е Жаку на Фредерика Ларсана, все еще крутившегося на берегу пруда, с беспокойством поинтересовался, не собирается ли и полицейский прийти поработать в Желтую комнату.
– Нет, – успокоил его Робер Дарзак, который не произнес ни слова с той минуты, когда Рультабийль передал ему обгорелый обрывок бумаги. – Он утверждает, что ему нет нужды осматривать Желтую комнату, так как убийца покинул ее самым обычным образом, и что сегодня вечером он все объяснит.
Услышав эти слова, Рультабийль – необычное дело! – побледнел.
– Неужели Ларсан знает правду, которую я пока только чувствую? – пробормотал он. – Фредерик Ларсан – мастер своего дела, большой мастер, достойный восхищения. Но сегодня требуется нечто большее, чем просто полицейская работа, большее, чем может подсказать опыт. Сегодня требуется логика, понимаете, та самая логика, которой пользовался Господь, когда сказал, что два плюс два будет четыре! Нужно взяться за дело с верного конца.
Мне удалось нагнать друга лишь на пороге павильона.
– Ну успокойтесь же, – заговорил я. – Вы чем-то недовольны?
– Напротив, – глубоко вздохнув, признался он. – Я очень доволен. Мне удалось многое выяснить.
– В плане умозрительном или материальном?
– Кое-что в умозрительном, а кое-что и в материальном. Вот это, например. Держите.
И он быстрым движением вытащил из жилетного кармана листок бумаги, который положил туда, видимо, во время своей экспедиции под кровать. Я развернул листок и увидел белокурый женский волос.
Глава 8Следователь допрашивает мадемуазель Стейнджерсон
Когда пять минут спустя Рультабийль стоял, склонившись над следами, обнаруженными в парке под окном передней, к нам широкими шагами подошел человек, по-видимому слуга из замка, и крикнул Роберу Дарзаку, выходившему из павильона:
– Господин Робер, следователь допрашивает мадемуазель!
Робер Дарзак коротко извинился и побежал к замку, слуга поспешил следом.
– Когда труп начинает говорить, – заметил я, – это становится любопытным.
– Мы должны быть там, – отозвался мой друг. – Поскорее в замок.
Он увлек меня за собой. Однако находившийся в вестибюле замка жандарм не пустил нас на второй этаж. Пришлось ждать.
Тем временем в комнате жертвы покушения происходило следующее. Домашний врач нашел, что мадемуазель Стейнджерсон гораздо лучше, однако, опасаясь, что в состоянии ее может наступить резкое, возможно даже фатальное ухудшение, которое не позволит ее допросить, счел своим долгом предупредить об этом следователя, и тот решил немедленно провести короткий допрос. Присутствовали на нем господин де Марке, письмоводитель, господин Стейнджерсон и врач. Позже, когда шел процесс, мне удалось достать запись этого допроса. Вот он, во всей его юридической сухости.
«Вопрос. – Способны ли вы, сударыня, не особенно себя утомляя, сообщить нам несколько подробностей об этом страшном покушении на вашу жизнь?
Ответ. – Я чувствую себя гораздо лучше, сударь, и скажу все, что знаю. Когда я зашла в комнату, ничего необычного я не заметила.
В. – Простите, мадемуазель, если позволите, я буду задавать вам вопросы, а вы будете отвечать. Это утомит вас меньше, нежели долгий рассказ.
О. – Хорошо, сударь.
В. – Скажите, чем вы занимались весь день? Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили как можно более точно и подробно. Я желал бы, мадемуазель, узнать обо всех ваших действиях в тот день, если, конечно, это возможно.
О. – Встала я поздно, в десять, потому что мы с отцом накануне поздно вернулись с приема, который давал президент республики в честь делегатов Филадельфийской академии наук. Когда в половине одиннадцатого я вышла из своей комнаты, отец уже трудился в лаборатории. Мы проработали до полудня, затем полчаса погуляли по парку, затем позавтракали в замке. Потом еще одна получасовая прогулка – как обычно, до половины второго. После этого мы с отцом вернулись в лабораторию. Там мы застали горничную, пришедшую убраться у меня в спальне. Я заглянула туда, отдала ей несколько мелких распоряжений, и она тотчас ушла, а мы с отцом снова принялись за работу. В пять часов мы вышли из павильона, еще немного погуляли и выпили чая.
В. – Перед тем как выйти в пять часов из павильона, вы заходили в свою комнату?
О. – Нет, сударь, но туда по моей просьбе зашел отец, чтобы принести мне шляпку.
В. – Он не заметил ничего подозрительного?
Господин Стейнджерсон. – Совершенно ничего, сударь.
В. – Впрочем, мы почти уверены, что в это время убийцы под кроватью еще не было. Когда вы уходили, дверь в комнату была заперта на ключ?
Мадемуазель Стейнджерсон. – Нет, у нас не было причин ее запирать.
В. – На какое время вы с господином Стейнджерсоном покинули павильон в этот раз?
О. – Примерно на час.
В. – Вот в это время убийца и проник в павильон. Но как? Неизвестно. В парке найдены следы, идущие от окна передней, но следов, которые вели бы туда, нет. Заметили вы, когда уходили, что окно в передней открыто?
О. – Не помню.
Господин Стейнджерсон. – Оно было закрыто.
В. – А когда вернулись?
Мадемуазель Стейнджерсон. – Не обратила внимания.
Господин Стейнджерсон. – Оно было все еще закрыто. Я хорошо помню, что, войдя в павильон, сказал: «Папаша Жак мог бы и открыть окно, пока нас не было!»
В. – Странно. Очень странно. Папаша Жак утверждает, что, когда вас не было, он, уходя из домика, открыл окно. Значит, вы вернулись в шесть и принялись за работу?
Мадемуазель Стейнджерсон. – Да, сударь.
В. – И больше из лаборатории не выходили, пока не отправились к себе в комнату?
Господин Стейнджерсон. – Нет, сударь, ни дочь, ни я. У нас была чрезвычайно срочная работа, поэтому мы не могли терять ни минуты. Обо всем другом мы просто забыли.
В. – Вы обедали в лаборатории?
О. – Да, по той же причине.
В. – Вы, как правило, обедаете в лаборатории?
О. – Нет, довольно редко.
В. – Мог ли убийца знать, что вы собираетесь обедать в лаборатории?
Господин Стейнджерсон. – Нет, сударь, не думаю. Я решил пообедать с дочерью в лаборатории, только когда мы вернулись туда в шесть часов. Как раз в тот момент к нам подошел мой лесник и ненадолго меня задержал, попросив сходить с ним в ту часть леса, которую я решил вырубить. Я был занят и отложил это на следующий день, а заодно попросил лесника, направлявшегося в замок, предупредить дворецкого, что мы будем обедать в лаборатории. Он ушел выполнять мое поручение, а я присоединился к дочери, которой перед тем отдал ключ от павильона. Она оставила его в дверях снаружи, потому что уже взялась за работу.
В. – В какое время, мадемуазель, вы зашли к себе в комнату, расставшись с отцом, который продолжал работать?
О. – В полночь.
В. – Папаша Жак в течение этого вечера входил в Желтую комнату?
О. – Да, чтобы закрыть ставни и зажечь ночник – как каждый вечер.
В. – Он ничего подозрительного не заметил?
О. – Если бы заметил, сказал бы. Папаша Жак – хороший человек, он меня очень любит.
В. – Вы утверждаете, господин Стейнджерсон, что после этого папаша Жак из лаборатории не выходил и все время был с вами?
Господин Стейнджерсон. – Уверен. На этот счет у меня нет никаких подозрений.
В. – Мадемуазель, войдя в свою спальню, вы сразу же заперлись на ключ и на засов? Странная предосторожность, если учесть, что в соседней комнате находились ваш отец и слуга. Вы чего-то боялись?
О. – Отец собирался вскоре уйти в замок, а папаша Жак – лечь спать. А потом, я и вправду кое-чего боялась.
В. – Боялись до такой степени, что без спроса позаимствовали у папаши Жака револьвер?
О. – Это верно, я не хотела никого пугать, тем более что страхи мои могли оказаться просто детскими.
В. – Чего же вы боялись?
О. – Не могу сказать наверное: уже несколько ночей мне казалось, что в парке около павильона я слышу какой-то странный шум, порой шаги, хруст веток. Накануне ночью я легла только в три, после возвращения из Елисейского дворца. Так вот, подойдя к окну, я видела тогда какие-то тени…
В. – Сколько их было?
О. – Две, они двигались вокруг пруда, а потом луна спряталась и не стало ничего видно. Обычно в это время года я перебираюсь назад в замок, где живу по-зимнему, но в этом году я решила, что не покину павильон, пока отец не закончит доклад для Академии наук о своих работах по распаду материи. Мне не хотелось, чтобы этой серьезной работе, которая через несколько дней должна была быть завершена, мешали какие-либо изменения в нашем укладе. Теперь вы понимаете, почему я не хотела говорить отцу о своих детских страхах. А папаше Жаку я не сказала, потому что он проболтался бы. Как бы там ни было, я знала, что у него в ящике ночного столика есть револьвер, и, улучив минуту, когда старик отсутствовал, быстро поднялась на чердак, взяла револьвер и сунула его в ящик своего ночного столика.
В. – У вас есть враги?
О. – Нет.
В. – Но вы же понимаете, мадемуазель, что такие серьезные меры предосторожности кажутся нам удивительными.
Господин Стейнджерсон. – Действительно, дитя мое, предосторожности весьма странные.
О. – Да нет же, ничего удивительного. Я же говорю, что две ночи мне было очень не по себе.
Господин Стейнджерсон. – Тебе следовало сказать мне. Это непростительно. Мы могли бы избежать беды!
В. – Заперев дверь Желтой комнаты, вы легли, мадемуазель?
О. – Да, я очень устала и тут же заснула.
В. – Ночник продолжал гореть?
О. – Да, но он довольно тусклый.
В. – Теперь, мадемуазель, расскажите, что же произошло?
О. – Не знаю, сколько я проспала, когда внезапно проснулась. Я громко вскрикнула…
Господин Стейнджерсон. – Да, крик был жуткий. До сих пор у меня в ушах звучит: «Убивают!»
В. – Значит, вы закричали?
О. – В комнате находился какой-то человек. Он бросился ко мне и стал меня душить. Я уже почти задохнулась, как вдруг моя рука наткнулась на револьвер, лежавший в приоткрытом ящике; курок у него был взведен. В этот момент человек отшвырнул меня на кровать и чем-то замахнулся, но я успела выстрелить и тут же почувствовала страшный удар по голове. Все это, господин следователь, произошло быстрее, чем я рассказываю. Больше я ничего не знаю.