– Вы должны понимать, господин Стейнджерсон, – объяснил начальник полиции, – что в таком запутанном деле мы не можем пренебрегать ничем, мы обязаны знать даже самые мелкие и ничтожные подробности, касающиеся жертвы, даже то, что на первый взгляд кажется несущественным. Что же заставляет вас теперь, когда мы практически уверены, что мадемуазель Стейнджерсон выживет, сомневаться в возможности этого брака? Вы ведь ответили: «Надеюсь». Мне показалось, что в этих словах заключено некоторое сомнение. Откуда оно?
– Да, сударь, вы правы, – сделав над собою видимое усилие, проговорил господин Стейнджерсон. – Будет лучше, если я вам все расскажу, иначе вы будете считать, что это очень важно. Я думаю, господин Дарзак согласится со мною.
Робер Дарзак, показавшийся мне в эту минуту неестественно бледным, кивнул. По-видимому, он ограничился кивком, потому что не мог вымолвить ни слова.
– Да будет вам известно, господин начальник полиции, – продолжал господин Стейнджерсон, – что моя дочь поклялась всегда быть со мной и, как я ни склонял ее к замужеству, оставалась верна своей клятве. Господина Дарзака мы знаем уже много лет. Господин Дарзак любит мою дочь. Я имел счастье окончательно убедиться в этом, когда недавно дочь сама объявила, что согласна на брак, которого я желал больше всего на свете. Я, сударь, уже немолод, поэтому для меня величайшей радостью было узнать, что, когда я умру, рядом с дочерью будет находиться человек, весьма мною ценимый за его благородное сердце и большие знания, и что они будут любить друг друга и продолжать наше общее дело. Однако, господин начальник, за два дня до преступления – не знаю, по какой причине, – дочь объявила мне, что не выйдет за господина Дарзака.
В комнате воцарилось тяжкое молчание. Минута была серьезная. Наконец господин Дакс спросил:
– И мадемуазель Стейнджерсон ничего не объяснила, даже не намекнула на причину?
– Она сказала, что уже слишком стара, чтобы выходить замуж, что ждала слишком долго, что хорошо все взвесила, что ценит и даже любит господина Дарзака, но считает, что будет лучше, если все останется как есть, как было прежде, что она будет счастлива, если наша дружба с господином Дарзаком станет еще теснее, однако надеется, что больше не услышит о браке ни слова.
– Весьма странно! – пробормотал господин Дакс.
– Да, странно, – повторил господин де Марке.
– Тут вы мотива преступления не найдете, – с холодной бледной улыбкой сказал господин Стейнджерсон.
– Как бы то ни было, мотив – не кража, – нетерпеливо возразил господин Дакс.
– О, в этом мы уверены! – воскликнул следователь.
В этот миг дверь в лабораторию распахнулась, и бригадир жандармерии протянул следователю визитную карточку. Господин де Марке прочел ее, что-то глухо буркнул и воскликнул:
– Ну, это уж слишком.
– В чем дело? – спросил начальник полиции.
– Визитная карточка этого маленького репортера из «Эпок», господина Жозефа Рультабийля, и на ней слова: «Одним из мотивов преступления была кража».
– А, юный Рультабийль! – улыбнулся начальник полиции. – Я о нем наслышан, говорят, он очень сметлив. Пусть войдет, господин следователь.
И Жозеф Рультабийль вошел. Я познакомился с ним в поезде, на котором мы этим утром приехали в Эпине-сюр-Орж. Несмотря на мои протесты, он проник в наше купе, и должен сразу сказать, что его развязные манеры и самомнение, с которым он делал вид, что понимает что-то в деле, для правосудия совершенно непонятном, мне определенно не понравились. И вообще, я не люблю журналистов. Это бестолковые и надоедливые люди, от которых следует бежать, словно от заразы. Они считают, что им все позволено, для них нет ничего святого. Этому на вид было лет двадцать; наглость, с которою он осмелился нас выспрашивать и спорить с нами, показалась мне омерзительной. К тому же его манера выражаться свидетельствовала о том, что он просто над нами насмехается. Мне прекрасно известно, что с газетой «Эпок» следует считаться, однако нанимать в сотрудники таких молокососов ей все-таки не следовало.
Итак, господин Рультабийль вошел в лабораторию, поздоровался и выждал, когда господин де Марке попросит его объясниться.
– Вы утверждаете, сударь, – сказал следователь, – что вам известен мотив преступления и что это, вопреки очевидности, не что иное, как кража?
– Нет, господин следователь, я вовсе этого не утверждал. Я не говорил, что мотив преступления – кража, и отнюдь так не думаю.
– Тогда что же означают слова, написанные вами на карточке?
– Они означают, что одним из мотивов преступления была кража.
– Что заставляет вас так думать?
– Если вы соблаговолите пройти со мной, я покажу.
Молодой человек попросил нас проследовать в переднюю, что мы и сделали. Там он подошел к туалетной комнате и предложил господину следователю стать рядом с ним на колени. Свет в эту комнату проникал сквозь застекленную дверь; когда же та была открыта, комната освещалась просто превосходно. Господин де Марке и господин Рультабийль стали на колени на пороге. Молодой человек указал на плитки, покрывавшие пол в туалетной комнате.
– Здесь папаша Жак пол не мыл, – сказал он, помолчав. – Это видно по слою пыли на плитках. А вот здесь видны следы больших подошв и черная пыль, сопутствующая им повсюду. Это – угольная пыль с тропинки, которую нужно пересечь, если идти напрямик через лес из Эпине в Гландье. Вам известно, что там есть небольшая хижина угольщиков, заготавливающих древесный уголь в больших количествах. Так вот, убийца проник в павильон во второй половине дня, когда тут никого не было, и совершил кражу.
– Но какую кражу? Где вы увидели кражу? Что украдено? – одновременно вскричали мы.
– На мысль о краже меня навело… – продолжал журналист.
– Вот это! – прервал господин де Марке, все еще стоя на коленях.
– Разумеется, – подтвердил господин Рультабийль.
Господин де Марке пояснил нам, что на запыленных плитках рядом с отпечатками подошв есть след большого прямоугольного свертка и даже можно различить следы связывавшей его бечевки.
– Но как вы-то проникли сюда, господин Рультабийль? Я же приказал папаше Жаку никого не пускать и стеречь павильон!
– Не сердитесь на папашу Жака: я был здесь вместе с господином Дарзаком.
– Ах вот что! – недовольно воскликнул господин де Марке, бросив взгляд на молчавшего господина Дарзака.
– Увидев рядом с отпечатками подошв след от пакета, в краже я больше не сомневался, – продолжал господин Рультабийль. – Не принес же вор этот сверток с собой! Он сделал его здесь из украденных вещей и положил в этот уголок с намерением забрать на обратном пути. Кроме того, рядом со свертком он оставил свои грубые башмаки; взгляните, следы сюда не ведут, а отпечатки подошв расположены рядышком, как будто человек разулся и поставил башмаки сюда. Теперь понятно, почему, убегая из Желтой комнаты, преступник не оставил следов ни в лаборатории, ни в передней. Проникнув в башмаках в Желтую комнату, он, конечно, их снял, так как они ему мешали или чтобы поменьше шуметь. Следы, оставленные преступником, когда он проходил по передней и лаборатории, смыл потом папаша Жак, откуда мы делаем вывод, что преступник влез в домик через окно передней в то время, когда папаша Жак в первый раз вышел из домика, перед тем как помыть пол, то есть около половины шестого.
Убийца, сняв мешавшие ему башмаки, отнес их в туалетную комнату и оставил у порога – ведь на пыльном ее полу нет следов босых ног, или ног в носках, или в какой-либо другой обуви. Итак, он поставил башмаки рядом со свертком – кража к этому моменту уже была совершена. Потом он вернулся в Желтую комнату и залез под кровать – за это говорят следы на полу и смятая в одном месте циновка. Некоторые соломинки на ней даже сдвинулись, когда он проползал под кровать.
– Да-да, мы все это знаем, – вставил господин де Марке.
– Так вот, то обстоятельство, что преступник залез под кровать, доказывает, что кража была не единственной причиной его появления в павильоне, – продолжал этот удивительный юнец. – Только не говорите мне, что он скрылся там, заметив из окна прихожей возвращавшегося папашу Жака или господина и мадемуазель Стейнджерсон. В этом случае ему было бы гораздо проще забраться на чердак и, спрятавшись там, дождаться удобного момента и убежать. Нет, у него были другие планы, требовавшие его присутствия в Желтой комнате.
В этом месте господина Рультабийля перебил начальник полиции:
– Неплохо, весьма неплохо, молодой человек. Поздравляю! Если мы пока и не знаем, как преступник отсюда скрылся, нам по крайней мере ясно, как он сюда проник, а также то, что он совершил здесь кражу. Но что же он украл?
– Чрезвычайно ценные вещи, – ответил репортер.
В этот миг из лаборатории раздался крик. Поспешив туда, мы увидели господина Стейнджерсона: с блуждающим взглядом он дрожащей рукой указывал на книжный шкаф, который только что открыл. Шкаф был пуст. Господин Стейнджерсон упал в большое кресло, стоявшее подле письменного стола, и простонал:
– Так, значит, меня еще и обокрали…
На щеке у него показалась крупная слеза.
– Только ни в коем случае, – взмолился он, – не говорите об этом дочери! Она огорчится еще больше моего. – Он глубоко вздохнул и добавил голосом, в котором слышалась такая горечь, что я не забуду этого никогда: – Какое мне до этого дело, лишь бы она жила.
– Она будет жить! – необычайно трогательно воскликнул господин Дарзак.
– А украденное мы отыщем, – добавил господин Дакс. – Но что находилось в этом шкафу?
– Двадцать лет моей или, скорее, нашей с дочерью жизни, – глухо ответил прославленный профессор. – Да, здесь я держал наиболее ценные бумаги, наиболее секретные отчеты о наших опытах и трудах за двадцать лет. Тут была подборка самых важных документов из всех, что находятся в этой комнате. Это невосполнимая потеря для нас и, возьму на себя смелость сказать, для науки. Все этапы, которые я проходил на пути к доказательству распада материи, были нами тщательно изложены на бумаге, снабжены аннотациями, фотографиями и рисунками. Все это находилось здесь. Схемы трех наших новых приборов: один из них – для изучения разряда предварительно наэлектризованных тел под действием ультрафиолетового излучения, другой – для выявления электрического разряда под действием частиц материи, которые рассеяны в газах, образующихся при сгорании, и третий – новый, чрезвычайно сложный дифференциальный электроскоп; целый комплект графиков, описывающих основные свойства субстанции, являющейся промежуточным звеном между весомой материей и невесомым эфиром; результаты двадцатилетних опытов по внутриатомной химии и по неизвестным доселе равновесным состояниям вещества; рукопись, которую я хотел опубликовать под названием «Стойкость металлов». Да что теперь говорить! Этот человек отнял у меня все: дочь и работу, сердце и душу…