Выбравшись туда, он увидит слева от себя, совсем рядом, господина Станжерсона; тогда он кинется вправо, в сторону сворачивающей галереи, тем более что это и был заранее намеченный им путь к отступлению. На пересечении двух галерей он заметит, как я уже объяснял выше, с левой стороны, в конце сворачивающей галереи, Фредерика Ларсана и напротив, в конце правого крыла, – папашу Жака. Мы с господином Станжерсоном будем преследовать его сзади. На этот раз он попался. Ему от нас не уйти! План этот казался мне самым разумным, самым надежным и притом самым простым. Если бы мы имели возможность поставить кого-то из нас непосредственно за дверью будуара мадемуазель Станжерсон, сообщавшегося со спальней, вероятно, кое-кому из тех, кто не привык размышлять, показалось бы, что гораздо проще взять приступом обе двери комнаты, где находился убийца, то есть дверь будуара и дверь из прихожей. Но в будуар мы могли проникнуть только через гостиную, дверь которой предусмотрительная мадемуазель Станжерсон заперла изнутри. Так что этот план, который вполне соответствовал бы уровню интеллекта любого средней руки полицейского, практически был неосуществим. Однако я, привыкший размышлять, пожалуй, сказал бы так: если бы даже у меня имелся свободный доступ в будуар, я все-таки предпочел бы тот план, который только что изложил. Любой другой план, предполагающий прямое нападение через двери спальни, разделил бы нас в момент борьбы с убийцей, в то время как мой план собирал всех воедино для атаки в том месте, которое я вычислил почти с математической точностью. Место это – пересечение двух галерей.
Расставив таким образом своих людей, я вышел из замка и бегом бросился к лестнице, снова приставил ее к стене и, зажав в руке револьвер, стал взбираться вверх.
Если кому-то вдруг вздумается посмеяться над столь тщательно продуманными мерами предосторожности, я позволю себе в таком случае напомнить о тайне Желтой комнаты и о тех неоспоримых доказательствах необычайной хитрости и коварства убийцы, в коих мы убедились. И еще: если кому-то покажутся излишне пространными все мои замечания и наблюдения, особенно в тот момент, когда следовало целиком сосредоточиться на быстроте передвижения, скором принятии необходимых решений и действии, я бы возразил следующее: мне хотелось как можно полнее и подробнее представить все детали плана нападения, задуманного и приведенного в исполнение столь же быстро, сколь медленно он разворачивается под моим пером. Я нарочно стремился к этой медлительности и предельной точности, дабы быть уверенным, что ничего не упущено, что достоверно переданы все условия и обстоятельства, сопутствовавшие странному явлению, которое впредь, до того как ему будет найдено естественное объяснение, должно, на мой взгляд, лучше всяких теорий профессора Станжерсона послужить доказательством распада материи, я бы даже сказал так:
“Мгновенного распада материи”».
Глава XVIСтранное явление распада материи
Из записок Жозефа Рультабия (продолжение)
«И вот я снова у каменного подоконника, – продолжает Рультабий, – и снова голова моя возвышается над этим камнем; сейчас я загляну в спальню сквозь щель между шторами, которые так и остались незадернутыми, я сгораю от нетерпения: в каком положении застану я убийцу? Хорошо бы он сидел ко мне спиной! Хорошо бы он все еще находился за этим столом и писал… А вдруг… Вдруг его уже нет здесь? Но он не мог убежать! Разве я не завладел его лестницей? Пытаюсь взять себя в руки. Вытягиваю голову. Смотрю: он там, я снова вижу его чудовищных размеров спину, изуродованную тенью, отбрасываемой свечой. Только он уже не пишет, и свеча стоит не на маленьком столике. Свеча стоит на паркете перед склонившимся над ней человеком. Странная поза, но это мне на руку. Я с облегчением перевожу дыхание. Поднимаюсь еще выше. Я уже на верхних ступеньках, левой рукой я хватаюсь за подоконник, в последний, решающий момент сердце мое готово выпрыгнуть из груди. И вот наконец револьвер у меня в зубах. Теперь и правая моя рука свободна, я берусь ею за подоконник. Один резкий рывок, затем подтягивание на руках – и я буду на окне… Только бы не упала лестница! Но, увы, это-то как раз и случилось… Мне пришлось оттолкнуться от лестницы, уперевшись в верхнюю перекладину чуть сильнее, чем следовало бы; едва нога моя успела оторваться от нее, как лестница покачнулась и, царапнув по стене, рухнула наземь… Но в этот момент я уже коснулся коленями подоконника… С быстротой, показавшейся мне неправдоподобной, я распрямляюсь во весь рост… Однако убийца оказался проворнее меня. Он услыхал, как лестница царапнула по стене, и я вдруг увидел, что чудовищная спина выпрямилась, человек этот встал и обернулся… Я уставился на него. Да полно, мог ли я его разглядеть? Стоявшая на полу свеча в достаточной мере освещала только его ноги. Все, что было выше стола, казалось неясной тенью, тонуло во мраке… Я заметил косматую голову, заросшее бородой лицо, обезумевшие глаза… Бледный лик обрамляли широкие бакенбарды… Цвет их, насколько я мог различить в полутьме за одну секунду, был рыжий… Так мне показалось… так я подумал… Лицо это было вовсе мне незнакомо. Таково было мое мимолетное впечатление от этого образа, увиденного мельком в полумраке, пронизанном колеблющимися бликами… Лицо было мне незнакомо, или, во всяком случае, я не узнавал его!
Однако нужно действовать! Стать ветром, стать бурей, стать молнией! Но увы… Увы!.. Я… Я спугнул его… Спугнул убийцу! Заметив меня на окне, он вскочил и бросился, как я и предполагал, к двери в прихожую, распахнул ее и кинулся прочь. Но я уже бежал следом за ним с револьвером в руке.
– Ко мне! – вопил я изо всех сил.
Стрелой промчался я по комнате и тем не менее успел зацепить взглядом оставленное на столе письмо. В прихожей я уже почти настиг убийцу, ибо на то, чтобы открыть дверь, у него ушла по меньшей мере секунда. Я едва не коснулся его! Однако он успел захлопнуть у меня под носом дверь, которая вела из прихожей в галерею. Но и у меня словно крылья выросли: я очутился в галерее в трех метрах от него… Мы с господином Станжерсоном бежали за ним на одинаковом расстоянии. Человек этот, опять-таки, как я и думал, свернул направо, то есть выбрал заранее подготовленный для отступления путь…
– Ко мне, Жак! Ко мне, Ларсан! – кричал я.
Теперь злодей уже не мог уйти от нас! Я издал радостный клич, неистовый, победный клич! Убийца долетел до пересечения двух галерей всего на две секунды раньше нас, и произошла намеченная мной встреча, та самая роковая, неизбежная и неотвратимая. Мы все столкнулись на этом перекрестке: господин Станжерсон и я, прибежавшие из правой галереи, папаша Жак, явившийся с другого конца той же самой галереи, и Фредерик Ларсан, примчавшийся из сворачивающей галереи. Мы едва не упали, налетев друг на друга и ничего не соображая.
Но убийцы… не было!
Мы тупо озирались по сторонам, и в глазах у нас отражался ужас перед этим невероятным фактом: убийца исчез! Попросту испарился.
Где он? Где он? Где он? Всем своим существом мы вопрошали: «Где он?»
– Не может быть, чтобы он убежал! – вскричал я, охваченный гневом, превосходившим мой ужас.
– Я почти касался его! – воскликнул Фредерик Ларсан.
– Он же был здесь, я ощущал его дыхание на своем лице! – недоумевал папаша Жак.
– Мы едва не наткнулись на него! – твердили мы с господином Станжерсоном.
Где же он? Где же он? Где же он?
Как безумные бегали мы по обеим галереям, осматривая окна и двери, – все они были наглухо заперты… А раз мы нашли их запертыми, значит, их никто не открывал… Да и потом, разве тот факт, что человек, преследуемый со всех сторон, мог открыть окно или дверь так, чтобы никто из нас не заметил этого, не был еще более загадочным, нежели исчезновение его самого?
Где он? Где он? Он не мог уйти ни через дверь, ни через окно, вообще никак[9]. Не мог же он пройти сквозь нас?!
Признаюсь, в тот момент я был сражен, уничтожен. Ведь, в конце-то концов, в галерее было светло, и не имелось там ни люка, ни потайной двери в стенах, вообще никакого укрытия, где удалось бы спрятаться. Мы двигали кресла и приподнимали картины. Ничего! Ничего! Будь там китайская ваза, мы и в нее бы заглянули, но никакой вазы не было!»
Глава XVIIЗагадочная галерея
Из записок Жозефа Рультабия (продолжение)
«На пороге прихожей появилась мадемуазель Матильда Станжерсон, – продолжает свои записки Рультабий. – Мы находились почти у самой ее двери, когда произошло это невероятное событие. Бывают моменты, когда чувствуешь, как разум покидает тебя или, еще того хуже, мозг отказывается постичь увиденное. Пуля в голову, расколотый череп – вместилище убитой наповал логики, рассудок вдребезги… Все это, несомненно, сходствовало с тем малоприятным ощущением, которое вдруг навалилось на меня, лишив умственного равновесия и угрожая концом моему мыслящему “я” и вообще человеческому разуму. Моральное разрушение возведенного им здания, да к тому же еще вполне реальное уничтожение облеченного в плоть видения при том, что сохраняется полная ясность зрения, – какой страшный удар по черепу!
К счастью, мадемуазель Матильда Станжерсон предстала на пороге своей прихожей. Я увидел ее, и это спасло мою мысль от затянувшего ее первозданного хаоса… Я дышал одним с нею воздухом, вдыхал аромат ее “духов дамы в черном”… Такой дорогой для меня дамы в черном, прелестной дамы в черном, которую я никогда больше не увижу! Боже мой! Десять лет моей жизни, да что там – половину жизни я готов отдать за то, чтобы вновь увидеть даму в черном! Но увы! Мне осталось вдыхать иногда лишь духи, да и то… Да и то! Только духи, похожие на те, чей след сохранился в моей памяти с далеких юных лет…[10] Это пронзительное воспоминание о твоих дорогих моему сердцу духах, дама в черном, и заставило меня шагнуть навстречу той, которая – вся в белом и сама такая бледная, утонченная и прекрасная – стояла у входа в загадочную галерею. Ее великолепные золотые волосы были подняты вверх и не скрывали красной звезды на виске – след от раны, которая едва не погубила ее… В самом начале, когда я еще только пытался рассуждать здраво, а главное, хотел начать с нужного конца, я вообразил, будто в ночь тайны Желтой комнаты у мадемуазель Станжерсон была прическа на прямой пробор… Но разве мог я рассуждать иначе, без этой прически на прямой пробор, закрывавшей виски, до того как побывал в Желтой комнате?