– Тебя продадут на органы, тебя отправят в тюрьму… В любом случае мы уже не можем вернуться обратно. Если здесь ничего не выйдет, то всему конец; вернуться в прошлое – тоже конец. Так что я обязательно выпущусь отсюда.
– Эй! Придержи язык! – выкрикнула Кан Юджин, сверля Сон Боми взглядом, и схватила ее за шиворот, готовясь пустить в ход кулаки.
– А что? Разве я не права? У тебя, видимо, есть куда идти, если вылетишь? – И она вывернулась из рук Юджин. Хан Соджон, вскочив с места, обхватила Кан Юджин, пытаясь помешать ей в ту же минуту наброситься на Сон Боми.
– Ты же знаешь, что будет, если вы тут устроите драку, – прошептала она на ухо Кан Юджин.
– Ты там за своими самурайским ножнами следи, не потеряй… Лучше спи с ними в обнимку, а то тебя кто-нибудь во сне зарубит, – зло бросила Кан Юджин.
Это было вполне возможно – ведь на дверях комнат общежития не было замков, и кто угодно мог в них пройти. Что ты будешь делать, проникни кто к тебе в комнату ночью не с самыми благими намерениями? Как дашь отпор?
– Ах, так? Ну приходи. Посмотрим, кто кого. – Сон Боми не отступала, ее голос был полон угрозы.
Неужели теперь все заняты мыслями, как бы насолить другим, чтобы самим продвинуться ближе к первому месту? Неужели теперь все они впитывают эту токсичную атмосферу, учась подниматься по головам других? Во время кулинарного класса Ким Чжиён вдобавок ко всему научила их, как незаметно подмешивать в пищу снотворное. В какой ситуации им вообще может пригодиться этот коварный навык?
…Ощущая, как ее пробирает дрожь, Хан Соджон взглянула на Елисею, которая по-прежнему молча сидела с опущенным взглядом.
– «Ни при каких обстоятельствах не оставлять никаких следов на лице». Ты что, не подписывалась под этим? – зло бросила ей Ким Чжиён.
Ожог на лице… Это конец. Кто из «целей» захочет брать в жены человека с таким заметным повреждением на лице, считай, с клеймом? Неужели в дальнейшем будет только хуже и они попытаются еще сильнее навредить друг другу, нанося еще более серьезные увечья?
Ким Чжиён махнула рукой на молчавшую Елисею и вызвала по телефону коменданта.
Позорный столб.
К нему привязали Елисею. Это было место, где по вечерам после занятий или в выходные ученики собирались, болтали, читали книги или выпивали. То самое место, где напротив двери, ведущей наружу, висел выцветший плакат с девизом Академии, написанный старинным каллиграфическим шрифтом:
Войдя слугой, стань хозяином
Останется только один
Просторное помещение напоминало гостиную пентхауса. С потолка свисала огромная хрустальная люстра. Неподалеку находился фонтан с изящной статуей: соединенные запястья, ладони сложены чашей, а в них – пятилепестковый цветок, из сердцевины которого ключом бьет струя воды. И вот как раз рядом с ним и стоял этот столб – холодный, гладкий. Когда ее привязывали к нему, Елисея по-прежнему молчала и не оказывала ни малейшего сопротивления.
– Начинайте, – сказал комендант, обводя учащихся взглядом, похожим на удар хлыста.
Никто не решался быть первым.
– Запрещено устраивать конфликты. Запрещено оставлять следы на лице. Вы что, не знаете?
Они знали. Но никто не ожидал, что в качестве исполнителей наказания за нарушение правил будут выступать сами ученики. Тех, кто наносил ущерб другим, в качестве наказания привязывали к этому самому столбу. Провинившемуся запрещалось в течение суток пить и есть, он должен был неподвижно стоять и, глядя на девиз, обдумывать свои поступки. Все думали, что на этом наказание заканчивается, но это оказалось не так. Комендант объявил им вторую часть наказания: каждый из учеников должен был подойти к столбу и плюнуть на провинившуюся Елисею.
Конечно, то, что она нанесла такой вред своей конкурентке, но одновременно и однокласснице, заслуживало порицания, и ей должно было быть стыдно за себя. Но такое… Ученики думали, что ее просто слегка поморят голодом или начислят штрафные баллы.
Комендант со стуком опустил свою палку. Этот звук резко разорвал тишину, нарушаемую до того лишь звуком журчащей в фонтане воды. Елисея безвольно болталась на ремне, которым она была привязана к столбу, опустив голову и шевеля пересохшими губами.
Ученики медлили. Ведь Елисея не причинила кому-то из них вреда – почему они должны плевать в нее? «Наоборот, ее руками мы избавились от одной из конкуренток» – такие мысли проносились в их головах.
– Не хотите? Что ж, есть альтернатива, – холодно произнес комендант.
Альтернатива? Можно что-то сделать, чтобы не плевать в лицо человеку, с которым до этого делил пищу? Все устремили взгляды на коменданта, ожидая объяснений.
– Вместо этого можно занять ее место и принять все плевки на себя.
Черт возьми… Среди учеников началось небольшое волнение, но стоило коменданту взмахнуть палкой, как все затихли. Сорок два ученика все как один отвели глаза, только чтобы не попасться ему под горячую руку. Сорок два ученика… Ровно столько их осталось – в других классах тоже были выбывшие.
Один из учеников из класса Тимоти вышел вперед и нерешительными шагами приблизился к Елисее.
– Черт, лучше уж закончить с этим побыстрее… – С этими словами он плюнул ей в лицо и, бросив взгляд на коменданта, вернулся на свое место. Среди учеников послышались охи.
Следующая ученица шагнула вперед, плюнула, а затем вернулась на место. За ней – еще один, и еще одна… Один за другим они подходили к Елисее, плевали ей в лицо и тут же торопились побыстрее отвернуться.
Когда первые пятнадцать человек сделали это, остальные ученики хлынули к ней толпой. Количество плевков стало увеличиваться. Некоторые, плюнув, еще и выкрикивали оскорбления.
– Грязная тварь! – крикнул кто-то, харкнув ей в лицо.
Атмосфера накалялась – как будто ученики были в коллективной эйфории от легального насилия. То, что обычно находилось под запретом, теперь было разрешено – и это вызывало у них возбуждение. Это было похоже на восторг от нарушения табу, от того, что они перешли границы дозволенного.
Неужели в человеке действительно скрыта жажда унижать, топтать и уничтожать других? Может быть, прав был Фрейд, утверждая, что люди изначально агрессивны, что агрессия – это врожденная сущность человеческой природы? Просто социальные нормы и страх потерять лицо удерживают ее от выхода наружу. Но стоит создать подходящие условия – и вот она, проявляется во всей красе…
Насколько абсурдной ни была бы ситуация, ненормальное не должно возводиться в норму. Неужели они дошли до того, что такая неприемлемая вещь теперь считается абсолютно нормальной? Если вся социальная группа считает что-то нормальным, то становится ли это действительно нормой?
Хан Соджон была поражена всем происходящим. Ведь буквально только что все они колебались, не решаясь подойти к столбу, а теперь с каменными лицами плевали в нее, и никто и не подумал даже пробормотать слова извинения. Все отворачивались от нее. Казалось, что вся группа слилась в одно целое, становясь своего рода сообщниками в преступлении. Коллективно унижая Елисею, на которую никто из них не держал зла на личном уровне, они будто избавлялись от чувства вины и внутреннего беспокойства. «Ведь все так делают – я такой не один. Ничего тут не поделать, надо так надо» – так каждый из них оправдывал свой поступок. Такова психология человека – совершив преступление сообща, люди делят ответственность за содеянное, словно пытаясь облегчить бремя совести.
Для Елисеи теперь путь к выпуску был практически закрыт, учитывая ее наказание и штрафные баллы. Получается, в классе Лэсси теперь осталось 7 человек. Пак Ёнсо умерла, девочка с ожогами явно тоже теперь не сможет продолжить учебу, а Елисея, даже если каким-то чудом выдержит до конца, уже потеряла все шансы. «Если на каждом занятии по кулинарии кто-нибудь будет получать ожоги на лице, то в итоге останусь только я. И автоматически займу первое место. Разве это не удобно – и руки марать не придется…» Так, вероятно, думала каждая из учениц класса Лэсси.
– А вам что, особое приглашение нужно?
Осталось всего пятеро. Кан Юджин и Хан Соджон из класса Лэсси, одна ученица из класса Янки, одна из класса «Без выгорания» и один – из Тимоти.
Когда комендант взглянул на них с угрожающим видом, ученики из класса Янки и Тимоти неохотно вышли и плюнули Елисее в лицо. Потом они развернулись и быстро зашагали прочь, словно пытаясь убежать от своей совести.
Теперь остались трое. «По крайней мере, хоть кто-то из нас остается в здравом уме», – подумала Хан Соджон.
– Ты хочешь быть привязанной вместо Елисеи? – стал по очереди обращаться к каждой комендант.
Девушка из класса «Без выгорания» не выдержала и начала умолять со слезами на глазах:
– Пожалуйста, не надо… Это было последним напутствием моих покойных родителей. Они завещали мне уважать других, чтобы и меня уважали… – Ее голос задрожал. – Оставаться… добрым человеком…
Тут она не выдержала и разрыдалась. Кан Юджин еле сдержала рвущийся наружу смешок.
– Так что, ты хочешь, чтобы я привязал тебя вместо нее?
– Нет, не хочу, но…
Взгляд коменданта приковал ее к месту. Она представила себе, как, привязанная к столбу, будет терпеть это унижение. Сколько времени прошло? Десять секунд? Тридцать? Наконец под прицелом тяжелого взгляда она медленно направилась к столбу, как человек, идущий на эшафот. Плюнула. И, плача, развернулась и зашагала прочь. Весь ее мир был разрушен навсегда… Тогда никто не догадывался, что в будущем именно эта ученица всегда будет одной из первых вызывающихся участвовать в такого рода публичных наказаниях. С ожесточенным выражением лица топтать и плевать в других – и все ради собственного выживания.
– Твоя очередь. – Комендант равнодушно посмотрел на Кан Юджин, которая с нескрываемым презрением взглянула в ответ. Их взгляды словно столкнулись в схватке; из их глаз, казалось, сыпались искры. Впрочем, заранее было ясно, кто победит в этом безмолвном противостоянии.