В классе Лэсси остались девять учениц. Одна выбыла во время первого испытания, подготовленного Академией, – голода.
Ее звали Пак Ёнсо. Ей было 26 лет. У нее были длинные черные блестящие волосы и яркие живые глаза. За всю свою жизнь она практически никогда никому не врала, ни на кого не кричала и не сердилась – такой у нее был характер.
Незадолго до поступления в Академию Пак Ёнсо вышла замуж и наслаждалась семейной жизнью, пока что-то не пошло не так – вроде как она пережила сексуальное насилие со стороны деверя, дзюдоиста. Это привело к тяжелой депрессии. Ее комната была под номером 4, рядом с комнатой Хан Соджон.
На шестой день после начала испытания голодом Соджон услышала плач из-за стены, доносившийся как раз из комнаты Ёнсо. В ее рыданиях явно чувствовался страх смерти.
Голод – это чувство, которого ты не понимаешь, пока его нет, но как только он приходит, то сразу показывает свою истинную силу. Ослабевшее тело дрожало. От голода становилось тяжело дышать, ввалившийся живот с трудом поднимался и опускался при каждом вздохе. Голод, подобно судороге, стремительно захватывал разум и эмоции, оставляя лишь один вопрос: «Умру я или буду жить?»
Прошлое, которое уже не повернуть вспять, настоящее, наполненное страхом и тревогой, и будущее, в котором не видно даже проблеска надежды, – все словно скрыто темной завесой. Может, лучше было бы умереть – и у Хан Соджон тоже начали появляться такие мысли.
Все ученики, пришедшие в стены Академии со своими трагедиями, искалеченными и ранеными душами, надеялись на резкий поворот в своей жизни – как на случайный выигрыш в лотерею. Они были воодушевлены мечтой стать хозяевами жизни и порой не задумывались о трудностях, что ждали их на этом пути. Их желания граничили с фантазиями и иногда затмевали реальность; многие просто не сомневались, что все обязательно сбудется, забыв, что можно и легко выбыть из гонки. Поэтому, столкнувшись с жестокой реальностью, они быстро впали в отчаяние. Оглядываясь вокруг, видели лишь учеников, которые были во всем лучше них. Это заставляло чувствовать, что шансы выжить ничтожно малы. Они быстро осознавали, что надежды на лучшую жизнь как не было в прошлом, так нет и сейчас.
Эти звуки… Каждую ночь они доносились из-за стены. Звук тяжелых вздохов, звук вырывающихся из горла рыданий Пак Ёнсо.
Такова наша обида на жизнь, на ее несправедливость. Она как данные нам от рождения нос, глаза и рот, как руки и ноги. Она всегда таится где-то глубоко в нас. Но в какой-то момент вдруг поднимает голову и моментально поглощает человека целиком. Она питается сама собой, пожирает себя, как огонь щепки, вытягивает все до последней капли из самой сердцевины, собирается в острие, пронзающее грудь.
Хан Соджон казалось, что она слышит, как от горьких рыданий на горле Ёнсо вздуваются жилки, словно красные шелковые нити.
Первый раз она услышала этот плач, когда он был скорее нечленораздельным бормотанием, отдельными всхлипами. Это был звук камня, застрявшего в горле. Затем плач становился похож на болезненные стоны, как будто Ёнсо заглушала крик, рвущийся изнутри, задыхаясь и сжимаясь в маленький клубок.
Плач не прекращался ни днем, ни ночью. Изнуренное тело Пак Ёнсо становилось все тоньше, слабее: лист бумаги, колышущийся от любого дуновения.
Однажды ночью Соджон услышала и другой звук. Он доносился сквозь сон – звук отчаянных конвульсий: слабое, измученное, голодное тело из последних сил пыталось чему-то сопротивляться, прежде чем окончательно сдаться и погрузиться в сон.
Этот звук Соджон услышала в тот момент, когда Пак Ёнсо удавилась, привязав веревку к дверной ручке своей комнаты. Она хотела думать, что он ей приснился.
Если б она проснулась, смогла бы остановить несчастную? Останься та в живых, изменило бы это что-нибудь? Завершила бы она обучение, сдала бы все экзамены и стала бы хозяйкой?
Но появилась и другая мысль: «Предположим, Пак Ёнсо выпустилась бы – что тогда было бы со мной?»
Этот вопрос породил мириады новых – и Соджон всю ночь не могла заснуть, ища ответы на бесконечную вереницу вопросов. И в конце концов испытала… чувство вины, но потом поняла, что у нее есть оправдание. И еще она испытала облегчение. Чувство вины – за то, что не отреагировала на звук уходящей жизни Пак Ёнсо и не спасла ее. А оправдание – даже спаси она ее тогда, все равно Ёнсо нашла бы способ умереть. И, наконец, обвившее ее, словно змея, облегчение – оно возникло от мысли, что эта смерть для Соджон оказалась не таким уж и плохим поворотом событий.
– Ты ужасна, – прошептала она, обращаясь к самой себе. – Ты падаешь в пропасть. Чем дальше, тем более ужасным человеком становишься. Какого дна придется достичь, чтобы выжить здесь и суметь выпуститься?
Хан Соджон было стыдно за саму себя. Она мысленно оплакивала Пак Ёнсо. Жизнь, наполненная беспомощными вздохами и скорбью, закончилась. Так пускай же теперь, когда она оставила эту жизнь, больше не знает тоски и печали. Пускай смерть избавит ее от необходимости вечно бороться за свою жизнь. Пусть она найдет покой, следуя за теплыми и мягкими облаками куда-то далеко, где будет счастлива…
– Сегодня мы будем готовить одно из главных блюд, которые надо усвоить ученицам класса Лэсси, – так называемый завтрак дровосека! – раздался голос Ким Чжиён.
Хан Соджон тихо выдохнула. Все, что осталось за пределами этой студии, все мысли об этом нужно там и оставить – и сосредоточиться на занятии. Это понимала не только она, но и все остальные.
– Как вы знаете, ваша цель – выпускник Колумбийского университета. Рядом с этим университетом находится дайнер «У Тома», известный как самое американское заведение на Сто двенадцатой улице. И вот этот самый завтрак – одно из блюд, подающихся там по утрам. Он очень прост – блины, яйца, сосиски и бекон. Вот и всё!
Хан Соджон пробежалась взглядом по ингредиентам, разложенным на разделочной доске. Мука, масло, яйца, бекон, соль…
Когда ночь, для кого-то полная тревог, а кому-то дарующая крепкий здоровый сон, проходит, встает солнце – встает, даря свое тепло и свет всем без исключения; яйцо в этом блюде должно быть приготовлено так, чтобы желток не растекся и оставался целым и упругим, словно символ яркого, только что взошедшего солнца. Завтрак, который дарит энергию для нового дня.
Прежде чем отправиться по рабочим местам, люди завтракают и за завтраком строят планы на сегодняшний день. Разве не в этом смысл утренней трапезы? А здесь их учили готовить завтрак только с одной мыслью – чтобы завоевать «цель». Для них завтрак был лишен прочих смыслов.
– Но сегодня мы будем изучать это блюдо не по рецептуре «У Тома», – сказала Ким Чжиён.
Студенты переглянулись и уставились на преподавательницу. Та оглядела их удивленные лица.
– Ваша «цель»… Когда он жил в США, был далеко не богат. Проще говоря, беден. Хоть этот дайнер был рассчитан на средний класс, для вашей «цели» и он был не по карману. Поэтому парень искал альтернативу подешевле: пускай невкусно, лишь бы дешево.
«Вот как… “Цель”, даже лица которого я ни разу не видела, был когда-то не при деньгах и несчастен».
– И нашел. Заведение «У Джорджа». Им управляла полная афроамериканка, сына которой звали Джордж. Она скопировала «завтрак дровосека» из «У Тома», но уж конечно ни по вкусу, ни по цене до оригинала он недотягивал.
Хан Соджон попыталась представить себе это место. Маленькое помещение с ветхой мебелью, местами облупившейся и потрескавшейся краской на стенах. Дешевые деревянные столы, пропитанные жиром и липкие от кленового сиропа, расставлены в несколько рядов впритык друг к другу. Декор отсутствует, глазу не на чем остановиться. Неопрятные, равнодушные сотрудники, создающие удручающую атмосферу с самого утра. Хлеб, пересохший до ломкости, словно его выпекли неделю назад. От сосисок несет прогорклым жиром. Кофе, вкус которого напоминает что-то среднее между сточными водами и отжатой тряпкой. Вероятно, их «цель», сидя в таком месте, решил, что обязательно добьется для себя лучшего будущего, в котором сможет позволить себе что-то во много раз лучше.
Ким Чжиён продолжила:
– И вот «завтрак дровосека» из «У Джорджа» стал для него не только физической едой, но и пищей для души, придавая ему сил во время учебы за границей, где он был один-одинешенек.
«Пища для души»… Может быть, он просто видел в хозяйке материнскую фигуру? И поэтому походы туда его так и утешали?
Хан Соджон представила его, одинокого и испуганного, словно брошенного на произвол судьбы. Должно быть, по ночам он плакал над своей судьбой, а с утра приходил в «У Джорджа», ища там утешения… Пусть это и была дешевая, невкусная забегаловка, куда почти никто не заходил, хозяйка, вероятно, никогда не жалела для него еды и подавала ее большими порциями. Возможно, ей было жалко молодого человека, который приехал издалека и вынужден был в одиночку справляться с жизнью в Америке. Может быть, она даже готовила для него блюда, которых не было в меню? Если у нее оставались остатки еды, упаковывала их, а он, вернувшись в свою крошечную и грязную комнатушку, ел в одиночестве, плача…
– Простое блюдо, так что вы с ним легко справитесь, да?
Ким Чжиён начала объяснять, какие ингредиенты использовать для блюда и в каких пропорциях. Мука была дешевого сорта, американского производства, из генно-модифицированного зерна. Ким Чжиён подчеркнула, что если использовать более дорогую органическую муку, вкус будет уже не тот. Мука была грубой, от нее исходил неприятный запах, и вообще брать ее в руки было неприятно. Сосиски и бекон тоже были совсем низкого качества. Хан Соджон аккуратно записывала все в блокнот.
– Но вот яйца – другое дело. Хозяйка «У Джорджа» всегда использовала только самые свежие. Она даже просила поставщиков привозить яйца, снесенные на рассвете. Кто-нибудь знает почему?
«Нам-то откуда знать?» Хан Соджон тихо вздохнула и покачала головой.
– Эй, да кто вообще может это знать? – тихо пробормотала Кан Юджин, сидящая рядом. Она небрежно перебирала перед собой ингредиенты, даже не пытаясь сосредоточиться на занятии.