, небось дабы и там революционеров отлавливать. Делин, конечно же, свою наблюдательность растерял за три эти несчастных года, предположив, что нынешний глава ЗАГа – такой же гуляка, как и Корвин-Круковский. Иноземцев же раз взглянул в прищуренные холодно-серые глаза чиновника, его как из ледяного душа окатили. Не надменен, как Заманский, и не горяч, как Делин, видно, что к каждой душе, к каждому сердцу ключик подобрать мастак; такой Ульяну вычислит, и солнце не успеет за Марсово Поле закатиться.
– Уже месяц, как пороги посольства отбивает, требует ее изловить. Уверяет, что она в Париже осела, – продолжал он. – Мы все концы проверили, никто нигде о такой не слыхал. Да и нужно ей было в Европе оставаться? Я б на ее месте сразу в Америку с таким-то кушем сбежал. Наверняка она так и поступила. Как думаете?
И бросил на Иноземцева испытывающий взгляд. Тот закивал, ибо сказать что-либо вразумительное не смог бы.
– А вчера, представляете, явился и говорит-де, Элен Бюлов и племянница месье Гюстава Эйфеля, того, что башню эту в триста верст построил, – одно лицо. Это ж надо было такое вообразить! И ту, и эту Элен звать, ну и еще разве что обе блондинки. Да только барышня Бюлов с косой в руку ходила до пояса да лицом была белая-белая. А мадемуазель Боникхаузен совсем на нее не похожа. Кроме того, мы тут и проверить успели – из Дижона она родом. Словом, грозит эта история страшным скандалом, который может разорвать и без того шаткие русско-французские отношения. А то помните, как в 80-м поймали мы революционера Льва Гартмана, который проживал тайно в Париже под подложным именем, а парижане так тому возмутились, пресса так взбунтовала, что пришлось отпустить террориста. Как я буду выглядеть перед лицом парижского префекта, предъявив ему такое невообразимое обвинение, обвинив скромную парижанку в том, что она русская авантюристка. Что обо мне скажут? У месье Эйфеля и без того нервы пошаливают. Давеча его племянницу чуть на «Остров Дьявола» не отправили, ложно обвинив в смерти жениха – Лессепса, кажется, не так ли?
Иноземцев слушал главу ЗАГа, и до него постепенно доходила страшная правда, которая состояла в том, что сейчас чиновник просто-напросто прощупывал своего собеседника. Возмущения эти и полное отрицание действительности явно были фальшивыми.
– Да, кажется… – проронил Иван Несторович. А про себя добавил: «Зачем сказал «кажется», Ромэн же ко мне в лабораторию месяца четыре, а то и все пять ходил. Неужто такой маститый ищейка того не знает. Знает, разумеется. Эх, не хотел того, а сам себя с потрохами выдал. Сейчас еще один вопрос задаст, и мне – конец».
– Вот теперь еду в Префектуру, вызволять этого шутника, – вздохнул чиновник. – А вы мне поможете. Потому как первое, что он пошутил, – будто вас эта барышня Бюлов похитила вместе с внуком Лессепса.
Иноземцев обомлел. Хотел выразить свое удивление, но тут же припомнилось, как побежал вслед за Ульяной, оставив Кирилла Марковича одного в лаборатории. Тот, видать, устал ждать возвращения доктора и решил, что Ульяна беднягу уничтожила как случайного свидетеля.
– Он, должно быть, ошибочно… ошибся, верно. Спутал… – забормотал Иноземцев, машинально приглаживая непричесанные волосы дрожащими пальцами, а сам продолжал думать, что всем своим видом словно кричит: «Я виновен! Я главный виноватый во всей этой истории!» Нужно срочно как-то выкрутиться. Что делать? Что делать?! Этот Рачковский так испытывающе смотрит. Наконец Иноземцев опустил руку на колени и скорбно вздохнул, делая вид, что сейчас готов открыть страшную тайну.
– Да, – сказал он решительным тоном, – я заметил и не могу более скрывать, что ныне Кирилл Маркович не здоров. Он являлся в зал суда и сыпал подобными обвинениями. Поставил меня в неловкое положение. Видит бог, как долго мне пришлось объяснять судье и собравшимся, что он мой пациент.
– Он ваш пациент?
– Нет… – сконфузился Иноземцев, понимая, что еще больше увязает в собственной лжи. И поспешил исправить положение: – Пришлось сказать неправду, ведь иначе бы его арестовали.
– А, понимаю. Значит, вы были на заседании суда по делу убийства Ромэна Лессепса?
– Да, – коротко ответствовал Иван Несторович и опустил голову, решив, что не станет говорить об эксгумации. И вообще – лучше помалкивать. Правды он сказать не сможет, а лгать еще не научился и вряд ли научится. Тут надо родиться по меньшей мере Ульяной Бюлов или хотя бы бароном Мюнхгаузеном. Да и без показаний Иноземцева глава ЗАГа все знает: и что было, и на десять ходов вперед в придачу. И зачем это он все дурачка неосведомленного разыгрывает? Тактика!
– Стало быть, и с Элен Боникхаузен знакомы? – не унимался чиновник.
– Да.
– И что, очень она на барышню Бюлов похожа?
Иноземцев поднял голову и решительно посмотрел прямо в глаза чиновнику.
– Всем сердцем я бы хотел забыть ее лицо, – сказал он твердым голосом. – И узнал бы из миллиона. Но мадемуазель Боникхаузен – это не она!