– Эти две вечно вместе ошивались, а теперь, гляди-ка, одна решила выделиться, прикинулась святой и пошла отсиживаться в карцере, а вторая куда-то делась – сбежала, что ли? А я-то как раз собиралась показать ей свой самурайский меч, – насмешливо сказала Сон Боми. – Думаешь, хорошо быть такой правильной? Ты что, считаешь нас какими-то низшими существами, потому что мы плюнули в Елисею? Самодовольная дрянь… Такие, как ты, заслуживают, чтобы их проучили. Может, хоть тогда разуешь глаза и поймешь, что к чему.
И началось. Глухие удары кулаков раздавались один за другим.
– А-а-а-а-а-а… – вырвался болезненный стон из горла Хан Соджон.
Ученики по очереди били ее. Кто-то наносил всего один удар и на этом заканчивал, а кто-то бил до тех пор, пока не выплескивал весь свой гнев. Это походило на какой-то ритуал. Но фактически являлось самосудом.
Судя по всему, за то время, что она сидела в карцере, среди учеников установились новые порядки. Появились иерархии, а следовательно, и козлы отпущения, одиночки, над которыми можно было издеваться всем коллективом. Ну да, в условиях, когда они все вместе в течение долгого времени находились в замкнутом пространстве, подобное рано или поздно должно было произойти.
Ведь самосуд – самое подходящее средство для восстановления нарушенного порядка в коллективе. Если вовремя не вырвать сорняк, пробивающийся среди благородных растений, то вскоре он загубит все поле. Такое поле быстро превращается в бесплодную землю. Поэтому сорняк нужно уничтожить, не дать ему разрастись. Они верили, что этим самосудом смогут восстановить равновесие.
Что можно было сделать? Бьют – остается только терпеть. Выхода не было.
– Дрянь! Притворяется святой, будто одна такая добрая и хорошая…
– Ее нужно проучить, чтобы до нее дошло!
Удары кулаков и пинки не прекращались. Глухие звуки насилия раздавались в коридорах Академии. Хан Соджон стиснула зубы, принимая на себя эти удары под потоками брани.
Каждый удар вызывал вскрик боли. Лучше она просто закроет глаза и будет думать о чем-то другом… Интересно, как сейчас живет внешний мир?
Люди за пределами этого места продолжают жить обычной жизнью. Просыпаются утром, спешат на работу, толкаются в переполненном метро, стоят в длинной очереди, чтобы наскоро пообедать, а потом выполняют однообразную и скучную работу. После этого возвращаются домой, таща усталое тело, словно пук мокрой ваты, кое-как ужинают, а потом, забывшись перед включенным телевизором, засыпают. Проснутся – и снова то же самое: день сурка…
Кто-то скажет, что в этом нет ничего особенного. Что лучше уж не жить совсем, чем жить вот так… О нет, вы поживите как в Академии – и поймете, что обыденная жизнь – настоящий дар. Хотя, скорее всего, человек всю жизнь будет отрицать ценность такой жизни. Но однажды, просто шагая по улице, он поймет: «У меня простая счастливая жизнь».
Хан Соджон осознавала, что ей это не светит. И чувствовала, что устала жить так, как живет.
– А-а-а, хочу разуться и лечь на кровать… – пробормотала она под градом ударов. На ее лице уже стали проявляться гематомы, особенно на скулах, висках и веках. Они расползались по всему лицу, а лопнувшие сосуды расходились красными колючими ветками. Ребра болели так сильно, будто ее били молотком.
Таково восприятие насилия. Сначала люди отворачиваются, видя, как кого-то бьют, – это слишком жестокое зрелище. Но со временем все меняется. Чувства притупляются. И тогда человек может спокойно, без малейшего колебания наблюдать за насилием над другими. А затем, уже начав применять насилие сам, он начинает ощущать в этом своеобразное удовольствие. Постепенно это становится чем-то обыденным. Даже если насилие обрушивается на него самого.
Хан Соджон восприняла избиение просто как избиение. В этот момент она решила отложить грустные мысли о том, что теперь она превратится в козла отпущения, изгоя, что никто ей не поможет, что ее будут постоянно преследовать, унижать и подавлять.
Когда человека преследуют или избивают, внутри него словно щелкает какой-то переключатель. Чтобы легче перенести боль, происходит разделение тела и разума – именно поэтому человек способен эмоционально отключаться, когда над ним происходит физическое насилие. Это способ защитить себя от унижения, стыда, самобичевания и отчаяния…
Но погодите-ка! Боми сказала: «вторая, кажется, сбежала» – что это значит?
Хан Соджон подняла взгляд на учеников. Но Кан Юджин среди них не было.
– Кан Юджин… Где она?
– Что? Только теперь заметила, что твоей подружки нет, когда глаза опухли? – Вокруг засмеялись. – Она сбежала.
– Чт… т… скзл… – Опухшие мышцы лица мешали нормально говорить.
– Кан Юджин, эта девка, сбежала. И не просто сбежала – прихватила все, что могла… Ловко.
Они говорили о том, как она выглядела перед побегом – платье «Шанель», колье с бриллиантами от «Булгари», туфли «Гуччи» и, в довершение всего, сумка «Эрме». В Академии было полно роскошных брендовых вещей; все они использовались для занятий по красоте и моде. С самого начала стало понятно, почему они считались необходимой частью образовательного процесса.
Если раньше для того, чтобы стать хозяйкой дома какой-нибудь богатой семьи, достаточно было просто иметь смазливую мордашку, то теперь все изменилось. Теперь важнее было иметь определенные навыки. Чтобы играть значимую роль внутри группы, нужно самой из себя что-то представлять. Уроки красоты и моды не ограничивались обучением уходу за внешностью. Это были тренировки, направленные на развитие умений проявить свое очарование и шарм, чтобы произвести сильное впечатление на цель.
Сценарий, где выпускник Академии становится спутником владельца крупной компании, означает для этого самого ученика резкий подъем – как говорится, из грязи в князи. Это последняя ступень иерархической лестницы, и, чтобы достичь ее, выпускник Академии должен быть безупречен во всем, чтобы никто не заподозрил в нем и толики фальши. А если к отличным навыкам прибавится еще и очарование – кто сможет устоять перед таким?
У занятий по красоте и моде было две цели. Первая – увидеть в себе и максимально раскрыть свою привлекательность. Вторая – попасть точно в предпочтения своей цели. В процессе обучения ученики узнавали о самых разных стилях – от делового до вечериночного. Их раз за разом натаскивали таким образом, чтобы повадки людей из высшего общества стали частью их натуры, чтобы элегантность и грациозность скользили в каждом их движении, и при этом они вели себя естественно и непринужденно.
Все это сопровождалось еще и танцевальными тренировками. Подобрав вечерние наряды, которые могли бы подчеркнуть их индивидуальный стиль, ученики выходили на площадь перед главным входом Академии – на то самое место, где бил фонтан и возвышался позорный столб. Там они отрабатывали па различных танцев – от вальса до клубных.
Эти занятия вызывали у учеников настоящий восторг. Впервые в жизни они получили возможность примерить одежду такой стоимости и закружиться в ней в танце. Это было чуть ли не единственное занятие, где на их лицах сами собой расцветали улыбки.
– Разве это не круто? – воскликнула воодушевленная Кан Юджин, прижимая к груди сумочку «Шанель». – Я никогда в жизни не видела чего-то настолько роскошного! – После этого она притянула Хан Соджон к себе и прошептала ей на ухо: – Я собираюсь прихватить все это и сбежать. Только одна сумка «Эрме» вон сколько стоит… Если я заберу хотя бы три-четыре таких, смогу снять на вырученные за них деньги квартиру и жить там с дочерью.
…Эти слова, которые Кан Юджин произнесла тогда, внезапно всплыли в памяти. Вот как… Она действительно задумала это тогда. И воплотила свой план в жизнь! Но как ей это удалось? Предположим, она как-то обошла систему безопасности в классе моды, полном дорогих брендов. Но как ей удалось пройти через главные ворота? Разве есть способ выбраться так, чтобы охрана не заметила? Ведь у ворот круглосуточно дежурят двое крепких мужчин!
– С ней всё в порядке? Она выбралась? – взволнованно спросила Хан Соджон, схватив Боми за подол.
– Откуда мне знать? Жива она или мертва, мне все равно, – буркнула та в ответ.
Да, теперь-то никто об этом не узнает…
– Из-за нее пострадали все мы. Вместо обычных занятий целый день только и делали, что слушали лекции о здешней системе охраны – скука страшная… Ну да ладно, одной конкуренткой меньше, и на том спасибо, – добавила Боми с усмешкой.
– Кто-нибудь, пожалуйста, скажите мне, что она в порядке. Просто скажите, что она жива, – прошептала Хан Соджон и заплакала.
Там, за этими стенами, Юджин ждет маленькая дочь… Возможно, каждую ночь она плачет в одиночестве и винит маму за то, что та все не приходит за ней… И выглядывает в узкое окошко детского дома – не пришла ли мама? Но только бледная луна висит в небе, освещая черные ветви деревьев, будто пронзающие ее маленькое сердце… Ее мама должна поскорей поспешить к ней – дочери очень она нужна… Внезапно Хан Соджон, всю жизнь прожившая без матери и даже не знавшая, каково это – скучать по ней, заплакала, ощутив острое чувство одиночества брошенной девочки.
– Почему ты плачешь? Что, из-за твоей подружки? Аж смотреть противно…
Дружба в Академии? В этом месте, где каждый смотрит друг на друга с подозрением, где нужно соперничать, давить других, чтобы подняться выше? Сама мысль об этом казалась абсурдной. Такое поведение Хан Соджон только распалило нападавших на нее. Возможно, где-то в глубине души они чувствовали свое поражение, чувствовали, что им не удалось ее сломить. Ее слезы лишь усилили их желание причинить ей еще большую боль.
– Ты мне не нравишься сразу по нескольким причинам, так что будем бить и дальше.
Удары кулаков, пинки, оскорбления, плевки – ей был уготован полный набор. Действиями обидчиков руководили их собственное унижение и отчаяние. Они словно пытались выплеснуть накопившееся презрение к самим себе в издевательствах над ней.
Хан Соджон лишь молча сжалась на полу, принимая удары. Тонкая линия позвоночника на ее спине становилась мишенью для их ног, а по лицу, хоть она и пыталась закрыть его руками, все равно