– Ну на хер! – кинула она в лицо коменданту и плюнула Елисее в лицо.
Та самая Юджин, которая так жалела Елисею, приговаривая, что надо очень сильно отчаяться, чтобы пойти на убийство отца, плюнула ей в лицо…
Теперь остался только один человек – Хан Соджон. Комендант подошел к ней вплотную, но она не отступила под его напором, направив все силы на то, чтобы унять дрожь в ногах. Их взгляды встретились. Сама того не заметив, Соджон начала молиться про себя. Опустила глаза, чтобы он не прочитал в них беспокойство, тревогу, страх и ужас. Комендант стоял молча, не двигаясь.
Наконец Хан Соджон заговорила. Она пыталась подавить все эмоции и придать голосу спокойный тон, отчего он казался ниже:
– Привязывайте.
Наконец-то она смогла это произнести. Закрыла глаза. Уж лучше пусть в нее плюют, чем ей придется самой такое сотворить. Сделала ли она это ради Елисеи? Конечно же нет – ради спасения собственной души. Как отметил кто-то из известных психологов, самая опасная ошибка – это выплескивать тень, живущую в сердце, на окружающих.
Инстинкт насилия, покрытый тенью, бесконечная одержимость выживанием. Хан Соджон не хотела быть поглощенной этими чувствами и, будучи в их плену, оправдывать себя тем, что Елисея действительно оступилась и должна быть наказана, и что сама-то она только выполняет предписание и в этом нет ее вины. Она ясно понимала, что так не должно быть.
Комендант молчал. Хан Соджон, как будто не имея другого выбора, с трудом открыла глаза – его фигура по-прежнему молча возвышалась над ней. Он взглянул на нее сверху вниз.
– Привязать? – Его тон был словно у офисного работника, уточняющего распоряжение.
– Да. – Хан Соджон снова закрыла глаза.
Наказание Елисеи завершилось. Ремень развязали, и два охранника унесли ее в комнату в бессознательном состоянии.
Стоило Елисее выпить воды, как ее тут же стошнило. Несколько ночей подряд она не могла заснуть. С пустым взглядом смотрела на стену, а затем начинала биться об нее головой. Когда из соседней комнаты доносились возгласы возмущения, она останавливалась и начинала грызть ногти.
Хан Соджон не привязали к столбу. Вместо этого в качестве наказания за то, что она позволила себе выступить против порядков Академии, ее заперли в карцере. Там не было окон, и в него не проникал свет. Установили срок наказания – пять дней. Это не было личным решением коменданта, вымещавшего на ней свой гнев, – нет, он одинаково равнодушно относился ко всем ученикам. Таковы были правила Академии.
Карцер был местом, где оказалось негде пристроиться. Из-за отсутствия света было непонятно, какое сейчас время суток, – все застилала тьма. Там не было никаких звуков, кроме звука тишины – звука отсутствия звуков.
Соджон повалилась на холодный пол и кое-как улеглась. Ее тело изогнулось, словно поломанная игрушка. Тьма сжимала ее со всех сторон. Соджон прижала колени к животу, пытаясь сжаться в комок и стать как можно более незаметной. От осознания того, что сейчас это ее единственная реальность, резко кололо в груди. Хотелось есть. Она давно не чувствовала себя так одиноко.
День за днем ей казалось, что кожа отслаивается от тела. Разные тревоги, как лезвия ножей, подступали и кололи ее со всех сторон. Теперь она отстанет от остальных. Все другие ученики в это время учатся и движутся вперед. А она в темнице. Она ведь уже и штрафных баллов нахватала – может, в итоге выйдет из гонки… Тогда что – снова к прошлой жизни? Что делать, если она вылетит?.. Нет дороги в прошлую жизнь. В голове четко рисовалась картина, как она падает в пропасть.
Хан Соджон тихо вздохнула. В конце концов, другого пути не было. Она должна была отчаянно хвататься за единственную соломинку и изо всех сил стремиться вперед. Чтобы догнать остальных, она не могла позволить себе ни отчаяния, ни слез. Был только один путь, который она могла выбрать, – учиться до изнеможения, чтобы честным способом закончить учебу. Это было ее единственным утешением.
– Ты в порядке? – раздался из-за двери приглушенный голос.
– Тетушка?
Это была уборщица Ким Бокхи.
– Вот, держи…
Бокхи протянула через окошко в двери пакетик молока, кусочек хлеба с вареньем и несколько ягод клубники. Даже в темноте Соджон смогла уловить этот запах – запах тепла и заботы, которой окружала ее хозяйка в Мукхо. А теперь почувствовала его тут, в Академии!
После того, как Хан Соджон встретила Ким Бокхи, она иногда тайком заходила в комнату отдыха уборщиц – когда чувствовала усталость, одиночество, когда ей хотелось поговорить или поплакать. Бокхи с пониманием относилась к Соджон, которая брала тряпку и начинала уборку, следуя за ней, – и жалела ее. Все ученики с пренебрежением относились к уборщицам и работницам столовой, словно считали их людьми низшего сорта, – это читалось в их тоне. Единственная причина, по которой они заговаривали с Ким Бокхи, была в том, чтобы ткнуть ее носом в ошибку и указать на недочет. Уборщицы, в свою очередь, не смели заговорить с ними. Такова была задача Ким Бокхи – не интересоваться ничем в Академии и только молча выполнять свою работу. Она была всего лишь шестеренкой.
Хан Соджон следовала за Ким Бокхи, как за матерью. Иногда, когда на столах учеников появлялись дорогие и изысканные блюда, она тайком приносила эту еду уборщице. Тогда они закрывали дверь в комнате отдыха и вместе ели, разговаривали и смеялись.
Ким Бокхи это нравилось. Условием работы здесь было не иметь ни единого родственника. Ким Бокхи осталась в живых после страшной аварии, унесшей жизни ее дочери и мужа. Ту любовь, которую не смогла отдать своей дочери, она отдавала Хан Соджон.
– Тетушка… – Ничего больше Соджон не смогла произнести. Эти визиты и передаваемая еда были как ласковое прикосновение и единственное безвозмездное утешение. Из ее глаз хлынули слезы.
– Не плачь… Ты должна быть сильной. Ты ведь понимаешь?
Хан Соджон кивнула в своей непроглядной тьме. Слезы продолжали литься. Ким Бокхи с сочувствием вздохнула, покачав головой.
– Мне пора. Если нас поймают, ни тебе, ни мне это ничем хорошим не светит.
Она поднялась, собираясь уйти, но затем снова повернулась к двери камеры.
– У вас же бывают физические тренировки? Учи на них боевые искусства. Это поможет выжить.
Хан Соджон кивнула, как ребенок, который слушается мать.
Прошло пять дней во тьме.
Внезапно тяжелая дверь камеры с глухим стуком отворилась, и внутрь внезапно ворвался поток света. Отвыкшая от него Хан Соджон зажмурилась, а затем наконец открыла глаза.
На нее с пустым выражением лица смотрел комендант. Не сказав ни слова, он дал понять, что наказание завершено и Хан Соджон может вернуться в свою комнату. Волоча свое истощенное тело, она шагала по коридору. Он казался бесконечно длинным.
Чем она займется, вернувшись в свою комнату? Чтобы наверстать упущенное, ей нужно разузнать, что они прошли за это время. И Соджон направилась для начала к комнате Кан Юджин. Вскоре после поступления в Академию она твердо решила с кем-то подружиться. Это было необходимо, чтобы получить возможность легче добывать информацию и вместе противостоять разным испытаниям, уготовленным им. С этой прагматичной целью она и решила сблизиться с Кан Юджин, но постепенно их отношения стали действительно искренними и доверительными. Кан Юджин везде легко адаптировалась, была в целом жизнерадостной и любила вмешиваться в чужие дела. Однако по какой-то причине она никогда не говорила о своем прошлом.
Как заставить кого-то упасть на колени перед тобой? Ударить этого человека по коленям, чтобы те рефлекторно согнулись? Нет. В зависимости от обстоятельств способы могут быть разные, но в большинстве случаев ответ таков – надо самому первым опуститься на колени. Поэтому Соджон сразу и без утайки рассказала Юджин о своем прошлом. Они сидели на кровати в комнате Юджин и говорили всю ночь напролет.
– М-да, у тебя тоже все непросто… – сказала с сочувствием Юджин, выслушав ее печальную историю.
«Ну, я все рассказала, теперь твоя очередь», – намекала Соджон своим красноречивым взглядом. Юджин, посмотрев на нее, некоторое время лишь молча сидела, смотря в стену. Наконец она заговорила:
– Это секрет.
– Я поняла. – Хан Соджон кивнула.
– Поклянись, что никому не расскажешь.
– Клянусь.
Юджин открыла секрет: у нее есть дочь. Она оставила ее в приюте во внешнем мире. Кан Юджин пришла сюда, чтобы стать хозяйкой, ради своей дочери.
Дочь… Разве не все ученики, которые поступили сюда, либо сироты, либо, как Елисея, расправились с членами своей семьи? И причина этого ясна: чтобы не возникло никаких непредвиденных ситуаций. Вдруг кто-то подаст заявление о пропаже человека? Вдруг человек из прошлого все разрушит, когда ученик выпустится и встанет на путь новой жизни?
– Если со мной что-нибудь случится, позаботься о моей дочери, прошу, – сказала Кан Юджин, крепко сжимая руку Хан Соджон.
– О чем ты говоришь? Что значит «что-нибудь случится»? – начала было Хан Соджон, но резко замолчала, вспомнив исчезнувших учеников.
– Я здесь из-за своей дочери. Если моя судьба изменится, то и ее судьба изменится.
Когда она поступала сюда, тоже представляла, как успешно окончит обучение, станет хозяйкой в доме богачей и сможет тайно помогать своей дочери…
– Но что поделать, разве в жизни все происходит не так, как мы хотим? Если я останусь здесь, кто знает, когда и как я могу исчезнуть бесследно, – с горечью вздохнула Кан Юджин. – Я сбегу отсюда до того, как это произойдет. Но если со мной что-то случится… – Она замолчала, а затем расплакалась.
Дочь… Самое дорогое для Кан Юджин, но одновременно ее самая большая слабость. Она может оказаться фатальной. Здесь приходится рассматривать даже семью как препятствие, балласт. Никто не знает, когда и как ее дочь может стать угрозой для Академии. Вот почему Кан Юджин до сих пор молчала о ее существовании.