Зал опять взорвался было рукоплесканиями, но Рультабийль сразу же заговорил снова, и публика мгновенно стихла.
– Кроме имени убийцы, которое мне предстояло узнать только через несколько дней, я хотел выяснить еще одно: когда произошла первая часть драмы. Понял я это из допроса господина Стейнджерсона и его дочери, хотя последний и ввел в заблуждение следователя. Мадемуазель Стейнджерсон в точности рассказала, что она делала весь этот день. Мы установили, что преступник проник в павильон между пятью и шестью – ведь приблизительно в четверть седьмого профессор с дочерью вновь принялись за работу. Стало быть, искать нужно между пятью и четвертью седьмого. Да что я говорю! В пять профессор был еще с дочерью. Драма не могла произойти, когда он находился неподалеку. Значит, в этом коротком отрезке времени мне нужно найти момент, когда профессор и дочь были не рядом. Вот я и нашел его при допросе, происходившем в спальне мадемуазель Стейнджерсон в присутствии ее отца. Разговор тогда велся о том, что около шести профессор с дочерью вернулись в лабораторию. Господин Стейнджерсон сказал: «Как раз в этот момент к нам подошел мой лесник и ненадолго меня задержал». Лесник говорил с профессором не то о вырубке леса, не то о браконьерах; мадемуазель Стейнджерсон с ними не было, она уже вернулась в лабораторию – ведь чуть позже профессор сказал, что расстался с лесником и присоединился к дочери, которая уже работала.
Вот в эти несколько минут и разыгралась драма. Иначе быть не могло. Я прекрасно вижу, как мадемуазель Стейнджерсон возвращается в павильон, заходит к себе в комнату, чтобы снять шляпку, и оказывается лицом к лицу с преследующим ее бандитом. Тот уже некоторое время находился там, готовя все к ночному свиданию. Он снял неудобные башмаки папаши Жака – об этом я уже говорил следователю, украл бумаги, о чем я тоже рассказывал, и только забрался под кровать, как вернулся папаша Жак, чтобы вымыть переднюю и лабораторию. Время тянулось медленно. После ухода папаши Жака он вылез из-под кровати, походил по лаборатории, вышел в переднюю, посмотрел в окно и увидел – а было еще светло, – что к павильону подходит мадемуазель Стейнджерсон, одна. Он никогда не осмелился бы напасть на нее в такой час, если б не был уверен, что она одна. А раз он увидел только ее, значит разговор между господином Стейнджерсоном и лесником происходил за поворотом тропинки, там, где растет несколько деревьев, скрывавших их от взора негодяя. Тут же созрел план: наедине с мадемуазель Стейнджерсон ему будет гораздо спокойнее, нежели ночью, когда на чердаке уляжется спать папаша Жак. И ему обязательно нужно было закрыть окно передней. Этим, кстати, и объясняется, что ни господин Стейнджерсон, ни лесник, стоявшие поодаль от павильона, не слышали выстрела.
Затем он вернулся в Желтую комнату. Появляется мадемуазель Стейнджерсон. Дальше все произошло молниеносно. Мадемуазель Стейнджерсон закричала или, скорее, хотела закричать от ужаса, он схватил ее за горло. Быть может, он намеревался ее задушить. Но мадемуазель Стейнджерсон нащупала в ящике ночного столика револьвер, взятый ею, когда она стала опасаться угроз преступника. Убийца уже замахнулся кастетом – страшное оружие в руке Ларсана-Балмейера! Но она выстрелила, и он выронил кастет. Тот упал на пол, залитый кровью преступника, убийца покачнулся, опершись о стену, оставил на ней отпечаток руки и, испугавшись нового выстрела, убежал.
Она следит, как он пересекает лабораторию. Прислушивается. Что он там делает в передней? Что-то он долго не прыгает в окно. Прыгнул! Она подбегает к окну и закрывает его. Но видел ли что-нибудь отец? А может, слышал? Теперь, когда опасность миновала, все ее мысли об отце. В ней просыпается нечеловеческая энергия: нужно попытаться успеть все скрыть. И господин Стейнджерсон, вернувшись, видит, что дверь в Желтую комнату закрыта, а его дочь сидит, склонившись над столом, и работает.
Рультабийль повернулся к Роберу Дарзаку и воскликнул:
– Вы знаете правду, так скажите, разве не так было дело?
– Я ничего не знаю, – ответил господин Дарзак.
– Вы – герой! – промолвил Рультабийль, скрестив руки на груди. – Но если бы мадемуазель Стейнджерсон могла знать, что вы на скамье подсудимых, она освободила бы вас от данного вами слова, умолила бы рассказать все, что вам доверила, да что там – сама явилась бы вас защищать!
Робер Дарзак сидел недвижно и молчал, печально глядя на Рультабийля.
– Мадемуазель Стейнджерсон здесь нет, – продолжал тот, – но именно поэтому здесь я. Поверьте, господин Дарзак, лучшее, единственное средство спасти мадемуазель Стейнджерсон и вернуть ей рассудок – это оправдать вас.
Последняя фраза была встречена громом оваций. Председательствующий даже не пытался охладить пыл зала. Робер Дарзак спасен – чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на присяжных. Их вид говорил об этом без всяких слов.
– Но что же это за тайна, из-за которой мадемуазель Стейнджерсон скрыла от отца, что ее пытались убить? – воскликнул наконец председательствующий.
– А вот этого, – ответил Рультабийль, – я, сударь, не знаю. Это не мое дело.
Председательствующий попытался еще раз обратиться к Роберу Дарзаку:
– Сударь, вы все еще отказываетесь нам сообщить, что вы делали, когда на жизнь мадемуазель Стейнджерсон было совершено покушение?
– Ничего не могу вам сказать, сударь.
Председательствующий взглядом попросил у Рультабийля объяснений.
– Можно полагать, господин председательствующий, что отлучки господина Дарзака тесно связаны с секретом мадемуазель Стейнджерсон. А господин Дарзак считает себя обязанным молчать. Теперь представьте себе, что во время всех трех покушений, подстроенных так, чтобы навести подозрения на господина Дарзака, Ларсан назначал ему обставленные весьма таинственно свидания в местах, которые могли бы его скомпрометировать. Господин Дарзак скорее позволит признать себя виновным, чем признается в чем бы то ни было и объяснит что бы то ни было, касающееся тайны мадемуазель Стейнджерсон. Ларсан достаточно хитер, чтобы понимать и это.
Председательствующий заколебался, но из любопытства спросил еще раз:
– Но что же это все-таки за тайна?
– Ах, сударь, откуда мне знать! – с поклоном ответил Рультабийль. – Но я полагаю, что теперь вы знаете достаточно, чтобы оправдать господина Робера Дарзака. Разве что Ларсан вернется, но это вряд ли! – добавил он с радостным смехом.
Весь зал рассмеялся вместе с ним.
– Еще один вопрос, сударь, – проговорил председательствующий. – Соглашаясь со всем, что вы рассказали, мы понимаем, что Ларсан хотел направить подозрения на господина Дарзака. Но зачем ему было направлять их и на папашу Жака?
– У него был в этом свой интерес как у полицейского, сударь! Ему было выгодно выставить себя расторопным полицейским, собственноручно уничтожая собранные им самим доказательства. Это очень ловкий ход. Этим трюком он часто пользовался, чтобы отвести подозрения, которые могли возникнуть на его счет. Он доказывал невиновность одного, а потом уж обвинял другого. Имейте в виду, господин председательствующий, что к этому делу Ларсан готовился заранее. Я же говорю: он изучил все и вся. Если вам интересно знать, как он это делал, могу сказать, что некоторое время он был посредником между полицейской лабораторией и профессором Стейнджерсоном, которого полиция якобы попросила произвести кое-какие опыты. Благодаря этому он дважды побывал в павильоне до преступления. При этом он так загримировался, что папаша Жак впоследствии его не узнал. Заодно ему удалось стянуть у папаши Жака стоптанные башмаки и берет, которые старый слуга профессора связал в узелок, чтобы отнести кому-то из своих друзей-углежогов с Эпинейской дороги. Когда преступление обнаружилось, папаша Жак хотя и узнал эти вещи, но признался в этом далеко не сразу. Они его компрометировали, потому-то ему и было так не по себе, когда мы с ним о них говорили. Все проще простого, и я заставил Ларсана признать это. Впрочем, признался он с удовольствием, поскольку хоть он и бандит – в этом, смею надеяться, уже никто не сомневается, – но и художник тоже. Такой уж у этого человека стиль работы. Он действовал так и при ограблении «Креди юниверсель», и в афере с золотыми слитками. Эти дела придется пересмотреть, господин председательствующий, ведь с тех пор, как Балмейер-Ларсан поступил на службу в полицию, в тюрьму село несколько невинных.
Глава 28,в которой доказывается, что всего предусмотреть невозможно
Волнение, гул, крики «браво!». Мэтр Анри-Робер потребовал отсрочки дела до следующей сессии с целью доследования, обвинение это требование поддержало. Дело было отложено. Господина Дарзака условно освободили из-под стражи, в отношении папаши Матье дело прекратили. Пробовали искать Фредерика Ларсана, но тщетно. Невиновность Дарзака была доказана. Он избавился наконец от угрожавшей ему страшной опасности и после визита к мадемуазель Стейнджерсон возымел надежду, что при заботливом уходе к ней вновь вернется рассудок.
А мальчишка Рультабийль ходил в героях дня. Когда он вышел из Версальского дворца, толпа устроила ему настоящий триумф. Газеты всего мира описывали его подвиги и помещали его фотографии; он, взявший интервью у стольких знаменитостей, сам прославился и давал интервью. Должен признать, что при этом он не возгордился.
Мы возвращались из Версаля вместе, весьма весело отобедав в «Курящей собаке». В поезде я засыпал его вопросами: они готовы были сорваться у меня с языка еще во время обеда, но я сдержался, так как знал, что за едой Рультабийль работать не любит.
– Друг мой, – начал я, – эта история с Ларсаном достойна лишь такого величественного и героического ума, как ваш.
Тут он меня прервал и попросил выражаться проще, после чего добавил, что ему безмерно жаль наблюдать, как такой бойкий разум, как мой, готов провалиться в мерзкую бездну глупости по причине моего чрезмерного восхищения.
– Я несколько обижен, – признался я. – Из всего, что произошло, я никак не могу взять в толк, что вы делали в Америке. Ведь если я правильно понял, когда вы в последний раз уезжали из Гландье, о роли Ларсана вам было известно все. Вы знали, что преступник – он, и понимали, как он устраивал покушения, не так ли?