Папаша Жак побежал на кухню и вернулся с фонарем. Он наклонился над лицом мертвеца, и мы узнали в нем лесника – того самого, кого трактирщик называл «человеком в зеленом» и кто час назад выходил из комнаты Артура Ранса с пакетом. Но виденное мною я мог рассказать Рультабийлю только наедине, что вскорости и сделал.
Не могу обойти молчанием огромное изумление, я бы даже сказал – страшное разочарование, которое являли глазам Жозеф Рультабийль и Фредерик Ларсан, присоединившийся к нам в вестибюле. Они ощупали и осмотрели тело и зеленый наряд и одновременно воскликнули:
– Невозможно! Это невозможно!
– Прямо чертовщина какая-то! – добавил Рультабийль.
Папаша Жак принялся выражать свое горе с помощью смехотворных причитаний. Он клялся, что ошибся и что лесник не мог покушаться на его госпожу. Пришлось заставить его замолчать. Если бы убили его сына, он не сетовал бы горше; столь преувеличенные чувства я объясняю страхом быть заподозренным в радости по поводу этой драматической смерти: на самом-то деле папаша Жак ненавидел лесника. Я обратил внимание: все мы были кто полуодет, кто босиком или в одних носках; один папаша Жак был одет полностью.
Рультабийль никак не мог оставить труп в покое: став на колени, он при свете фонаря папаши Жака начал раздевать мертвого лесника. Мы увидели, как из обнаженной груди течет кровь.
Вдруг, взяв из рук у папаши Жака фонарь, журналист поднес его к зияющей ране. Затем он встал и изменившимся тоном со злой иронией отчеканил:
– Вы полагаете, что этот человек застрелен из револьвера или ружья, а он убит ударом ножа в сердце.
Я снова подумал, что Рультабийль сошел с ума, и сам нагнулся к трупу. Действительно, на теле у лесника огнестрельных ран не было, и только в области сердца виднелось отверстие – результат удара острым клинком.
Глава 23Двойной след
Не успел я прийти в себя после столь ошеломляющего открытия, как мой друг похлопал меня по плечу и сказал:
– Пойдемте.
– Куда? – удивился я.
– Ко мне в комнату.
– Что мы там будем делать?
– Размышлять.
Что касается меня, я, признаюсь, был не в состоянии не то что размышлять, но даже просто соображать; мне было нелегко понять, как в эту трагическую ночь, после событий, ужас которых может сравниться разве что с их бессмысленностью, в то время как в замке лежал труп лесника, а мадемуазель Стейнджерсон, быть может, умирала, у Рультабийля появилось желание поразмышлять. Тем не менее он так и поступил с хладнокровием великого полководца в разгар сражения. Закрыв за нами дверь, он указал мне на кресло, не спеша сел напротив и, естественно, закурил трубку. Я стал смотреть, как он размышляет, и… уснул. Когда я проснулся, было уже светло. Часы показывали восемь. Рультабийль куда-то ушел: его кресло опустело. Я встал и принялся потягиваться, когда дверь отворилась и вошел мой друг. По его лицу я сразу увидел, что, пока я спал, он не терял времени даром.
– Что с мадемуазель Стейнджерсон? – первым делом спросил я.
– Состояние ее угрожающее, но не отчаянное.
– Вы давно ушли из этой комнаты?
– Как только стало светать.
– Трудились?
– Да, и много.
– Что-нибудь обнаружили?
– Двойные следы, весьма примечательные. Некоторое время назад они могли бы меня смутить.
– А теперь нет?
– Нет.
– Они вам что-нибудь объясняют?
– Да.
– Что-нибудь, касающееся необъяснимого убийства лесника?
– Да, теперь это убийство вполне объяснимо. Сегодня утром, прогуливаясь вокруг замка, я натолкнулся на две цепочки следов, оставленных этой ночью одновременно, рядом друг с другом. Я говорю «одновременно», и так оно и есть на самом деле: ведь если бы одни следы были оставлены раньше, а другие позже, то вторые часто находили бы на первые, а этого нет. Один человек ни разу не наступил на следы другого. Это похоже на следы двух людей, которые шли рядом и беседовали. Двойной след отходит от остальных следов, имеющихся во дворе, и ведет к дубовой роще. Идя по этому следу, я как раз выходил из двора, когда меня нагнал Фредерик Ларсан. Он тут же заинтересовался тем, что я делаю: этот двойной след действительно стоит того. Двойной след в деле Желтой комнаты уже встречался: отпечатки грубых башмаков и изящных штиблет. Но если тогда следы грубых башмаков подходили на берегу пруда к следам изящных штиблет и тут же исчезали – откуда мы с Ларсаном заключили, что и те и другие следы принадлежат одному и тому же человеку, который просто переобулся, – то здесь следы грубой обуви и изящных штиблет располагаются рядом. Этого наблюдения оказалось достаточно, чтобы поколебать мою былую уверенность. Ларсан, похоже, придерживается того же мнения; мы наклонились над следами и, словно гончие, принялись их обнюхивать. Я вытащил из бумажника листки с контурами следов. Первый из них, вырезанный мною по отпечатку башмаков папаши Жака, найденных Ларсаном, то есть след грубой обуви, точно совпадал с одним из найденных нами следов, а второй – контур изящных штиблет – совпадал со вторым следом, хотя носок немного и отличался. В общем, это опять был отпечаток изящных штиблет, правда с чуть-чуть другими носами. Мы не можем утверждать, что следы принадлежат одному и тому же человеку, как не уверены и в обратном. Неизвестный мог просто надеть другие штиблеты.
Двигаясь по двойному следу, мы вышли из дубовой рощи и снова оказались на берегу того же самого пруда. Но на этот раз ни один из следов здесь не кончался, а оба сворачивали на тропинку и выходили на дорогу в Эпине. Дорогу эту засыпали недавно щебенкой, поэтому, ничего на ней не увидев, мы в полном молчании вернулись в замок. Во дворе мы разделились, однако ум наш работал в одном и том же направлении, и у дверей папаши Жака мы повстречались снова. Старый слуга еще не вставал; мы обнаружили, что брошенная им на стул одежда находится в плачевном состоянии, а башмаки – точно такие же, как те, что мы видели, – все в грязи. Папаша Жак запачкал башмаки и промок вовсе не тогда, когда помогал тащить труп лесника и бегал в кухню за фонарем, – в то время дождь не шел. Но он шел и до этого, и после. Что же касается старика, то на него было жалко смотреть: лицо чрезвычайно усталое, сам лежит и моргает испуганными глазами.
На наши вопросы он сначала ответил, что после прихода вызванного дворецким врача сразу лег спать, но, когда мы на него насели и доказали, что он лжет, он в конце концов признался, что выходил из замка. Мы, понятное дело, спросили зачем; старик ответил, что у него разболелась голова и он вышел подышать свежим воздухом, однако дальше дубовой рощи не ходил. Тогда мы описали весь пройденный им путь так подробно, словно следили за ним. Старик сел в постели и задрожал. «Вы были не один!» – воскликнул Ларсан. «Так вы, значит, видели?» – удивился папаша Жак. «Кого?!» – спросил я. «Да черный призрак!» Затем папаша Жак рассказал, что вот уже несколько ночей он встречает черный призрак. С последним ударом полночи тот появляется в парке и невероятно плавно скользит между деревьями. Порою кажется, что он проходит стволы деревьев насквозь; дважды, увидев его в окно при свете луны, папаша Жак решительно отправлялся в погоню за этой странной тенью. Позавчера он чуть было не догнал призрак, однако тот исчез возле донжона; сегодняшней же ночью старик действительно вышел из замка, терзаемый мыслью о новом преступлении, как вдруг посреди двора опять возник черный призрак. Папаша Жак последовал за ним: сперва осторожно, затем подошел поближе; они прошли через дубовую рощу, мимо пруда, к дороге на Эпине, где призрак внезапно исчез. «Вы видели его лицо?» – спросил Ларсан. «Нет, я видел лишь черные одежды». – «А почему вы не выскочили во двор после того, что произошло в коридоре?» – «Я не мог. Я был очень напуган. У меня едва хватило сил его преследовать». – «Нет, папаша Жак, вы его не преследовали, – угрожающе перебил я, – вы дошли до дороги в Эпине под ручку с призраком». – «Нет! – вскричал он. – Дождь полил как из ведра, и я вернулся. Я не знаю, что стало с черным призраком». Папаша Жак выкрикивал эти слова, избегая моего взгляда. Мы вышли.
Оказавшись за дверью, я значительно спросил: «Сообщник?» – и уставился прямо в лицо Ларсану, чтобы попробовать догадаться, о чем он думает. Ларсан воздел руки к небу: «Как знать? Как можно что-то знать в подобном деле? Еще сутки назад я поклялся, что никакого сообщника нет». После этого, заявив, что он тотчас же уезжает в Эпине, Ларсан удалился.
Рультабийль закончил рассказ, и я спросил:
– Ну и что? Какой же из этого всего вывод? Что до меня, я не знаю. Я ничего не понимаю. А что поняли вы?
– Все! – воскликнул Рультабийль. – Все!
Никогда еще я не видел его таким сияющим.
Он встал и крепко пожал мне руку.
– Ну объясните же! – взмолился я.
– Пойдемте узнаем, как там мадемуазель Стейнджерсон, – неожиданно ответил Рультабийль.
Глава 24Рультабийль знает о преступнике все
Мадемуазель Стейнджерсон во второй раз чудом избежала смерти. К несчастью, после этого покушения она чувствовала себя значительно хуже, чем после первого. Три удара ножом в эту вторую трагическую ночь надолго ввергли ее в состояние между жизнью и смертью, и, когда наконец жизнь оказалась сильнее и появилась надежда, что бедняжка и на этот раз избежит страшной участи, окружающие заметили, что если чувства понемногу опять начинают ей служить, то рассудок ее остается помутненным. При малейшем напоминании о страшной трагедии у нее начиналась горячка, и, на мой взгляд, не будет преувеличением сказать, что арест Робера Дарзака, произведенный в Гландье на следующий день после смерти лесника, еще больше углубил пропасть, в которую проваливался этот прекрасный ум.
Робер Дарзак прибыл в замок около половины десятого. Я видел, в каком плачевном состоянии он спешил через парк: волосы всклокочены, одежда вся заляпана грязью. Мы с Рультабийлем стояли у окна в коридоре, облокотившись на подоконник. Он нас заметил и с отчаянием в г