нечно, что папаша Жак должен войти в ее комнату. Внезапно вспомнив об этом, она попросила его не беспокоиться и не ходить туда. Об этом прямо сказано в статье, напечатанной в газете «Матен». Однако папаша Жак все-таки идет, но ничего не замечает – настолько темно было в Желтой комнате… Зато мадемуазель Станжерсон пережила, наверное, страшные минуты. Хотя, с другой стороны, она, вероятно, и не подозревала, сколько следов оставил убийца в ее спальне. Ведь после покушения у нее едва хватило времени скрыть следы его пальцев на своей шее и выйти из помещения… Если бы она знала, что кость, берет и носовой платок валяются на полу, она бы, конечно, подобрала их, когда в полночь вернулась к себе в комнату… Но она ничего не заметила при слабом свете ночника и стала раздеваться… Затем легла, чувствуя себя совсем разбитой после пережитого волнения, испытывая непреодолимый страх, тот самый, который заставлял ее оттягивать возвращение в эту комнату…
Мысленно я попытался восстановить второй этап разыгравшейся трагедии. Итак, что же произошло после того, как мадемуазель Станжерсон осталась в комнате одна? Одна, так как убийцу-то там не нашли… Мне предстояло – и это вполне естественно – включить в круг моих рассуждений вещественные доказательства, то есть осязаемые следы убийцы.
Однако, кроме них, оставалось еще многое другое, чему требовалось найти объяснение. Так, во время второго этапа раздались выстрелы. Слышались крики: «Спасите! Помогите!..» Что при таких обстоятельствах мог подсказать мне мой здравый смысл, с какого конца мне следовало начать, чтобы не ошибиться? Ну, прежде всего относительно криков… Раз в комнате не было убийцы, значит, там неизбежно присутствовал кошмар!
Доносился грохот опрокинутой мебели. Я попробовал представить себе, что же там происходило, и пришел к такому выводу: мадемуазель Станжерсон заснула, но ей не давала покоя недавняя ужасная сцена… И вот ей снится сон… Кровавый кошмар подступает к ней… Она вновь видит бросающегося на нее убийцу и с криком «Спасите! Помогите!» хватается за револьвер, который, перед тем как лечь, положила на ночной столик. Но рука ее с такой силой толкает этот столик, что он падает. Револьвер катится вместе с ним на пол, раздается выстрел, и пуля попадает в потолок… Эта пуля в потолке сразу же навела меня на мысль о случайном выстреле… Она подтверждала возможность случайности в этом деле и вполне соответствовала моей гипотезе с кошмаром, став одной из причин, заставивших меня окончательно поверить в то, что само преступление свершилось раньше и что мадемуазель Станжерсон, наделенная исключительным характером и необычайной энергией, скрыла это… Сначала кошмар, потом выстрел… Мадемуазель Станжерсон очнулась в ужасном состоянии, она пытается встать, но тут же падает на пол, опрокидывая мебель и взывая о помощи, потом теряет сознание…
А между тем разговор, как вы помните, шел о двух выстрелах… По моим соображениям – и это уже не домысел, – их тоже должно было быть два, но по одному на каждом этапе, а не сразу два друг за другом… Один выстрел, который ранил убийцу, прозвучал раньше, во время первого этапа, а другой – во время кошмара, то есть уже после покушения. Итак, верно ли то, что ночью стреляли дважды? Звуки выстрелов раздались в тот момент, когда с грохотом падала опрокинутая мебель. На допросе господин Станжерсон говорил о первом, глухом звуке и о последующем, более громком! А что, если глухой звук был следствием удара ночного столика о пол? Такое объяснение представляется мне единственно правильным. Я убедился в его верности, когда узнал, что сторожа, то есть Бернье с женой, находившиеся совсем рядом с флигелем, слышали только один выстрел. Они заявили об этом следователю.
Таким образом, я уже почти восстановил оба этапа этой драмы, когда в первый раз вошел в Желтую комнату. А между тем тяжесть раны в висок не вписывалась в круг моих рассуждений. И, значит, баранья кость была тут ни при чем: убийца не мог нанести такую серьезную травму во время первого этапа, потому что у мадемуазель Станжерсон недостало бы сил скрыть ее, да она и не скрывала ее, как мне поначалу казалось, прической на прямой пробор. Но в таком случае напрашивался неизбежный вывод, что рана эта была получена во время второго этапа, то есть в момент кошмара. Вот об этом-то я и хотел спросить Желтую комнату, когда явился туда, и Желтая комната дала мне ответ!
Сделав паузу, все из того же маленького пакетика Рультабий вытащил листок белой бумаги, сложенный вчетверо, из этого листка белой бумаги извлек невидимый предмет и, зажав его между большим и указательным пальцами, отнес председателю.
– Это, господин председатель, волос, белокурый волос, испачканный кровью, волос мадемуазель Станжерсон… Я нашел его приклеившимся к одному из мраморных углов опрокинутого ночного столика… Да и сам мраморный угол был в крови. О! На нем осталось совсем крохотное красное пятнышко, едва заметное, но для меня крайне важное, ибо оно, это маленькое пятнышко крови, поведало мне о том, что, поднявшись в испуге с кровати, мадемуазель Станжерсон упала и со всего размаха ударилась об этот мраморный угол – отсюда рана на виске и этот волос, прилепившийся к углу, волос мадемуазель Станжерсон. Мне стало ясно, почему у мадемуазель Матильды не было необходимости менять прическу. Врачи заявили, что удар пострадавшей нанесли тупым предметом, а под рукой у следователя оказалась баранья кость, и он тут же свалил вину на нее, однако мраморный угол ночного столика тоже является тупым предметом, только ни врачи, ни судебный следователь не подумали о нем, да и сам я, возможно, не наткнулся бы на него, если бы не все тот же здравый смысл, который подсказал мне эту мысль и заставил предугадать этот самый угол.
Зал снова чуть было не разразился аплодисментами, но Рультабий продолжил свои показания, и сразу же воцарилась тишина.
– Кроме имени убийцы, которое я узнал лишь через несколько дней, мне оставалось определить время первого этапа разыгравшейся драмы. Допрос мадемуазель Станжерсон – хоть она и постаралась ввести в заблуждение судебного следователя, – а также господина Станжерсона помог мне вычислить это время. Мадемуазель Станжерсон с предельной точностью, чуть ли не по минутам, рассказала о том, как прошел ее день. Мы установили, что убийца пробрался во флигель между пятью и шестью часами; примерно в четверть седьмого профессор с дочерью уже вновь принялись за работу. Выходит, это могло случиться в промежутке между пятью часами и четвертью седьмого. Что я говорю, какие пять часов! Ведь в это время профессор находился рядом с дочерью… А драма могла разыграться лишь в отсутствие профессора! Следовательно, на этом коротком отрезке времени нужно искать такой момент, когда профессор с дочерью не были вместе… Так вот этот момент я обнаружил во время допроса, проходившего в спальне мадемуазель Станжерсон в присутствии господина Станжерсона. Там было отмечено, что профессор с дочерью вернулись в лабораторию около шести часов. «В этот момент, – сказал господин Станжерсон, – к нам подошел лесник, он задержал меня на минутку». Стало быть, состоялся разговор с лесником. Лесник беседует с господином Станжерсоном о вырубке леса и о браконьерстве; мадемуазель Станжерсон уже ушла; она, видимо, вернулась в лабораторию, так как профессор добавил следующее: «Лесник отправился исполнять мое поручение, а я пошел к дочери… Когда я вернулся, дочь уже работала».
Итак, значит, драма разыгралась в течение этих коротких минут. Иначе и быть не может! Я отлично представляю себе, как мадемуазель Станжерсон входит сначала во флигель, затем к себе в комнату, чтобы положить шляпу, и оказывается лицом к лицу с бандитом, который ее преследует. Тот уже какое-то время находится во флигеле. Очевидно, он все подготовил, чтобы осуществить свои намерения ночью. Сняв стеснявшие его движения башмаки папаши Жака – об этом я уже рассказывал следователю, – он похищает документы – каким образом, я только что изложил, – затем прячется под кровать. И тут как раз возвращается папаша Жак, моет полы в прихожей и в лаборатории… Время тянется медленно… Но после ухода папаши Жака преступник выбирается из-под кровати, бродит по лаборатории, выходит в прихожую, выглядывает оттуда в сад и видит – ибо в ту минуту только начинало смеркаться и было еще достаточно светло, – что во флигель направляется мадемуазель Станжерсон совсем одна. Никогда бы он не осмелился напасть на нее в такой час, если бы не уверенность, что мадемуазель Станжерсон беззащитна! А если ему показалось, будто она одна, значит, разговор между господином Станжерсоном и задержавшим его лесником происходил в дальнем углу, в стороне от тропинки, том самом, где расположена небольшая рощица, скрывшая их от глаз злодея. И тогда он решается. Ему спокойнее осуществить свой замысел сейчас, оказавшись во флигеле наедине с мадемуазель Станжерсон, чем глубокой ночью, когда папаша Жак спит на своем чердаке. Он-то, верно, и закрыл окно в прихожей! В итоге становится понятным, почему ни господин Станжерсон, ни лесник, находившиеся, впрочем, довольно далеко от флигеля, не слышали выстрела.
После этого преступник возвращается в Желтую комнату. Все произошло, видимо, с молниеносной быстротой! Мадемуазель Станжерсон, должно быть, закричала или, вернее, хотела закричать от ужаса: еще бы, человек схватил ее за горло! Он мог задушить ее, удавить… Однако рука мадемуазель Станжерсон нащупала тем временем в ящике ночного столика револьвер, который она прятала там, с тех пор как человек этот стал угрожать ей. Убийца уже размахивает над головой несчастной своим оружием, которое в руках Ларсана – Боллмейера становится страшным, – бараньей костью. Но мадемуазель Станжерсон успевает нажать на спусковой крючок… Раздается выстрел, пуля попадает в руку злодея, выронившего свое оружие. Баранья кость, испачканная кровью, которая течет из раны убийцы, падает на пол, преступник шатается, хочет ухватиться за стену, оставляет на ней след своих окровавленных пальцев и, опасаясь новой пули, убегает…