Тут я глянула на своего хозяина, и, доложу вам, никогда не видала у него такого лица. Он всегда такой ласковый, позволял мне делать все, чего захочу, слова поперек не скажет! А тут его от гнева аж не узнать, так изменился. И те двое, чужие, тоже нагнулись надо мной, и лица такие… угрожающие! Пала я тут на колени и поклялась во всем, что они меня заставляли. Потом те двое ушли, а я к себе в кухню спустилась ни жива ни мертва… А как глянула в окошко посмотреть, что те двое точно уходят, в первый раз и приметила… игреца! Вон там он стоял, где и сейчас. Я себя крестным знамением осенила: ну все, пришла беда – отворяй ворота…
Г-н непременный секретарь, во все уши слушая исповедь старой Бабетты, по-прежнему не спускал глаз с «игреца». И был немало удивлен, видя, как тот, высунувшись из-за своего ящика, подает кому-то загадочные знаки… Наконец шагающий ящик – уже в который раз за эту ночь – скрылся в темноте.
– Закончила я, – сказала Бабетта. – Пришла беда – отворяй ворота…
– А этих людей, – спросил г-н Патар, которого исповедь старой служанки встревожила сверх всякой меры, – вы потом когда-нибудь еще встречали?
– Одного-то из них я уж точно никогда больше не встречала, господин Непременник. Потому как помер он. А вот фотографию его в газетах видела. Это был тот самый господин Мортимар.
Г-н Непременник подскочил, будто ужаленный. Он никак не ожидал такое услышать!
– Мортимар?! А другой?
– Другой-то? И его фотографию в газетах печатали. Господин д’Ольнэ это был, вот кто!
– Д’Ольнэ! А с ним вы еще встречались?
– С этим-то? Как же, встречалась… Приходил сюда намедни… как раз перед тем, как помереть, господин Непременник.
– Накануне своей смерти? Позавчера?
– Точно позавчера. Ох, постойте, я же вам не все рассказала! А надо бы! Он ведь явился сразу после того, как я игреца во дворе увидала! Этот-то, лишь меня завидел, сразу дал деру. Я тут же подумала: не к добру это, ох не к добру. Дурной знак! Мне еще двоюродная бабушка моя всегда советовала: «Бабетта, держись от этих игрецов подальше». А эта бабушка моя, господин Непременник, до древних лет дожила, и уж она-то знала, что говорит! Она и жила-то как раз напротив того дома… это у нас там, в Родезе… где в ту ночь Хромуша сгубил бедного господина Фюальдеса. И она своими ушами слыхала ту злодейскую музыку, которую игрецы да шарманщики под окнами крутили. А Хромуша с Бастидом да дружки их резали в то время на столе горло бедняге… Это, сударь, такая музыка, что на всю жизнь у нее в ушах осталась. Старушка-то покойница мне ее не единожды певала, да только тихо-тихо и так, чтобы никого поблизости не было…
Бабетта вдруг встала, двигаясь, как заведенная, уставившись в окно остекленевшими глазами. Ее лицо, слабо освещенное тусклым красноватым светом уличного фонаря, выразило самый неописуемый ужас, а вытянутая рука указывала куда-то наружу, откуда доносилась тихая музыка – старинный танец, медленный, тягучий, бесконечно грустный ритурнель.
– Она это! – прохрипела Бабетта. – Она! Та самая музыка! Слышите? Та самая!
Глава IV. Мартен Латуш
Тотчас же сверху, из комнаты, находившейся над кухней, донесся сильнейший грохот, стук падающей мебели, словно там разыгралось настоящее сражение. Потолок содрогнулся.
Бабетта завопила:
– Его убивают! На помощь!
Подскочив к очагу, она схватила увесистую кочергу, ринулась вон из кухни, протопала по коридору и понеслась вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки.
Г-н Патар прошептал:
– О Боже!..
И остался на месте, подавленный ужасом, оглушенный стуком в висках, парализованный невероятностью всего происходящего, в то время как на улице по-прежнему крутился этот проклятый ритурнель – банальный, старомодный мотивчик; но при этом такая угроза звучала в его навязчивом ритме: воистину это была дьявольская музыка – сообщница какого-то нового преступления, предназначенная для того, чтобы заглушать вопли несчастного, которому режут глотку… Она пронизывала все существо трепещущего непременного секретаря: от ушей, в которых умерли все прочие звуки, до его закоченевшего сердца.
Он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание.
Лишь внезапный стыд за собственное малодушие, настигший его на краю темной бездны, удержал г-на Патара от падения в пустоту, где теряется человеческая душа, охваченная слабостью.
Он вспомнил вдруг, что был когда-то непременным секретарем самого Бессмертия, и отчаянно решился (уже во второй раз за этот переполненный событиями вечер) принести на его алтарь свою жалкую жизнь. И он беззаветно отдался могучему физическому и духовному порыву, который повел его несколькими секундами позже, вооруженного зонтиком (в правой руке) и каминными щипцами (в левой), на приступ второго этажа, где Бабетта выламывала ударами кочерги дверь, – та, впрочем, открылась сама собой.
– Уж не спятила ли ты, моя милая Бабетта? – произнес несильный, но спокойный голос.
На пороге библиотеки стоял человек лет шестидесяти, седовласый, кудрявый, с красивой белой бородой, обрамлявшей его румяное и свежее лицо, на котором мягко лучились добрые глаза. В руках он держал лампу.
Это был Мартен Латуш.
Заметив между щипцами и зонтиком г-на Патара, он воскликнул:
– Как! Господин непременный секретарь, вы здесь? Что тут, в конце концов, происходит? – спросил он, почтительно поклонившись.
– Эх, сударь! – вскричала Бабетта, бросая свою кочергу. – Мы вас как раз о том же спрашиваем! Господи, да разве можно так шуметь? Мы уж невесть что подумали… что вас убивают! А тут еще игрец этот затеял свою фюальдесову музыку крутить… да прямо под окнами…
– Твой «игрец» поступит лучше всего, если отправится спать, – спокойно ответствовал Мартен Латуш, – да и ты тоже, добрая моя Бабетта. – И он добавил, обращаясь к г-ну Патару: – Господин непременный секретарь, мне было бы чрезвычайно любопытно узнать, чему я обязан высокой честью вашего посещения в столь поздний час.
Сказав это, Мартен Латуш избавил г-на Патара от его щипцов и впустил в библиотеку. Бабетта последовала за ними.
Войдя туда, она обшарила все углы. Однако мебель стояла на своих местах: столы, этажерки – все было в полном порядке.
– Да чего же это? Ведь не приснилось нам это с господином Непременником! Грохот стоял такой – можно было подумать, что тут дерутся или мебель таскают…
– Успокойся, милая Бабетта. Это я виноват – неловко опрокинул кресло в маленьком кабинете. А теперь пожелай нам спокойной ночи и ступай.
Бабетта подозрительно посмотрела на дверь маленького кабинета – ту самую заповедную дверь, которая никогда перед ней не открывалась, и вздохнула:
– И чего вы вечно там от меня прячетесь!
– Ступай, Бабетта!
– Говорили, что не хотите больше в Академию…
– Бабетта, изволь выйти вон!
– А сами-то…
– Бабетта!
– Письмо написали, а на почту и не снесли…
– Господин непременный секретарь, эта старая баба просто несносна!
– А чего вы в библиотеке запираетесь… да еще на два оборота?! И не отпираете, когда тут чуть дверь не выламывают.
– Что хочу, то и запираю! Кто тут хозяин, в конце концов?
– О том и не спорит никто. Пожалуйста, делайте себе, что пожелаете… глупости всякие. Мне-то что!
– Бабетта! С меня довольно!
– Впускайте себе на здоровье всяких там… невесть кого.
– Что?
– Я говорю – невесть кого… Из Академии этой…
– Бабетта! В Академии не бывает «невесть кого»!
– Ну, тех-то двоих, конечно, все теперь знают… да только потому, что они там померли!
Едва успела Бабетта произнести эти слова, как добряк Мартен Латуш схватил ее за горло и зашипел:
– Замолчи! – Впервые Мартен Латуш прибегнул к насильственным мерам против своей служанки. Впрочем, он тут же пожалел о своем поступке, устыдившись г-на Ипполита Патара, и стал извиняться: – Прошу у вас прощения, – пробормотал он, силясь унять охватившее его весьма заметное возбуждение, – но эта старая дуреха сегодня невыносима! У нее прямо-таки дар какой-то выводить меня из себя! Право, бывают минуты, когда и самый спокойный человек… Ах, женщин у нас воспитывают ужасным образом! Но присядьте же, господин непременный секретарь, прошу вас…
Мартен Латуш придвинул г-ну Патару кресло, обратив его спинкой к Бабетте. Поскольку уходить она не собиралась, он постарался не замечать ее присутствия. Но Бабетта сама о себе напомнила.
– Сударь, – заявила она вдруг, – раз вы сейчас со мной такое делали, то я ко всему буду готова, можете меня хоть до смерти убить. Но я все рассказала господину Непременнику.
Мартен Латуш стремительно обернулся к ней. В этот миг голова его была в тени, и г-н Патар не видел, какие чувства выражает его лицо, но заметил, что рука старого холостяка, которой тот ухватился за столешницу, заметно дрожала. Мартен Латуш переждал несколько мгновений, понадобившихся ему, чтобы овладеть собой, и спросил надтреснутым голосом:
– И что же вы рассказали господину непременному секретарю, Бабетта?
Впервые в присутствии г-на Патара он обратился к своей старой служанке на «вы», и тот расценил это как признак крайней серьезности сложившегося положения.
– Что господин Мортимар и господин д’Ольнэ к вам сюда приходили… Что вы запирались с ними в маленьком кабинете, перед тем как они померли в Академии, когда читали похвалу тому монсеньору.
– Вы клялись молчать, Бабетта.
– Да я и молчала… Я заговорила только потому, чтобы вас спасти, хозяин, чтобы вы не померли, как те, другие…
– Понятно, – произнес по-прежнему надтреснутый голос Мартена Латуша. – Что вы еще сообщили господину непременному секретарю?
– Передала то, что слышала, когда под дверью подслушивала.
– Ну так слушай меня внимательно, Бабетта, – начал Мартен Латуш, опять переходя на «ты» со служанкой, что вновь показалось важным знаком г-ну Патару. – Бабетта, я никогда не спрашивал тебя, что ты тогда услышала под дверью, так ведь?