После его ухода я задумался. Я размышлял о том, что надо быть хитрее хитрого и перехитрить саму хитрость, сделать так, чтобы убийца, если он и в самом деле собирался этой ночью отправиться в комнату мадемуазель Станжерсон, ни на секунду не заподозрил, что мы догадываемся о его намерениях. Разумеется, необходимо помешать ему проникнуть туда, пускай даже ценою его жизни, и все-таки дать ему возможность достаточно проявить себя, чтобы живого или мертвого, но увидеть его воочию! Ибо пора уже кончать с этим, пора освободить мадемуазель Станжерсон, спасти ее от этой медленной агонии! Да, мой друг, – заявил Рультабий, положив на стол трубку и допив свой стакан, – пора мне увидеть – и на этот раз вполне отчетливо – его лицо, чтобы быть уверенным, убедиться наконец, что он вписывается в круг, подсказанный мне здравым смыслом.
Тут появилась хозяйка, она принесла традиционный омлет с салом. Рультабий немного полюбезничал с госпожой Матье, пребывавшей в отличнейшем расположении духа.
– Пожалуй, – шепнул он мне, – теперь, когда папаша Матье прикован к постели своим ревматизмом, она выглядит гораздо веселее, чем когда он был в добром здравии.
Однако меня нисколько не занимали ни шутки Рультабия, ни улыбки хозяйки харчевни – мысли мои целиком были поглощены последними словами моего юного друга и странным поведением господина Робера Дарзака.
Когда Рультабий покончил с омлетом и мы снова остались одни, он продолжил прерванный разговор.
– Отправляя вам сегодня утром телеграмму, – сказал он, – я полагался на слова господина Дарзака о том, что убийца, возможно, придет ближайшей ночью. Теперь я могу с уверенностью утверждать: он обязательно придет. Да, я жду его.
– И что же вселило в вас эту уверенность? Уж не…
– Молчите, – прервал меня с улыбкой Рультабий, – молчите, не то вы ляпнете очередную глупость. Да, я знаю о том, что убийца непременно придет, и узнал я об этом ровно в половине одиннадцатого утра, то есть еще до вашего приезда и, следовательно, до того, как мы увидели в окне замка Артура Ранса…
– Ах, – вздохнул я, – в самом деле… Но почему именно в половине одиннадцатого?
– Да потому что именно в половине одиннадцатого я заметил, что мадемуазель Станжерсон прилагает все старания, чтобы позволить убийце проникнуть к ней в комнату, точно так же как господин Робер Дарзак принимал все меры предосторожности, чтобы помешать ему войти, и даже обратился ко мне…
– О-о! – воскликнул я. – Мыслимо ли это? – И затем уже тихонько добавил: – Разве вы не говорили, что мадемуазель Станжерсон обожает господина Робера Дарзака? Я ничего не путаю?
– Да, это истинная правда!
– В таком случае не кажется ли вам странным…
– В этом деле все достаточно странно, мой друг, но поверьте: то, чему вы удивляетесь теперь, ничто по сравнению с неожиданностью, которая вас ожидает!
– Придется согласиться с тем, – добавил я, – что между мадемуазель Станжерсон и ее убийцей существует, по крайней мере, эпистолярная связь.
– Соглашайтесь, друг мой, соглашайтесь! Вы ничем не рискуете! Я ведь уже рассказал вам историю с письмом, оставленным на столе мадемуазель Станжерсон убийцей в ту ночь, когда произошли события в загадочной галерее, а затем исчезнувшим… в кармане мадемуазель Матильды! Кто знает, может, в этом письме убийца требовал от своей жертвы более эффективного свидания, а может, он сразу же после отъезда господина Дарзака сообщил мадемуазель Станжерсон о том, что свидание это должно состояться ближайшей ночью? – И мой друг молча усмехнулся.
Бывали минуты, когда я спрашивал себя: уж не смеется ли он надо мной?
В этот момент открылась входная дверь. Рультабий так быстро вскочил со своего места, что можно было подумать, будто через его стул пропустили электрический ток.
– Господин Артур Ранс! – воскликнул он.
В самом деле, на пороге стоял Артур Ранс, приветствуя нас с привычной невозмутимостью.
Глава XXСтранный поступок мадемуазель Станжерсон
– Вы узнаете меня, сударь? – вежливо, но довольно напористо обратился Рультабий к американцу.
Артур Ранс ответил, что сразу признал в Рультабие того мальчика, с которым повстречался тогда в буфете. При этих словах лицо Рультабия вспыхивает гневом: еще бы – какой он мальчик!
– Вот я и вышел из замка, чтобы пожать вашу руку, – добавляет мистер Ранс. – Вы очень забавный молодой человек. – И американец протягивает моему другу руку.
Рультабий, повеселев, протягивает свою, смеется, представляет меня, представляет мне господина Артура Уильяма Ранса и приглашает его разделить с нами трапезу.
– Нет, я обедаю с господином Станжерсоном.
Артур Ранс превосходно говорит по-французски, почти без иностранного акцента.
– Я думал, сударь, что уже не буду иметь удовольствия видеть вас. Если не ошибаюсь, вы собирались покинуть нашу страну на другой день или же через день после приема в Елисейском дворце?
Во время этой нечаянной беседы мы с Рультабием стараемся казаться беспечными, а сами жадно ловим каждое слово американца.
Гладко выбритое, с фиолетовыми прожилками лицо, набухшие веки, какой-то судорожный нервный тик – все изобличает в нем человека пьющего. Как этот жалкий тип может сидеть за одним столом с господином Станжерсоном? Откуда эта близость со знаменитым профессором?
Через несколько дней Фредерик Ларсан, который, так же как и мы, был удивлен и заинтригован появлением в замке американца и немедленно навел о нем справки, рассказал мне, что господин Ранс стал пить только лет пятнадцать назад, то есть после отъезда из Филадельфии профессора и его дочери. А в ту пору, когда Станжерсоны жили в Америке, они дружили и часто встречались с Артуром Рансом, одним из самых известных френологов[11]Нового Света. Благодаря новым замысловатым опытам он сумел значительно двинуть вперед науку Галла[12] и Лаватера[13].
Наконец, к чести Артура Ранса и в объяснение того радушия, с каким он был принят в Гландье, следует упомянуть, что когда-то американский ученый оказал мадемуазель Станжерсон огромную услугу, с риском для собственной жизни остановив на полном скаку лошадей, которые вдруг понесли ее экипаж. Возможно даже, что это событие послужило в каком-то смысле поводом для своего рода дружбы, связавшей на короткое время Артура Ранса и дочь профессора, однако все это не давало ни малейшего основания усматривать тут некую любовную историю.
Откуда Фредерик Ларсан почерпнул эти сведения – неизвестно, но он, похоже, почти не сомневался в их достоверности.
Если бы в тот момент, когда Артур Ранс присоединился к нам в харчевне «Донжон», нам были известны все эти подробности, возможно, его присутствие в замке не заинтриговало бы нас сверх меры, но зато наверняка возбудило бы и без того повышенный интерес к новому персонажу. Американцу было лет сорок пять или около того. На вопрос Рультабия он ответил весьма просто:
– Узнав о покушении, я отложил отъезд в Америку. Прежде чем покинуть Францию, я хотел удостовериться, что жизнь мадемуазель Станжерсон вне опасности, и уеду я только после того, как она окончательно поправится.
Затем Артур Ранс неожиданно разговорился, избегая при этом реагировать на некоторые реплики Рультабия. Например, поделился с нами, хотя мы его об этом и не просили, своими собственными идеями относительно случившегося несчастья, причем, насколько я понял, его идеи почти полностью совпадали с мыслями самого Фредерика Ларсана, то есть, иными словами, американец тоже полагал, что господин Робер Дарзак каким-то образом замешан в этом деле. Правда, Ранс его не называл, и все-таки не требовалось большого ума, чтобы распознать, что кроется за его словами. Он сказал также, что ему известны усилия, прилагаемые юным Рультабием, для того чтобы развязать запутанный узел драмы Желтой комнаты, и сообщил нам, что господин Станжерсон поведал ему о событиях, которые произошли в загадочной галерее.
Внимая Артуру Рансу, нетрудно было догадаться, что он во всем винит Робера Дарзака. Не раз он выражал сожаление по поводу того, что господин Дарзак отсутствовал именно в те моменты, когда в замке происходили таинственные и драматические события, и было ясно, на что он намекает. В заключение Ранс признал, что господин Дарзак «проявил большую сообразительность и ловкость», самолично предоставив возможность господину Жозефу Рультабию расположиться здесь, на месте, где тот наверняка – не сегодня, так завтра – сумеет обнаружить преступника. Последнюю фразу он произнес с явной иронией, затем встал, поклонился нам и вышел.
Глядя в окно на удаляющуюся фигуру Артура Ранса, Рультабий сказал:
– Забавный субъект!
Я поинтересовался:
– Вы полагаете, он останется на ночь в Гландье?
К моему величайшему удивлению, юный репортер ответил, что ему это совершенно безразлично.
Не стану утомлять читателей рассказом о том, как мы провели время после полудня. Довольно вам знать, что мы ходили гулять в лес, что Рультабий показал мне пещеру Святой Женевьевы и что все это время мой друг старался говорить о чем угодно, только не о том, что занимало все его помыслы. Близился вечер. Меня крайне удивило, что репортер не собирается принимать никаких особых мер. Когда стемнело и мы очутились в своей комнате, я не преминул сказать ему об этом. Он ответил, что все необходимые меры им приняты и что на этот раз убийце от него не ускользнуть. А так как я выразил некоторое сомнение на этот счет, напомнив ему об исчезновении злодея в загадочной галерее и намекнув, что такое может повториться, он заявил:
– Надеюсь, что так оно и будет. Это все, чего я желаю добиться этой ночью.
Я не стал настаивать, по опыту зная, сколь неуместны и бессмысленны в подобных случаях любые возражения. Однако он сообщил мне, что с самого утра его стараниями и усердием сторожей за замком ведется неусыпное наблюдение, поэтому никому не удастся приблизиться сюда незамеченным, – его, сыщика, обязательно предупредят, а если никто не придет снаружи, о тех, кто находится внутри, беспокоиться нечего.